Путь к себе. От мальчика к мужчине – как пройти через испытания и стать настоящим

Не сначала.

Сначала она пахнет порохом, потом сырой землёй, потом железом, потом – тишиной, которая слишком громкая, чтобы быть нормальной.

Я помню тот день, как будто он застрял в воздухе.

Мы находились на боевой задаче, сжимая оружие так, будто оно могло дать нам хоть

какую-то опору.

Прозвучал первый разрыв, и затем команда:

– Все в укрытие!

Даже те, кто обычно не мог молчать и минуты, сидели с каменными лицами.

Мы были там, где мир переставал быть мирным.

Мы рассыпались по подземной парковке, в самые отдалённые места от окон и дверей.

Спотыкались о груды камней, падали, вставали.

Пахло порохом, бетоном и металлом.

Не было паники.

Была только сосредоточенность.

Каждый двигался быстро, молча, словно этот страх, который висел в воздухе, сжимал нам

горло, не давая говорить.

Пот лился в глаза, смешивался с грязью.

Мы прижимались к холодным стенам, и каждый метр под землёй казался маленькой

победой над страхом, который не уходил, а только рос.

Кто-то стиснул зубы так сильно, что скрежет был слышен в тишине.

Кто-то, наоборот, тихо бормотал что-то вроде молитвы.

Я просто молчал. Иногда молчание проще любых слов.

В такие моменты ты учишься слышать не себя – а саму тишину.

В какой-то момент раздался новый взрыв, затем ещё, ещё и ещё.

Пыль сыпалась с потолка, бетон дрожал под руками.

Кто-то выругался сквозь зубы, но никто не двинулся с места.

Мы уже знали: если рванёшь первым – проиграешь.

В армии учишься слушать не только команды, но и сам воздух вокруг.

Там, наверху, было другое небо.

Оно не голубое. Оно натянутое, как сталь перед ударом.

Ты чувствуешь его кожей, даже не поднимая головы.

Время в укрытии теряет форму.

Минуты растягиваются, как проволока.

Ты сидишь, вцепившись в автомат, чувствуешь собственное сердце в висках и ждёшь.

А тишина между взрывами звучит даже страшнее самих взрывов.

В эту тишину каждый остается один на один с собой.

Я вспоминал дом.

Не комнаты, не улицы – лица.

Мамино лицо, которое я не видел уже давно.

Друзей, с которыми мы когда-то мечтали о лёгкой жизни, не зная, что она никогда не

бывает лёгкой.

И именно тогда понял, почему страх не убивает: он оставляет тебе только то, ради чего ты

готов держаться.

Приказ пришёл так же неожиданно, как и первый обстрел:

– На позиции. Проверить сектор.

Мы поднимались наверх по бетонным лестницам, осторожно, как будто шаги могли

разбудить саму войну.

Каждый шаг гулко отдавался в ушах, а в груди всё сжималось от предчувствия.

У выхода в глаза ударил свет.

Холодный, серый, такой же чужой, как всё, что было вокруг.

Я поднял голову и увидел развалины, затянутые пылью, скошенные деревья от взрывов и

рваные следы гусениц на асфальте.

Где-то на горизонте поднимался дым – тонкая линия, будто нарисованная чужой рукой.

И тогда я понял: назад дороги нет.

Мы прошли по зданию, проверяя каждый угол.

Каждый поворот мог таить раненого товарища, неспособного подать сигнал и помочь себе

сам.

Страх и возбуждение просто стали фоном.

Как холод – перестаёшь замечать, пока не остановишься.

Я двигался почти на автомате: взгляд, шаг, проверка.

В голове билось только одно: «Только бы все были живы».

После обстрела мы ещё долго вслушивались в тишину.

Каждый звук казался подозрительным, даже собственное дыхание.

Мы знали: всё могло повториться в любую секунду.

Проверяя всё помещение, мы искали не врага, а своих.

С каждой дверью, с каждым углом в груди теплилась одна надежда – чтоб все были

целы.

Я заметил странную вещь: я не успел испугаться в тот момент, когда началось.

Сначала было просто холодное понимание, что нужно делать, и лёгкая растерянность, которая вылетела из головы в тот же миг, как первые осколки пролетели над нами.

Страх пришёл только потом, когда обстрел закончился и стало слишком тихо.

И это было нормально.

Мы не чувствовали грусти.

Мы смеялись и шутили, будто стараясь вернуть себе голоса, которые на время забрала

война.

И мне было легче, чем я ожидал.

Потому что рядом были более опытные ребята.

Те, на кого можно опереться.

Те, кто, даже не говоря ни слова, давали понять: «Держись. Мы здесь».

Первое дыхание войны – не выстрел.

