Улица свежего хлеба

Катерина Снежная

Улица свежего хлеба

Глава 1

Когда Забаве исполнилось шесть, мать привела в дом чужого мужчину – с натруженными руками, с глазами, в которых не отражалось ничего, кроме усталости и какой-то странной, клейкой злобы. Он принёс с собой запах табака, скрипящие сапоги военных и друга – Тимура.

Того самого Тимура, который улыбался слишком широко, когда гладил её по голове.

– Какая славная девочка, – говорил он, и пальцы его, задерживались на её волосах чуть дольше, чем нужно.

Отчим смеялся в ответ, хлопал друга по плечу, и они уходили в комнату, где уже ждала мать – улыбающаяся, счастливая, не замечающая.

Забава ненавидела их обоих.

Тимур был успешнее отчима – приезжал на чёрной машине со специальными номерами, привозил коробки конфет, которые тут же забирал себе её младший брат. Он говорил матери что-то тихо, наклоняясь к её уху, и та краснела, опуская глаза.

А потом отчим умер.

Тимур стал приходить чаще.

Теперь он не привозил конфет.

Привозил деньги.

Аккуратные пачки, перетянутые банковской лентой, которые он клал на кухонный стол, небрежно, будто это не тысячи, а просто бумага. Мать брала их дрожащими пальцами, благодарила, а он смотрел на неё – долго, пристально, с каким-то странным, протяжным удовлетворением.

– Тебе тяжело одной, Лена, – говорил он, и его голос звучал как шелест замков. – Я помогу, как смогу.

И «помогал».

Приходил по вечерам, когда Забава делала уроки, а брат спал. Садился напротив, наливал себе коньяк, смотрел на Забаву. Отношения между матерью и Тимуром напоминали не дружбу, а тщательно продуманную пытку. Он не просто контролировал мать – он стирал.

– Куда это ты собралась? – его голос, как ржавый хват, впивался в спину, когда мать робко упоминала о курсах бухгалтерии.

– Тебе хватает забот о детях.

И она отступала. Каждый раз. Её платья стали длиннее, голос тише, глаза пустели с каждым годом. Забава видела, как он ломает её – не кулаками, а разрешениями.

– Ты должна быть благодарна, что я вас содержу.

И мать… молчала.

К девятнадцати Забава расцвела, как дикий шиповник – ярко, дерзко, колюче. Рыжие волосы, изумрудные глаза, тело, которое теперь притягивало взгляды.

И внимание Тимура стало другим.

– Какая… взрослая, – он «случайно» задел её бедро, когда однажды проходил мимо. Его взгляд задерживался на вырезе ее майки все чаще.

Рука «случайно» цепляла её талию, когда он передавал салфетки за ужином. А однажды, когда мать ушла в аптеку, он зашёл в её комнату без стука – и просто стоял. Молча. Дышал тяжело, как будто бежал. Забава сжала в руке ножницы – не для защиты. Для угрозы.

– Тебе… нравятся мальчики? – спросил он, как-то недовольно, пошло.

Она не ответила. На следующий день подала документы в университеты. Любой ценой хотелось сбежать из дома.

– Ты стала такой взрослой, – бормотал он, и его глаза скользили по её школьной блузке, по коленкам, по рукам, сжимающим карандаш.

Мать не замечала. Или не хотела замечать. Еще однажды, когда Забава мыла посуду, он подошёл сзади, обнял за талию – крепко, так что рёбра затрещали, – жарко прошептал в самое ухо:

– Ты же понимаешь, что без меня вам не выжить? Твоя мать уже согласилась. На всё. Тебе нужно только подрасти.

Забава замёрзла. Посуда выскользнула из рук, тарелка разбилась о пол с таким звоном, что даже Тимур усмехнулся. В дверях стояла мать – бледная, с трясущимися губами, но не кричала. Не бросилась защищать. Просто… смотрела.

И тогда Забава увидела – всё…

Деньги.

Эти «визиты».

Молчание.

Она была не дочерью. Не ребёнком. Товаром.

На следующее утро она украла пачку денег из маминой сумки. А вечером – исчезла. Правда не навсегда.

Москва приняла её холодно, но дала то, чего не было дома – невидимость. Никто не пялился на её грудь, не «случайно» терся в метро. Она училась, чертила, пила дешёвое вино с одногруппниками.

А потом пришло письмо от брата:

«Заб, мне нужны деньги. Срочно.»

