Хроники 302 отдела: Эффект кукловода

– Со мной такое чаще, чем хотелось бы признать. Особенно по вечерам. Сами понимаете – работа, куча мыслей, иногда трудно переключиться…

Курносов сделал короткую паузу, с дружелюбной теплотой изучая её лицо, избегая при этом навязчивости во взгляде. Так обычно смотрят люди, впервые встретившиеся, но уже ощутившие взаимную симпатию.

– Кстати, – легко произнёс он, чуть придав голосу официальности, – мне кажется, я недавно видел вас в министерстве, у Александра Ивановича. Вы ведь там работаете, если не ошибаюсь?

Девушка с лёгким удивлением подняла на него глаза – в них промелькнули растерянность и искренний интерес:

– Да, совершенно верно… А вы?..

– Я из соседнего министерства, – ответил Курносов так, будто сам только что это осознал. – Наши ведомства давно сотрудничают, поэтому с Александром Ивановичем несколько раз пересекались на совещаниях. А вы, кажется, его референт? Точно помню, пару раз видел вас в кабинете. Забавно выходит – столько раз рядом по работе, а знакомимся случайно, на улице…

В голосе звучала лёгкая, дружелюбная ирония, снимающая любые вопросы и сомнения. Следователь внутренне улыбнулся, заметив, как осторожность в глазах девушки постепенно сменяется доверием.

Теперь нельзя торопиться. Важно дать ей время привыкнуть к его голосу, взгляду, манерам, а затем осторожно, почти незаметно, направить беседу в нужное русло.

В этот момент Курносов ощутил, как напряжение последних дней постепенно растворяется, уступая место уверенности и лёгкости. Он снова входил в привычный ритм работы, где ставки были гораздо серьёзнее, чем простая симпатия или случайное знакомство.

Курносов перевёл взгляд на здание за её спиной, затем снова посмотрел на неё и, будто извиняясь, сказал:

– Честно говоря, очень рад, что так удачно с вами столкнулся. Уже минут двадцать пытаюсь найти дом номер восемнадцать. Район вроде не лабиринт, а я второй круг делаю. Хотел спросить у прохожих, но сами понимаете – все спешат, не остановишь.

Маша улыбнулась, почувствовав себя увереннее. Курносов уловил этот тонкий сдвиг и продолжил, не позволяя беседе угаснуть:

– И вот вдруг вы. Просто спасение! Простите за навязчивость, не могли бы подсказать направление?

– Конечно, – ответила Маша слегка удивлённо, но охотно. – Это недалеко, я подскажу. Если хотите, можем пройти вместе – мне по пути.

Она смущённо улыбнулась и слегка отвела взгляд, предоставив ему возможность продолжить разговор.

– Спасибо огромное за помощь, – тепло произнёс Курносов чуть тише обычного, заставляя её немного наклониться навстречу голосу. – Даже неловко как-то получилось. На таких должностях, наверное, следует ориентироваться получше.

Маша с едва заметным любопытством взглянула на него, нервно поправляя волосы:

– А вы на какой должности, если не секрет?

Курносов словно невзначай пожал плечами, изображая обычную беседу двух случайных знакомых:

– Видите ли, тут такая небольшая тонкость… Я не совсем тот, кем представился вначале. Точнее, не совсем сотрудник того министерства, о котором говорил.

Она удивлённо приподняла бровь и остановилась, всматриваясь в его лицо. Её голос прозвучал уже не так легко и уверенно, как прежде:

– Не понимаю… А почему вы сказали иначе?

Курносов мягко улыбнулся, глядя в её встревоженные глаза, намеренно излучая доброжелательность и спокойствие, словно подсказывая, что волноваться не стоит.

– Простите, Маша, пришлось немного схитрить. Дело в том, что моя реальная должность… специфическая. Я сотрудник КГБ, временно прикомандирован к вашему министерству для решения вопросов внутренней безопасности. Согласитесь, не слишком удобно начинать знакомство с упоминания спецслужбы – люди нервничают и замыкаются. А мне хотелось общаться легко, без напряжения.

Девушка замолчала, и напряжение в её плечах ослабло. В её глазах Курносов заметил облегчение, и это было неожиданно. Он отметил про себя: важный и показательный момент.

– Значит, вы не из министерства… – задумчиво произнесла она, постепенно осознавая сказанное. – А я-то думаю, почему вас не знаю. Обычно всех партнёров помню.