Это момент, когда ты смотришь на всё это и понимаешь: теперь ты часть этого мира.

Ты уже не просто парень, который пришёл сюда служить.

Ты – тот, кто будет стоять, пока нужно.

Я сел на холодный бетон, положил автомат рядом и впервые за весь день почувствовал

странное спокойствие.

Не потому, что стало безопасно.

А потому, что понял – я здесь, и я останусь стоять.

В этот момент война сделала свой первый шаг внутрь нас.

И больше не собиралась уходить.

Часть 2. Артиллерия на себя

Небо в тот день было рваным.

Серое, тяжёлое, будто вот-вот рухнет на землю. Мы находились в разрушенной насосной

станции и наблюдали за линией фронта. Ночь стояла странно тихая – такая тишина

всегда настораживает. Слишком правильная, слишком чистая.

Я уже знал: перед бурей всегда тишина.

И вот среди этой вязкой, тревожной тишины раздались выстрелы. Сначала одиночные, потом короткие очереди, потом – глухие хлопки гранат. Звуки шли не с фронта, а из-за

разрушенных зданий, всего в восьмидесяти метрах от нас.

– Контакт? – шёпотом бросил один из бойцов.

– Похоже на то, – ответил я.

Мы среагировали без лишних слов. За секунды натянули бронежилеты, проверили

магазины, сняли автоматы с предохранителя.

В этой рутине не было суеты – только холодный автоматизм, выработанный годами.

Каждый занял свою позицию.

Страх? Он был у всех. Но страх – это не показатель. Вопрос лишь в том, можешь ли ты

двигаться, когда он давит на грудь.

Мы думали, что к нам зашло ДРГ.

Я не испытывал паники.

Пять лет войны уже научили меня простому правилу: страх приходит позже, когда всё

кончено. А пока – только работа.

Я вышел на связь:

– Орудия в готовность по моим координатам. Ждать команды на открытие огня.

Ответ был коротким, сухим.

Но почти сразу в эфире появился командир бригады:

– Что там у вас?

Я доложил: вспышки, стрельба, гранаты. Никто не мог понять, что именно происходит.

Союзники молчали.

Мы сидели, готовые встретить врага.

Пальцы у спусковых крючков, глаза в прицелах.

Всё вокруг замерло в ожидании.

Я устал ждать и предложил:

– Погнали зачистим сектор, пока они не подтянулись ближе.

– Без ночников? – кто-то усмехнулся.

Я знал, что это не шутка.

Просто за этим смехом прятались страх и растерянность.

Время шло, а стрельба начала стихать.

Тишина снова стала давить на уши.

Я взял фонарь, автомат и пошёл сам.

Не потому, что герой.

А потому, что сидеть и ждать – хуже всего.

Каждый шаг отдавался эхом в груди.

Я внимательно прислушивался: если бы это было ДРГ, они бы не дали нам ни секунды.

Сначала гранатомёты, потом штурм. Но ничего не менялось. Подозрительно. Слишком

подозрительно.

Пройдя метров шестьдесят, я встретил бойца из соседнего подразделения.

– Что за стрельба? – спросил я, глядя ему прямо в глаза.

Он почесал затылок и с кривой улыбкой выдал:

– Да это… новобранцев к нам привезли. Решили дать им потренироваться.

Я молчал секунду. Потом выдохнул:

– Потренироваться?! – медленно, сквозь зубы. – Посреди ночи? Без предупреждения?

Он только развёл руками.

Я уже готов был зарядить ему прикладом, но тут вмешался их командир. Его глаза были

злее моих. Он орал на своих так, что даже стены дрожали.

Хорошо, что я не дал команду на открытие огня сразу.

Хорошо, что проверил.

Потому что если бы я открыл артиллерию… вместо учебной ночи мы бы получили десятки

трупов.

Я возвращался медленно. Сердце ещё колотилось, а в голове звучала одна мысль: «Вот

так и делают ошибки, которые не прощает война».

Когда вернулся в здание, ребята встретили меня молча.

Я просто сказал:

– Ложная тревога. Новички.

Кто-то матерился.

Кто-то усмехнулся.

Я сел на бетонный пол, облокотился на стену и добавил:

–Мы редко перепроверяем , но хорошо что в этот раз проверили дважды.

Они кивнули. Никто не спорил.

А снаружи снова стояла тишина.

Тишина, в которой война затаилась, готовясь к следующему ходу.

И в этот момент я понял: иногда сила – это не в том, чтобы открыть огонь. Сила – в том, чтобы вытерпеть и дождаться, пока твоя голова будет холоднее, чем твой страх.

Часть 3. Пыль, крики, братство

На войне тишина никогда не длится долго.