Она продала ноутбук. Потом часы. Потом … переехала в меньшее съемное жилье, но долги росли, как паутина. А затем… пришло сообщение, от которого кровь застыла в жилах:

«Ты знаешь, кто теперь твой кредитор?»

Фото прилагалось. Тимур. В дорогом костюме, с сигарой в зубах. Подпись: «Семья должна быть вместе».

Забава уронила телефон. Москва, диплом, свобода – всё рассыпалось в прах. Он нашёл её. Выследил. И теперь у него был брат в заложниках, мать – в долговой яме, а она…

Она стояла у окна своей съёмной комнаты, смотря на город, который вдруг стал тесен. Где-то там, в этих огнях, он уже искал её. Не для помощи. Для расплаты.

Первая мысль – бежать. Вторая – убить. Она достала телефон и набрала номер. Тот самый. Голос в трубке заурчал, как довольный рык:

– Ну наконец-то, девочка. Я ждал.

Пальцы сжали телефон так, что стекло затрещало. Голос Тимура в трубке звучал как скрип – противный, уверенный в своей безнаказанности.

– Обещаешь отдать? Милая, ты даже не представляешь, сколько ты должна. Это уже не просто деньги… Это вопрос принципа, – он сделал паузу, будто наслаждаясь ошалелым молчанием. – Но я не бессердечный человек. Приезжай. Обсудим… условия.

В его голосе сквозило что-то горячее, непристойное. Забава представила его пальцы, сжимающие сигару, ту же руку, которая когда-то "случайно" скользила по её бедру…

– Я не приеду, – её голос не дрогнул, она продолжила, выдавливая слова сквозь зубы. – Деньги будут у тебя через месяц. Все до копейки. Но если ты ещё раз позвонишь мне или подойдёшь к моей семье – я сожгу всё, что у тебя есть. Начиная с твоей конторы.

Тишина. Потом – хриплый смешок.

– Ого! Выросла зубки… Ну ладно. Месяц. Но если просро…

Линия внезапно оборвалась. Забава стояла, прижав телефон к груди, как будто это был последний барьер между ней и тем хаосом, что надвигался. Губы дрожали, но в глазах горел холодный огонь. Она не просто так провела эти годы в Москве – она училась не только архитектуре. Училась выживать.

Забава хваталась за любую работу, поэтому подрабатывала на неделе, а по выходным в стриптиз-клубе, забыв о гордости и уважении.

Она не гордилась этим, работа не веселая, но это были лёгкие деньги, особенно после двух рюмок чего-нибудь крепкого. И она новичок, стала довольно скоро популярной в «Сисечной», сомнительном маленьком клубе для топлес-вечеринок в неблагополучном районе.

Через какое-то время она планировала перейти в один из более престижных клубов, и тогда потекут настоящие деньги, но пока придётся довольствоваться этим.

В тот вечер «Сисечная» гудела, как улей, наполненная дымом, запахом жиров и дешёвым парфюмом. Забава только что закончила последний танец – тело болело, но кошелёк стал ощутимо тяжелее. Она уже мысленно представляла горячий душ и бутылку вина, когда Валерий перехватил её у гримёрки. Его пальцы впились в тонкое запястье слишком плотно, чтобы это было просто приглашение.

– Заб, солнышко, – он улыбнулся, глаза оставались холодными, как обычно у сутенеров. – Прежде чем ты уйдёшь… тебя хочет видеть один клиент.

Она сразу поняла. Не просто «важный». Опасный. Такие не просят – они покупают. И Валерий уже получил долю.

Едва глубоко вдохнула. В голове пронеслось: "Беги". Ну, да а долги брата, мать, которую Тимур держал на коротком поводке… С усилием выпрямилась, смахнула пот со лба и кивнула.

– Чего он хочет?

Тот швырнул деньги на стол. Они рассыпались, как падающие листья – пятьсотдолларовые купюры, слишком много для простого приват-танца.

– Не прикидывайся дурочкой, – прошипел он, внезапно схватив её за подбородок. – Он хочет тебя. И заплатил за это втрое больше твоего месячного заработка.

Она резко дернула головой, освобождаясь. Внутри всё сжалось в комок – не страх. Ярость. Она знает правила игры: если откажется сейчас, завтра её вышвырнут на улицу. А мамины табл…

Резко встала, опрокинув кресло. Глаза горели, как раскалённые угли, голос заледенел.

– Десять минут. Ни прикосновений. Ни намёков на дополнительные услуги. Иначе я сломаю ему челюсть, а тебе – все лицензии твеоего дерьмового клуба.