Курносов негромко и тепло рассмеялся, снимая её замешательство своей искренностью и улыбкой:

– Признаюсь, легенда оказалась не совсем удачной. Я не учёл, что референт министра должна прекрасно знать всех сотрудников партнёрских ведомств. Даже профессионалы иногда ошибаются.

Она тихо рассмеялась в ответ, окончательно расслабившись:

– Это нормально… Наверное, профессиональная привычка – сначала одно говорить, потом другое раскрывать. Я не обижаюсь, просто немного удивилась.

Курносов внимательно наблюдал за ней, отмечая каждое изменение в выражении лица и позе, чувствуя, как беседа становится доверительнее. Теперь было очевидно – Маша восприняла его признание не как угрозу, а наоборот, оно неожиданно расположило её.

– Спасибо за понимание, – произнёс он легко. – Просто специфика такая, знаете ли, иногда приходится осторожничать там, где не хочется. Хотя сейчас думаю, что можно было и без этого обойтись.

Маша слегка наклонила голову, но улыбка стала чуть сдержаннее, во взгляде промелькнула осторожность:

– КГБ… Интересно. Наверное, фильмов насмотрелась, но с этой аббревиатурой ассоциации не самые простые. Если честно, возникает вопрос: вы меня случайно встретили или искали?

Реакция была естественной для умной женщины, пережившей потрясение. Курносов выдержал короткую паузу, позволяя ей почувствовать себя вправе задать такой вопрос, затем мягко и серьёзно ответил:

– Вопрос справедливый. На вашем месте подумал бы так же. Но поверьте – если бы я всё заранее организовал, точно выбрал бы другой способ, без этой комедии с поиском дома на Зеленогорской.

Он улыбнулся с теплотой и открытостью, добавляя:

– Я вас действительно увидел случайно. Наверное, просто профессионально среагировал – решил познакомиться. А насчёт КГБ… Мы ведь тоже люди. Ходим по улицам, путаемся в кварталах и тоже иногда просто хотим поговорить с хорошим человеком.

Маша всё ещё смотрела настороженно, но испуг из её глаз ушёл, сменившись любопытством:

– Тогда ладно, – тихо произнесла она. – Пусть будет просто прогулка. Пока.

Курносов кивнул мягче обычного:

– Пусть так. Остальное приложится. Главное – не спешить.

Она слегка приподняла бровь, кокетливо взглянув на него сбоку, и с лёгкой улыбкой спросила:

– А что именно приложится?

Курносов хмыкнул, затем склонил голову и с игривой серьёзностью ответил:

– Адрес, конечно. А может, и что-то поважнее. Например, хорошее настроение.

С того момента, как Маша поверила ему, Курносов начал аккуратно выстраивать линию ухаживания. Ненавязчиво, с холодноватым изяществом человека, знающего цену деталям. Он приглашал её на прогулки под благовидными предлогами, иногда открыто, позволяя встречам перерастать в простые свидания. Время выбирал тщательно, маршрут продумывал до мелочей: где предложить горячий чай, где помолчать у реки.

Маша отвечала без настороженности, словно так и должно было быть. И только ближе к четвёртой или пятой встрече Курносов позволил себе приблизиться к тонкой границе между деликатной заботой и чувством, в котором сам ещё не решался признаться.

Курносов чувствовал, как излишняя осторожность уступает место лёгкой близости, возникающей между людьми после первых шагов навстречу друг другу. С каждым новым свиданием он позволял себе становиться теплее и ближе, незаметно стирая привычную дистанцию. Рядом с Машей ему было легко – её искренность невольно открывала в нём что-то давно забытое и настоящее.

Осень окончательно вступила в свои права, унося последние остатки лета и заставляя прохожих плотнее закутываться в пальто и шарфы. Деревья в московских парках походили на задумчивых философов – нахохленные, притихшие, сбрасывающие пожелтевшие листья на мокрый асфальт. Прохладный ветер и ранние сумерки неустанно напоминали о приближающейся зиме.

В один из таких вечеров, когда над городом висела тихая дымка и фонари начали мягко освещать влажные улицы, Курносов и Маша медленно шли по аллеям парка, шурша опавшими листьями. Он шёл рядом, словно прикрывая её от случайных порывов ветра, а она всё чаще улыбалась, не скрывая удовольствия от их спокойной и доверительной прогулки.