На другой позиции, после очередного обстрела, мы даже начали смеяться – коротко, глухо, больше от облегчения, чем от радости. Но уже через сутки смех застрял у всех в

горле.

В тот день нас накрыло.

Резко.

Без предупреждения.

Сначала был свист.

Кто был на фронте хоть день, тот знает этот звук. Он режет воздух так, что у тебя внутри

всё сжимается. Свист переходит в глухой удар, и мир рассыпается на куски.

Мы в тот момент занимали позиции в полуразрушенном здании. Пыль висела в воздухе

плотным слоем, будто кто-то накрыл всё серым покрывалом.

– В укрытие! – крикнул я, но голос мой утонул в грохоте.

Первый разрыв был в двух домах от нас. Потом ещё два – ближе. Стёкла, которые и так

едва держались в рамах, высыпались дождём.

Мы бросились вниз, в подвал, где стены хоть немного держали удар.

Пыль забивала лёгкие.

Глаза слезились.

Каждый взрыв был как удар кулаком в грудь.

Кто-то молился. Кто-то матерился.

Я просто считал.

Один… два… три…

Ждёшь следующий разрыв, потому что пока он не случился – он как петля на шее.

И вот он снова – удар, глухой, тяжёлый, будто сама земля решила вздохнуть и

сомкнуться над нами.

Когда обстрел чуть стих, я крикнул:

– Проверить всех!

Мы с парнями начали обход. Один боец лежал, прижавшись к стене, и не двигался. Я уже

хотел броситься к нему, но он вдруг поднял голову и ухмыльнулся:

– Живой. Просто пытаюсь спать.

Мы рассмеялись. Смешно ли было? Нет. Но смех в тот момент был как кислород – без

него мы бы задохнулись.

Я понимал одну простую вещь: братство рождается не в тихие вечера за чаем.

Братство рождается в пыли, где слышишь, как у соседа дрожит дыхание, и знаешь – он

не побежит, даже если страшно до чертиков.

Мы сидели в этом подвале, как крысы в норе.

Никто не играл в героев.

Мы просто были рядом.

Этого хватало.

Через полчаса начали выдвигаться на продолжать работать.

Мы вышли наружу, и первый же вдох ударил в горло – воздух был тяжелый, пропитанный

гарью. Развалины дымились. Там, где ещё утром стояли дома, теперь были только

чёрные скелеты стен.

Каждый шаг отдавался в коленях от усталости, но никто не жаловался. Война быстро учит

молчать.

Вдруг впереди раздался крик:

– Раненый!

Мы бросились туда.

Парень из соседнего подразделения лежал на земле, осколок прошил ему ногу. Кровь уже

впитывалась в пыль. Он пытался шутить сквозь зубы:

– Ну хоть не в яйца.

Мы перевязали его прямо там, я в ощущал, что страх и забота могут существовать

одновременно. Ты боишься за свою шкуру, но в этот момент готов подставить её, лишь бы

вытащить своего.

Когда мы вернулись в здание, никто не говорил лишнего.

Мы – стая.

И в этой стае каждый готов рвануть за другого в пыль, в дым, под огонь.

Ночью, когда обстрел стих, мы сидели на полу, прислонившись к стенам.

Кто-то жевал сухпаёк.

Кто-то писал дома короткие сообщения: «Живой».

Я просто смотрел в потолок и слушал, как вокруг тихо дышат люди, с которыми я теперь

был связан куда крепче, чем с кем-либо ещё в своей прошлой жизни.

Братство не рождается в словах.

Оно рождается там, где пыль смешивается с кровью, где страх не прячут, а делят на всех.

И именно это братство давало нам силы вставать и идти дальше.

Часть 4. Лицо страха и смеха

На войне страх всегда рядом.

Он не прячется за углами и не приходит только в момент выстрела. Он сидит внутри, в

груди, как лишний орган, который не уберешь. Но странное дело – именно там, где страх

сильнее всего, люди умудряются смеяться.

И этот смех звучит громче взрывов.

Утро началось с обстрела.

Сначала один залп. Потом второй. Потом целая серия.

Мы даже не удивлялись – это стало привычкой. Кто-то, шутя, называл это

«будильником».

Мы спустились в подвал, пережидая первые удары. Пыль, бетон, гул взрывов, и всё это —

на фоне привычного обмена короткими фразами. Я заметил, как даже самые молодые

уже перестали метаться в панике. Страх не ушёл, просто стал частью системы.

Когда грохот стих, мы пошли работать:

– Осмотрели позицию, и принялись за работу.

Солнце резало глаза, пыль висела в воздухе густым маревом. Дома без крыш, стены, пробитые снарядами, земля изрыта воронками.

Вдруг из одного полуразрушенного здания раздался странный звук. Мы замерли.

– Тихо.