Валерий застыл. Впервые за пять лет он увидел ее настоящую – не уставшую студентку, не покорную танцовщицу, а ту самую девочку, которая когда-то сбежала из дома с ножницами в руке. Он отступил на шаг.

– Чёрт с тобой… Но если он пожалуется, ты вылетишь отсюда вон. И без расчёта.

В голове стучало: выбора нет. Нет его! Валерий щёлкнул зажигалкой, и в его потухших глазах отразилось пламя – словно последний проблеск совести перед тем, как окончательно продать её.

– Кабинка три. И чтоб по-настоящему сексуально. Игриво. Клиент любит красный.

Забава вернулась за кулисы, где воздух особенно густел от странных запахов и от дыма. Её пальцы скользнули по красному кружеву – этот комплект всегда казался ей насмешкой: прозрачный, как её жизнь, и кричащий, как нетерпение к себе. Бюстгальтер, трусики с вырезами, подвязка – всё она натягивала механически, будто бы облачаясь в доспехи перед битвой.

Перед зеркалом тревожно замерла. Отражение раздваивалось: одна – дерзкая, с огненными волосами и губами, обведёнными в насмешку; другая – та самая девочка, которая когда-то пряталась в шкафу, когда в доме раздавались голоса ругани.

"Как же тупо они думают, что это просто танец…"

Каждый раз – будто раздеваться перед чужими взглядами легко? Каждый раз – будто отдавать кусочек души, которую уже почти не осталось.

Губы у нее сжались в тонкую ниточку. В горле ком – не страх, не стыд, а что-то другое, более ничтожное, страшное… Выживание.

Танец – для нее всегда насилие. И почти всегда борьба.

Не то, что показывают в кино – не смех, не игра, не «легкие деньги». Это когда твое тело перестает быть твоим, когда каждый изгиб, взмах бедрами вырывает из тебя кусок личного. И самое страшное – ты сама помогаешь этому. Добровольно.

Она прикусила губу до крови. Тягостно вздохнула и шагнула за занавеску.

Там темно.

Там ждал опасный клиент.

Глава 2

Кабинка пахла кожаным диваном и старым коньяком.

Стены, выкрашенные в кричащий красно-фиолетовый цвет, будто кривлялись, подчёркивая всю пошлость сокрытого места. Забава вошла, стараясь не замечать убогой обстановки, но в воздухе витало что-то ещё – знакомое.

Мужчина стоял спиной, разглядывая безвкусную репродукцию на стене. Высокий, с густыми каштановыми волосами, он казался слишком нездешним для местного заведения.

– Ты спрашивал обо мне? – её голос прозвучал тише, чем она хотела.

Тишина.

Потом – басистый смешок, от которого мурашки понеслись по спине, спрыгнули с кожи и рванули к выходу.

– Привет, солнышко.

Сердце остановилось. Нет. Нет. Нет.

Он повернулся.

Карие глаза Тимура скользнули по её телу с той же голодной усмешкой, что и несколько лет назад.

– Смотрю, дела у тебя идут в гору.

Лучше бы он ударил её. Лучше бы застрелил.

В горле ком – не страх, а ярость, густая, как смола с дрожью. Она застывает перед ним в этом проклятом платье, и каждый его взгляд обжигает кожу.

– Какого чёрта ты тут делаешь?! – её голос внезапно зазвенел, будто кто-то раздавил хрустальный бокал.

Мужчина не спеша плюхается на диван, разваливается, как хозяин жизни. Его пальцы начинают барабанить по кожаному подлокотнику – тук-тук-тук – будто отсчитывают секунды до полного краха.

– Не очень-то уважительно ты разговариваешь со своим спонсором… Да и спасителем.

Спаситель? Слово обжигает, как кипяток. Перед глазами всплывает: мать, сгорбившаяся над счетами, брат, который снова клянчил деньги, её собственные руки в царапинах от ночных смен. И всё это – из-за него.

Руки вдруг сжались кулаки так, что ногти впиваются в ладони. Боль – хоть какая-то опора в вырисовывающимся кошмаре.

– Ты не грёбаный папочка-благодетель! – слова вырываются, как яд, тот копился в ней годами.

Тимур ухмыльнулся. Глаза его сужаются, будто он только сейчас по-настоящему разглядел её – не как жертву, а как противника. В кабинке будто выкачали воздух.

– Милая, тебе правда стоит быть со мной повежливее. Я пришёл спасти тебя.

