Саарбрюккен. Часть 1

Клаус Цольнер

Саарбрюккен. Часть 1

Тысяча девяностый год от Рождества Христова. Густой утренний туман накрыл германский город Саарбрюккен. Уже давно граф Сигеберт Первый получил здешние земли от императора. Город повидал многое: эпидемию дизентерии, массовый голод и целые волны разбойничьих нападений. Впервые за несколько десятков, если не за сотню лет, в городе настало спокойствие. Ознаменовавший грядущее процветание, солнечный луч пробивался через стоящий повсюду смог, а пройдя сквозь витражное стекло городской церкви, озарил каменный пол, радуя глаз всех собравшихся прихожан.

Отчётливый, но мягкий и спокойный голос певчего юноши разносился по пропитанному ладаном воздуху:

Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen Tuum (Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое).

Adveniat regnum Tuum (Да приидет Царствие Твое).

Сидя на сколоченных наспех лавочках, горожане возносили про себя молитвы небесным силам, чтобы те спасли весь Саарбрюккенский народ от напастей, окруживших Европу.

Fiat voluntas Tua, sicut in caelo et in terra (Да будет воля Твоя, как на небе, так и на земле).

Panem nostrum quotidianum da nobis hodie, et dimitte nobis debita nostra sicut et nos dimittimus debitoribus nostris (Хлеб наш насущный дай нам на сей день и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим).

Священник возносит руки к небу, уже почти полностью пронизанному яркими красно-жёлтыми лучиками солнца. Распахнув ворота алтаря, священнослужитель вышел к своей пастве для того, чтобы тех исповедать. Очередная порция разожжённого ладана ударила по носам прихожан, и они испытали прилив эйфории, ощутив приятный запах. Маленькими шажками, под песнопения певчего парня и чтения евангелиста, горожане преодолевали путь к искуплению и становились под святой покров, озвучивая шёпотом священнику совершённые ими грехи.

Закончив исповедовать всех граждан города, священнослужитель удалился к алтарю для освещения хлеба с вином. Причастив всех исповедавшихся, он начал прочтение проповеди:

– Братья и сёстры! Сегодня я хотел бы поговорить о насущных нуждах человека и об их сочетании с духовным обликом. Мы переживали трудные времена. Наши братья и сёстры, дети и родители умирали, словно мухи…

Хоть священнослужитель и был новеньким в городе, но он успел застать последние пару кризисных лет из нескольких десятков. Времена были ужасные. Сначала по всей территории облагороженных домов расходился стойкий убойный запах, исходящий из домов несчастных. В дома с такими источниками запаха боялись заходить даже самые отчаянные. Истощённые от обезвоживания, с рыхлой и бледной кожей, зловонные трупы валялись на дорогах, как выброшенный мусор, а ещё живые хватались за живот и корчились от адских мук. Не вынося страданий, приносимых рвотой и кровавым поносом с ужасными схваткообразными болями, некоторые из последних сил выползали на улицу, ожидая уже помутившимся мозгом помощи. Но они умирали, присоединяясь к другим, оставляя лишь зловонный след с кровавыми прожилками. Вымирали целые семьи. В деревнях некому было работать в полях, а в городах некому было работать, создавая инструменты для возделывания этих самых полей.

Выжившие после нападения на город эпидемии кровавого поноса, люди стали голодать. Запустение городов дало свои плоды. А неурожаи, длящиеся год за годом, град, убивающий урожай и холод – забивали последний гвоздь в крышку гроба местных хозяйств. Не говоря уже о мясе, на столах даже знатных вельмож в редких случаях мог красоваться лишь заплесневелый хлеб. Люди ели кору деревьев и мох, если хватало. Но этого было мало. Они страдали. Матери душили детей в колыбелях, лишь бы не обрекать их на заведомо неизбежную гибель, а себя – на болезненное зрелище. Но не всегда этим спасались от невыносимой душевной боли: иногда женщины просто хотели есть. Тогда-то и начали пропадать люди, а на лицах города народ стал ярко делиться либо на ходящих скелетов, буквально умирающих с голоду, либо на с виду здоровых людей, но с нездоровым блеском в глазах, свойственных колдунам. Таких называли «отмеченными дьяволом», так как такой поступок являлся хоть и вынужденным, но уже нечеловеческим. Некоторых, попадавшихся на каннибализме, казнили, а семьи их изгоняли из города. Священство же подвергало таких анафеме. Каково же было негодование народа, когда на розовых щёчках священника не проступали скулы, глаза не выступали из орбит, а грудь его была крепкой, хотя у паствы на этом месте были ломающиеся от лёгкого удара рёбрышки. Степень недовольства была такова, что бедолагу кто-то поднял на вилы, но так и не понёс наказания. И даже анафема следующего пастыря не сбавила мятежных настроений: тогда-то священство и начало поститься с прицелом на вечность вместе с народом. Следующий священник, рукоположенный из местных дьяконов, тоже умер, но с голоду. И теперь паству возглавляет новенький, присланный из епархии, пастор.

– И сегодня нас крайне мало. В полях работают немногие выжившие. Почти некому вставать за кузничную печь и изготавливать инструменты. Пекарь работает на износ. Каждый из нас приносит свою пользу обществу. Но мы не так давно пережили эти напасти, и многие из вас жили в условиях, где за лишний кусок хлеба могли и убить. Это – самое страшное, что может сделать человек. Уподобиться зверю. Господь возвысил человека не для того, чтобы, спустя тысячелетия, дети Адама и Евы грызлись между собой ради корки хлеба.