– Знаешь, Петь, уже и не помню, когда вот так просто гуляла с кем-то, – произнесла Маша, задумчиво подняв на него глаза. – Последнее время было совсем не до прогулок, да и настроение, честно говоря, не очень располагало.

Курносов внимательно посмотрел на неё, слегка нахмурившись, будто пытаясь разглядеть в глубине взгляда что-то важное:

– Ты уже не первый раз упоминаешь о неприятном периоде в жизни. Может, пришло время поделиться? Ты ведь знаешь – я готов выслушать и поддержать.

Она чуть замедлила шаг, словно решаясь, затем осторожно коснулась его рукава, подтверждая готовность говорить:

– Понимаешь, я пыталась справиться сама, думала, сил хватит. Но теперь всё яснее понимаю, что есть вещи, с которыми одной не справиться. Я пережила нечто ужасное, и сейчас мне действительно нужна помощь и защита. Кто-то, кому можно довериться. И кажется, я поняла, что это именно ты.

Она смотрела ему в глаза спокойно, но в голосе ещё звучала лёгкая тревога. Курносов мягко взял её за руку, слегка сжав пальцы в знак поддержки:

– Спасибо за доверие, Маш. Для меня это правда важно. Я вижу, как нелегко дались тебе эти слова, и хочу, чтобы ты знала: я сделаю всё, чтобы ты больше не чувствовала себя одинокой. Но здесь не самое подходящее место для такого разговора. Давай зайдём в кафе, сядем спокойно, и ты расскажешь обо всём, что тебя тревожит. Не против?

Маша улыбнулась, чувствуя, как внутреннее напряжение медленно отпускает её, будто зажатая пружина наконец-то ослабла:

– Конечно, Петя. Будет лучше поговорить в тепле и тишине. Сам понимаешь, улица не располагает к откровениям.

Курносов усмехнулся, чуть иронично добавив:

– Тем более осенью. Летом ещё куда ни шло, а сейчас такой холод, что все твои мысли о высоком могут запросто улететь вместе с порывом ветра.

Она негромко рассмеялась, и в её голосе впервые за вечер прозвучала настоящая лёгкость:

– Знаешь, с тобой даже серьёзные разговоры становятся проще. Как тебе это удаётся? Ты вроде и не стараешься специально разрядить атмосферу, а получается само собой.

Курносов повёл её в сторону уютного кафе неподалёку и, улыбнувшись, заметил с иронией:

– Это профессиональная привычка, Маш. В моём ведомстве главное – расслабить собеседника, чтобы он сам захотел всё рассказать.

Она прищурилась, пытаясь понять, шутит он или нет, затем кокетливо улыбнулась и легко толкнула его в плечо:

– Знаешь, Петя, после таких слов возникает подозрение, что ты снова шутишь. Хотя в каждой шутке, как известно, только доля шутки. Может, ты и правда всё это время просто пытался меня разговорить?

Курносов негромко рассмеялся, отвёл взгляд, делая вид, что задумался, затем с притворной серьёзностью ответил:

– Если бы я преследовал исключительно рабочие цели, наш разговор уже давно стал бы официальным и менее приятным. Но я просто хочу, чтобы ты наконец отпустила то, что тебя тревожит, и почувствовала себя лучше.

Маша медленно кивнула, ощущая, как ей становится легче дышать и возвращается столь необходимая в этот вечер уверенность:

– Хорошо, Петя. Я тебе верю. По крайней мере, пока у тебя неплохо получается убеждать. Но учти, если в кафе я снова начну подозревать тебя, придётся заказывать ещё кофе и сидеть до утра, пока не докажешь обратное.

Курносов театрально вздохнул, подняв глаза к небу, где уже проглядывали первые звёзды:

– Что ж, придётся сидеть до утра. Такая уж судьба у людей моей профессии – доказывать свою честность в круглосуточном режиме.

Она снова засмеялась – легко и непринуждённо, словно сейчас они могли позволить себе не думать ни о чём, кроме приятного общения.

Войдя в кафе, они заняли уютный уголок у окна, где приглушённый свет и негромкая музыка создавали доверительную атмосферу, необходимую для личных разговоров. Курносов помог Маше снять пальто, аккуратно подвинул стул и сел напротив, внимательно и мягко глядя в её глаза:

– Теперь рассказывай по порядку, Маш. Я готов слушать до утра, если понадобится. Главное – не спеши и ничего не бойся. Я сейчас позову официантку и что-нибудь закажем, а то окончательно замёрзли.