Его голос звучит как шёпот, как свист от змеи перед укусом. Но Забава больше не та запуганная девочка, что дрожала в углу. Она резко складывает руки на груди – защита, вызов, границы – и смеётся.

Смех режет, как стекло. Он не ожидал такого. Никто никогда не смеялся ему в лицо, не такому мужчине.

– Ты не понял! Мне не нужны ТВОИ деньги! У меня достаточно, спасибо большое.

Мужчина склоняет голову набок, внимательно изучающий добычу. Его каштановые волосы – идеально уложенные, будто он готовился к этой встрече – блестят под тусклым светом.

– Ого … – он улыбнулся, обнажая слишком белые зубы. – А кто тогда заплатит за все?

Он внезапно встаёт, и его тень накрывает Забаву целиком. Глаза у Тимура горят холодным бешенством, губы искривлены в оскале. Когда он говорит, слова вылетают, как удары хлыста.

– Ты думаешь, про деньги?! – крупная ладонь с грохотом ударила по стене рядом с её головой. – Ты тут на шесте вертишься, пока жирные ублюдки пальцами в тебя тычут, а братец твой в это время свою наркоту нюхает! Это твой выбор?!

– Как ни странно, у этих толстых потных извращенцев гораздо больше вкуса, чем у тебя!

Тимур прижался ближе, загоняя её в угол.

– Твой отец в гробу перевернулся бы, увидев, во что ты превратилась. Шлюха в дешёвом кружеве! – резко дёргает бретельку бюстгальтера, и тонкая ткань рвётся с тихим треском. – Но знаешь что?

Она в общем-то только сейчас поняла, что не знает Тимура. Вроде бы он какой-то военный или из спецслужбы? Она толком ничего никогда об этом не слушала. Для нее он всегда был другом покойного отца, дядькой, что приходит в дом, дает маме деньги и стращает их с братом. А мама все позволяет и терпит.

– Сегодня я добрый, – Тимур осмотрел ее целиком, прищуриваясь. – Извинись сейчас – и я вытащу тебя из дерьма. Забудем этот разговор, спишем твои долги.

Он выдохнул.

– Больше не придётся ковыряться в этой помойке. Будешь работать на меня.

Пауза.

– Я тебя вербую.

– Нет, спасибо. Я лучше буду работать здесь, до самой смерти, – в ее голосе звучала яростная уверенность. – Так что уходи. Я никогда ничего у тебя не возьму.

Его улыбка гаснет. Лицо внезапно меняется, как будто кто-то щелкнул выключателем. Глаза становятся морозными, а губы растягиваются в улыбке, лишённой всякого тепла. Он снова садится и откидывается на диван, разваливаясь с преувеличенной небрежностью.

– Хорошо, – делает паузу, наслаждаясь напряжением. – Тогда я готов к своему танцу.

Пальцы барабанят по подлокотнику, взгляд скользит по Забаве с нарочитой неторопливостью, словно он уже мысленно раздел её.

– Но учти… – сказал он совсем тихо. – Я плачу за искренность. Если в твоих глазах будет хоть капля фальши – считай, твой брат сегодня ночью останется без моей защиты.

Это уже не угроза. Ловушка.

Тимур ухмыляется, видя, как её уверенность даёт трещину.

– Ну что… всё ещё хочешь, чтобы я ушёл?

Танцевать? Он совсем с ума сошёл, если думает, что она будет танцевать для него. Забава прищурилась.

– Ни за что на свете, ты не заставишь меня танцевать!

– Я заплатил за это, так что я получу.

Она покачала головой.

– Они вернут тебе деньги!

Мужские движения плавные и тяжелые. В глазах – холодное торжество. Он знает, что нашёл слабое место.

– Думаешь, что только Валера будет проблемой?

Он делает шаг вперёд, заставляя её отступить к стене.

– Твоя мама… – он притворно вздыхает, – невероятно хрупкая. А её сердце… помнишь, что сказал врач после прошлого приступа? – его рука поднимается, будто собирается коснуться щеки девушки, но останавливается в сантиметре. – Стресс для неё смертельно опасен.

От жуткого шепота у Забавы подкосись ноги.

– Представь её лицо, когда я расскажу, где работает её любимая дочка. Как ты тут… тешишься.

В конце концов, это же Тимур, и Забава только что сама себя загнала в западню.

– Без глупостей, – внезапно его тон становится деловым. – Твоя мама и все твои никчемные родственники и друзья, конечно, будут удивлены. И будем надеяться, на твоей работе коллеги не лишат тебя уважения и дружбы, когда узнают, чем ты на самом деле занимаешься.

Она яростно моргнула, отказываясь доставить ему удовольствие видеть её слёзы. Лишь руки сжала в кулаки, не ощущая как ногти впиваются в ладони, но боль уже не помогает – Забава чувствовала, как почва уходит из-под ног.

– Ты… ты тварь… – сорвалась до хрипа, почти как ребенок. – Как ты можешь?

Ее гордость трещала по швам, а мужские глаза загорались тёмным удовлетворением. Он властно наклонился к ней и пальцами скользнул по плечу, заставляя вздрогнуть.

– Я даю тебе выбор, детка. Ты же умная девочка. Разве мама заслуживает удара?

Забава закрыла глаза. В голове всплывает образ матери – усталая улыбка, дрожащие руки, перебирающие таблетки. Её сердце не выдержит. Мужчина усмехнулся, и, на квадратном лице появляются морщинки от улыбки.

– Вижу, похоже, я все-таки для чего-то тебе нужен.

– Чего ты хочешь!?

– Я сказал тебе, чего. Всё элементарно. Я хочу свой приватный танец, за который заплатил, – парирует он.

– Ты с ума сошёл? Я дочь твоего лучшего друга, ты годами меня финансировал, вырастил в конце концов!

– О, так теперь я снова папочка? Потому что несколько секунд назад, кажется, ты говорила, что я тебе никто. Разве нет?

Он резко схватил Забаву за подбородок, заставляя встретиться взглядом. Его глаза вспыхнули диким огнём, а голос слышался хрипло, сдавленно от нахлынувшего желания.

Пальцами мужчина впечатался в ее подбородок, заставляя вскинуть голову. Глаза горели мрачным огнём, и в них – вся ярость многолетнего ожидания.

– Ты думаешь, я не знаю, чья ты дочь?! – спросил он сквозь зубы. – Я всю жизнь смотрел, как ты растешь. Как из гадкого утёнка превращаешься в…– темный взгляд жарко скользнул по телу, – …во всё это.

Тимур наклонился ближе, чувствуя, как ее тело дрожит.

– Ты моя инвестиция. И сегодня… – губы коснулись её уха, обжигая громким дыханием. – Я наконец получаю дивиденды.

Забава дернулась, но он сильнее прижимает её к стене, так что в глазах темнеет. И она вскипела от злости, в бессильном желании стереть довольную ухмылку с грубого лица. Тимур был слишком умён и сообразителен, чтобы это шло кому-то на пользу.

– Ты не можешь так поступать. Это отвратительно!

– Я согласен. То, что ты снимаешь с себя одежду за деньги, отвратительно, и я предложил тебе выход, но ты отказалась.

– Хватит играть! Ты знаешь, что я имею в виду. Отвратительно, что ты хочешь, чтобы я танцевала, для тебя!

Сильное тело прижимало её к холодной стене так чрезвычайно жестко, что та впивается в кожу. Дыхание Тимура обожгло ей шею, губы чиркнули по уху, когда он прорычал слова, от которых кровь застыла в жилах:

– Будешь танцевать, – рукой он грубо взял её за ягодицу, заставляя вздрогнуть. – Будешь раздеваться, – пальцы смяли кожу, оставляя следы. – Пока не останешься голой.

Она попыталась вырваться, но он лишь сильнее прижал к себе, и голос сменился на животный рык:

– И ты сделаешь это горячо. Потому что, если я уйду отсюда твёрдым как камень… – зубы сомкнулись на мочке уха, заставляя её вскрикнуть. – То твоему брату конец. Твоей матери – конец. Тебе – конец.

Тимур отстраняется, и его глаза сверкают безумием. В них – обещание. Угроза.

– Ты будешь видеть только меня. Каждую ночь. Каждый день. Пока не сделаешь, то что я требую.

Забава широко раскрыла рот, ей хотелось плакать и умереть одновременно. Как кто-то может быть таким садистом и больным? Что она сделала, чтобы заслужить такого человека в своей жизни?

Он отпустил ее и сел, кожа кресла скрипнула под его весом, когда он разваливается, как король на троне. Его пальцы снова за барабанили по подлокотнику – тук-тук-тук – словно отсчитывая последние секунды неповиновения.

– Не вини меня за неверные решения, – казалось в его голосе звучит почти сожалеюще, но в глазах – только холодное торжество. – Ты сама выбирала это. Снова и снова.