Маша кивнула с лёгкой улыбкой и села за столик, покрытый простой, но безупречно чистой белой скатертью. Она невольно обвела взглядом полутёмный зал, стараясь успокоиться. Столы стояли ровными рядами, по углам висели скромные репродукции, создавая ощущение домашнего уюта.

В этот миг оба поняли, что доверие между ними окончательно установилось. Теперь ничто не могло помешать им разобраться во всех загадках, окружавших Машу и её непростую историю.

Официантка – немолодая женщина в белой блузке и строгой юбке с передником – подошла неспешно, с профессиональной вежливостью:

– Что будете заказывать?

Курносов спокойно кивнул и без колебаний ответил:

– Нам два кофе и пирожные, какие сегодня есть. Желательно посвежее.

Официантка коротко кивнула, едва скрывая улыбку, словно давая понять, что выбора здесь не так много:

– Кофе и эклеры с кремом. Всё свежее, не сомневайтесь.

Когда она отошла, Курносов вновь посмотрел на Машу и негромко сказал, стараясь говорить спокойно и доверительно:

– Маш, мы никуда не торопимся, рассказывай всё как есть. Я понимаю, тебе тяжело, но мне можно довериться. Что произошло?

Маша несколько секунд молчала, глядя вниз, словно собиралась с мыслями. Затем осторожно подняла глаза и почти шёпотом, тщательно подбирая слова, заговорила:

– Знаешь, Петь, я долго не могла решиться сказать это вслух. Но, наверное, пора. Со мной случилось нечто страшное. Меня изнасиловали, жестоко. Бросили умирать в парке. Если бы случайный прохожий не вызвал скорую, я бы там и осталась. Очнулась уже в больнице, три месяца была в коме. Но самое страшное – я почти ничего не помню. В голове чёрная дыра. Ни лица нападавшего, ни его голоса. Даже не помню, как оказалась там. Только обрывки. И от этого ещё страшнее.

Курносов внимательно слушал, не перебивая и не торопя, замечая каждое движение, выражение её лица, едва уловимую дрожь пальцев. Осторожно и мягко он взял её руку, демонстрируя поддержку:

– Я понимаю, как тяжело вспоминать подобное, и, если ты действительно не помнишь, это нормально. Но, может, всплывали какие-то мелочи или детали позже? Места, люди, имена?

Маша покачала головой, стараясь выглядеть естественно и искренне, хотя внутреннее напряжение росло от необходимости придерживаться легенды:

– Нет, Петя, ничего такого. Иногда снятся странные сны: тени, голоса, запах бензина или мокрой травы. Но всё расплывчато. Я пыталась вспомнить, правда, но это бесполезно. Врачи говорят, что это защитная реакция организма – не даёт мне вспомнить.

Курносов понимающе кивнул, чуть прищурившись и продолжая наблюдать за девушкой, словно пытался определить, до конца ли она искренна или умалчивает часть правды. В этот момент официантка принесла две чашки крепкого кофе и тарелочки с эклерами, присыпанными сахарной пудрой.

Маша механически взяла чашку, сделала осторожный глоток и едва заметно улыбнулась:

– Вкусный кофе. Впрочем, сейчас любой кофе кажется особенно вкусным и нужным.

Курносов тепло улыбнулся, поддерживая её попытку снять напряжение:

– Точно подмечено. Иногда кофе – единственное спасение от осенней тоски. Слушай, скажи честно: рядом с тобой не было какого-то человека… ну, сдержанного, тихого, но с таким взглядом, будто он знает гораздо больше, чем говорит? Может, он приходил к тебе в палату или был рядом после выписки? Вопрос странный, понимаю, но всё же.

Маша напряглась. Лицо её оставалось спокойным, но взгляд сузился, а пальцы крепче обхватили чашку. Курносов заметил этот жест и тут же перевёл взгляд на эклер, будто просто болтал. Она ответила после небольшой паузы, тщательно подбирая интонации:

– Был один человек. Плохо его помню. Он приходил, когда я ещё почти не могла говорить. У него была спокойная манера… и как будто странный акцент. Он что-то объяснял врачам, но казалось, больше наблюдал, чем помогал. Кто он – не знаю. Может, куратор какой-то или из службы поддержки. С тех пор я его не видела.