И самое страшное – он прав. Всплыли воспоминания: её согласие на первую работу, первую взятую сумму в долг, первое предательство самой себя. Да, она выбирала и выбирает. Забава опустила глаза. Пол пропитан чужими напитками, липкий под её ногами. Какой позор.

Взгляд Тимура поменялся – стал тяжёлым, тёмным, ненасытным. Как у волка, который уже почуял кровь.

– Просто сделай это.

Она подняла голову и встретила его тлеющий взгляд.

Первый шаг. Второй. Тело будто само вспоминало… постылые движения. Его взгляд – тяжёлый, как свинцовый щит, – ползет по её телу, словно выписывая пером по мокром пергаменту клятву. Каждый изгиб, каждое движение её рук – строфа в похабной поэме, которую он читает, обжигая губы языком в предвкушении. Белая шея, как лебединый изгиб под луной – его пальцы сжимаются на подлокотнике, точно представляя, как перехватывают это горлышко. Грудь вспыхивает под её же ладонями, как два опальных солнца, запретных, но таких манящих. Он чувствует их вес на своём языке уже сейчас. Живот, как впадина, тень между рёбер – здесь его зубы оставят метки сильного самца, не человека. А потом её пальцы скользят туда, и он замирает. Весь мир замирает. В такт музыке, в такт её легкому дыханию, в такт грешному, сладострастному падению руки…

Глава 3

В полумраке движений её тело становится противоречием. Каждое движение – предательство собственной гордости, каждая дрожь – признание власти, которую она так яростно отрицала. Забава откидывает голову, обнажая горло – жест капитуляции, но её губы приоткрыты в немом стоне, будто шепчут проклятие или молитву. Пальцы скользят по бёдрам, раздвигая их с показной небрежностью, и внутри у нее – предательское тепло, пульсирующее в такт мужскому темному дыханию.

Платье, прозрачное как грех, взмывает в воздух – конечный барьер, брошенный назло. Оно падает на пол, и теперь между ними только дрожащий воздух и невысказанные обещания.

Тимур наблюдает, и его пальцы напряженно сжимаются на коленях, оставляя морщины на дорогой ткани. Она отворачивается, но изящная спина выгнута, ягодицы напряжены – зовут, даже когда она ненавидит себя за это.

Тени от дрожащего неонового света скользят по его жесткому лицу, выхватывая оскал – не улыбку, а оскал доминанта. Его пальцы ритмично барабанят по собственному бедру, будто отбивая такт её падения.

– Почему бы тебе не подойти сюда, – голос у него густой, как патока, с примесью гравия – в нём и приказ, и мольба. – И не сделать это?

Забава замирает. Музыка глохнет в ушах. Только стук собственного сердца – бум-бум-бум – и предательская влага между ног, выдающая её вопреки всему.

Она делает шаг. Ещё один. Колени подкашиваются, когда она опускается перед ним, в полуметре от греха. Его запах – дорогой парфюм, табак и что-то сексуальное – заполняет лёгкие.

– Это всего лишь танец… – врёт она себе мысленно, но пальцы уже впиваются в его колени, тело само тянется к теплу.

Тимур вдыхает резко, видя, как её зрачки расширяются. Он знает. Всегда знал.

Тени играют на её лице, выдергивая каждый стыдливый румянец, каждый предательский вздох. Её глаза – два тёмных огонька, в которых горит запретное желание, – встречаются с его взглядом, и даже он, циничный и расчётливый, на мгновение теряет дар речи. Бюстгальтер, кружевной и хрупкий, как её последние попытки сопротивляться, едва скрывает учащённое дыхание. Нижнее бельё – красное, как мысли – уже влажное от стыдливого возбуждения. Она приближается, и каждый шаг – капитуляция.

Томно, словно под гипнозом, она опускается на его бёдра. Жаркое тепло проникает сквозь тонкую ткань его брюк, и она чувствует его жесткость – он уже готов. Её бёдра начинают двигаться сами, плавные, как волны, гулливые, вольные, накатывающие на берег его желаний.

Рука мужчины скользит вверх по её ноге, пальцы впиваются в нежную кожу бедра – властно, без права на отказ. Она вздрагивает, но не отстраняется.

Его вторая рука скользит по её другой ноге, движения – горячие, настойчивые, как языки пламени, выжигающие безмолвную мятежность. Каждое его прикосновение оставляет след, будто раскалённый металл на дышавшей влагой коже.

– Тебе не нравится, когда я тебя трогаю? – густой голос с небольшим придыханием, в нём – вызов и насмешка. Он знает ответ. Знает, как она трепещет под его пальцами.