Она тщательно контролировала каждое слово и движение, внутренне похвалив себя за точность соблюдения легенды. Курносов же, отметив её реакцию, мягко продолжил, переходя к следующей теме:

– Хорошо, забудем пока об этом. Расскажи лучше, как ты попала на работу к Шокину? Ведомство серьёзное, просто так туда не устроишься, даже с твоими способностями. Кто-то помог?

Маша расслабленно откинулась на спинку стула, внешне спокойная, хотя внутренне сосредоточенная, словно боялась упустить важную деталь продуманного заранее рассказа.

– Я и до трагедии работала в министерстве, была референтом у Шокина. После больницы мне предложили вернуться, сначала на облегчённый режим, постепенно я полностью вошла в колею. Сказали, что мои навыки нужны, что дадут возможность восстановиться. Не скажу, что это было легко, но меня там ждали.

Курносов слушал молча, пытаясь уловить хоть намёк на неискренность, но девушка была уверена в каждом слове. Он слегка улыбнулся, показывая, что полностью ей верит, но осторожно продолжил:

– Понятно. А как складывались твои отношения с самим Шокиным и его окружением? Наверняка пересекалась и с другими высокопоставленными людьми, например, с помощницей министра?

Маша пожала плечами, глядя прямо в глаза, стараясь держаться естественно:

– Нормальные рабочие отношения, ничего особенного. Сам понимаешь, моя должность подразумевает постоянные контакты. Но ничего личного, если ты об этом.

Курносов мягко кивнул, показывая, что удовлетворён ответом и не намерен давить. Сейчас главным было сохранить и укрепить атмосферу доверия, установившуюся между ними.

– Хорошо, Маш. Спасибо, что рассказала. Ты сильная и смелая, и я обещаю, что теперь ты не одна. Мы вместе разберёмся со всем, что тебя тревожит.

Она тепло улыбнулась, чувствуя, как напряжение наконец-то ослабевает, позволяя ей вновь ощутить себя живой рядом с этим человеком.

Вернувшись домой, Курносов первым делом включил настольную лампу и устало опустился в кресло, потянувшись за сигаретой. Закурив, он с жадностью вдохнул терпкий дым и медленно выпустил его в полутьму комнаты. Перед глазами всё ещё стоял образ Маши: внешне хрупкой и беззащитной, но на удивление спокойной и даже слишком уверенной для человека, пережившего такое потрясение.

Курносов знал, как ведут себя жертвы подобных преступлений: нервозность, сбивчивость, попытки уйти от темы или, наоборот, бесконтрольные потоки слов. Но Маша была другой. Её ответы звучали ровно, будто она заучила их заранее. Эта аккуратность настораживала его сильнее, чем ожидаемые истерика или слёзы.

Он медленно откинулся в кресле, задумчиво наблюдая за струйками дыма, растворявшимися в воздухе. Нет, Маша явно была не той простой девочкой, какой пыталась казаться. Что-то в её словах, в интонациях, в том, как она избегала конкретики, выдавало внутреннее напряжение. Она сознательно и искусно скрывала что-то важное.

Но что именно? Что такого могло быть у девушки-референта в министерстве, чего нельзя открыть даже сотруднику КГБ? Связь с Пановым была очевидной, хотя Маша и пыталась её отрицать. Этот сдержанный человек с холодным взглядом, о котором она рассказывала, явно не был ни врачом, ни случайным посетителем больницы. Это был кто-то другой, важный и опасный. Скорее всего – именно Панов. Курносов понимал это, хотя и не имел прямых доказательств.

Особенно странной была её реакция на упоминание КГБ. Советские люди обычно напрягались и замыкались при упоминании спецслужбы. Маша же после краткого замешательства слишком быстро приняла эту информацию, будто заранее была готова к такому повороту. Что это – расчёт или тщательно продуманная тактика? Возможно, она знала, с кем имеет дело, и просто ждала, когда он сам раскроется?

Курносов поморщился, затушил сигарету и с досадой потянулся к лежащей на столе папке с делом Панова. Он снова и снова просматривал материалы, сопоставляя их с услышанным от Маши. Но в её словах не было явных противоречий. Девушка говорила аккуратно, словно актриса в театральной постановке, где каждый шаг и реплика были тщательно отработаны заранее.

Это ощущение крепло, заставляя Курносова видеть в Маше уже не просто жертву, а фигуру, сознательно вовлечённую в игру. Но кем она была в ней: сообщницей или пешкой в манипуляциях Панова – человека холодного и расчётливого, способного на любые комбинации ради достижения своих целей?

Курносов резко поднялся с кресла, решив немедленно прояснить хотя бы часть вопросов. Подошёл к телефону, набрал номер оперативной группы, и через секунду в трубке прозвучал сухой голос дежурного:

– Да, слушаю.

– Это Курносов. К утру нужны полные сведения по Марии Вертинской: её окружение, места посещений, контакты. Усильте наблюдение, не упускайте из виду ни одного её шага. Особое внимание обратите на встречи с незнакомцами – мне важно знать, кто и зачем к ней подходит.

– Будет сделано, – коротко ответил дежурный и отключился.

Вернувшись в кресло, Курносов закурил и закрыл глаза, мысленно возвращаясь к образу Маши, пытаясь разгадать, какие тайны скрывала её простая, на первый взгляд, улыбка. Он не исключал, что девушку использовали вслепую, и она не вполне осознавала серьёзность своего положения.

Однако оставалась и другая, тревожная версия: Маша могла сознательно участвовать в чём-то, чего он пока даже не предполагал. Это казалось невероятным, но его опыт говорил, что именно такие невероятности случаются гораздо чаще, чем принято думать.

Следователь чувствовал, как постепенно складывается общая картина, в которой Маше отводилась далеко не второстепенная роль. Возможно, именно её странная, почти театральная манера держаться была ключом к разгадке. Теперь нельзя было упустить ни одной детали.

Он медленно затушил сигарету и поднялся, ощущая одновременно усталость и прилив той особой, почти хищной энергии, которая всегда приходит, когда цель близка. Курносов ещё раз оглядел комнату, взял папку с материалами и начал внимательно сопоставлять даты, факты и показания.

Он уже ощущал близость разгадки: тонкая нить, связывающая Машу и Панова, скоро должна была проявиться. Тогда дело приобретёт совершенно иной смысл – возможно, более мрачный и тревожный, чем он предполагал вначале. Но иного пути не было. Только вперёд, глубже в тайну, с каждым шагом становящуюся всё запутаннее и ближе к решению.

Именно сейчас он понял, что игра началась всерьёз, и права на ошибку больше нет. Ставки были высоки, фигуры расставлены с такой хитростью, что любой неверный шаг мог привести к поражению. Но Курносов был готов идти до конца, потому что прекрасно понимал: другого выхода нет. Впереди ждали не только ответы, но и новые, возможно, ещё более опасные вопросы.

На следующее утро Курносов прибыл в кабинет раньше всех, ощущая знакомую пульсирующую боль в висках после бессонной ночи. За окном медленно светлело серое осеннее небо, равнодушное к городу, хранящему собственные тревожные тайны.

На столе уже лежали отчёты оперативников, аккуратно сложенные в стопку и чуть сдвинутые, будто кто-то проверял порядок документов. Курносов без промедления сел и внимательно начал изучать материалы, впитывая каждую строчку.

Первый отчёт о Маше Вертинской сразу привлёк его внимание. Активность девушки за последние дни заметно возросла. Телефонные разговоры следовали один за другим, и большинство из них были конфиденциальными. Она звонила с улицы, из телефонных автоматов или по внутренней линии министерства, избегая имён и конкретики. Курносов досадливо хмыкнул и тихо произнёс:

– А ты, оказывается, не такая уж тихая свидетельница, Машенька. Ты ведёшь игру похитрее многих, кто давно варится в этом котле.

Отчёт содержал подробности о её визитах в государственные учреждения, не всегда связанных с рабочими обязанностями. Список посещаемых мест впечатлял и тревожил одновременно: ведомства, комитеты, даже научные институты. Следователь слегка поморщился и задумчиво пробормотал:

– Что же ты ищешь, дорогая? Что за вопросы так срочно решаешь, что устроила целые гастроли по кабинетам?

Размышления прервал тихий стук. На пороге возник оперативник, которого Курносов ценил за чёткость и немногословность. Молодой человек вошёл, коротко кивнул и сразу перешёл к делу:

– Пётр Иванович, важная деталь по Панову. Он переключил своё внимание на другую женщину и регулярно появляется возле дома Екатерины Морозовой. Мы проверили: обычная девушка, без видимой связи с делом. Но интерес Панова не праздный. Он ведёт себя осторожно, соблюдает конспирацию, словно готовится к чему-то серьёзному.