Мы подошли медленно. И тут… из-за угла выскочила собака.

Худая, с перебитым ухом, она шарахнулась от нас и исчезла в подвале.

Кто сказал:

– Вот она, вражеская разведка!

Смех был таким громким и неподдельным, что даже напряжение немного спало. Мы

знали: следующая минута может снова превратиться в ад, но эти несколько секунд смеха

работали лучше любых успокоительных.

Через час нас снова накрыло.

Сначала – свист. Потом – серия взрывов прямо по нашей линии.

Мы рухнули в ближайшее укрытие. Пыль ударила в лицо, бетон сыпался с потолка.

Я видел, как один из новичков прижался к стене, глаза огромные, руки дрожат. Я присел

рядом, похлопал его по плечу и сказал:

– Слушай, свой снаряд не услышишь. Так что расслабься.

Он уставился на меня, а потом… рассмеялся. Нервно, но рассмеялся.

Иногда только так можно перешагнуть через этот ужас.

Когда обстрел стих, мы выбрались наружу.

Всё вокруг было в пыли, как в тумане.

Мы ржали так громко, что люди из соседнего подразделения крутили пальцем у виска. Но

я видел: даже они улыбались. Потому что на войне смех – это не шутка. Это способ

дышать.

В ту ночь мы сидели у стены, ели колбасу которую не доели мышы и молча

переглядывались.

Я видел их лица: пыльные, усталые, но живые.

Мы снова шутили, смеялись даже над тем, что завтра может быть хуже.

И вдруг я понял: именно этот смех делает нас людьми, а не просто винтиками войны.

Страх всегда будет рядом.

Но если ты можешь смеяться прямо ему в лицо – ты ещё живой.

И значит, ты всё ещё можешь идти вперёд.

Часть 5 Кольцо, которое на замкнулось

Мы находились в маленьком посёлке – километр на километр.

Когда смотришь на карту, кажется, что это точка, которую можно обойти за час.

Но для нас это было всё: позиции, укрытия, надежда и последняя граница, за которую

нельзя было отступать.

Наша бригада глубоко вклинилась в оборону противника. Мы прошли несколько

километров вперёд и теперь стояли почти в полуокружении. Коридор к своим был узким —

всего пара километров.

И вот однажды пришла информация: противник собирается замкнуть кольцо и выбить нас

в чистое поле.

Мы знали, что они способны это сделать.

И знали ещё кое-что: если они закроют этот коридор, выбраться смогут не все.

Но на войне есть одно простое правило:

"Предупреждён – значит вооружён".

Мы начали готовиться.

Вместе с артиллеристами я корректировал пристрелку орудий на вероятных маршрутах

наступления. Смотрели карту, отмечали каждый перелесок, каждую дорогу, где враг мог

ударить.

Каждый метр был как узел на верёвке: или выдержит – или оборвется.

Мы понимали: отступать некуда. За этот посёлок уже заплачено слишком дорого. Там, где

на карте просто серый квадрат, для нас лежали имена. И мы не могли позволить

противнику стереть их.

Дни тянулись в ожидании.

Напряжение было таким густым, что его можно было резать ножом.

Мы дежурили посменно, проверяли боеприпасы, укрепляли позиции. Временами кто-то

отпускал шутки, потому что без этого нельзя. Смех был не от веселья – он был как

способ не сойти с ума.

Иногда казалось, что сама тишина издевается над нами.

Мы знали, что враг рядом.

Но атаки всё не было.

И вдруг пришёл приказ сверху:

"Не ждать. Действовать."

После нескольких неудачных попыток других подразделений, эту задачу поручили нашей

бригаде.

Командование решило: использовать это странное затишье и ударить первыми.

Мы начали артподготовку. Орудия били по намеченным точкам, и каждый их залп был как

удар сердца. Деревья и земля перемешивались в единую кашу, воздух дрожал от

раскатов взрывов.

Корректировщики передавали координаты почти без остановки, корректировали огонь, и

артиллеристы били всё точнее.

Разведка выявила, что противник готовит подкрепление.

И не дали им завершить подготовку . Артиллерия обрушила по ним такой огонь, что их

колонна буквально рассыпалась, не успев сформироваться.

Противник дрогнул.

Мы это почувствовали почти физически.

Как будто невидимая пружина, сдерживающая нас, наконец лопнула.

Орудия работали без остановки.

Минометы, танки, "Грады" – всё слилось в один гул, под который даже мысли

становились четче.

У бойцов у орудий руки дрожали от усталости, но как только они услышали, что враг

отходит, у всех словно открылось второе дыхание.

В ту ночь не спал никто.

Разведка следила за каждым движением противника, мы корректировали огонь, пехота

сидела в укрытиях, готовая к рывку.

И вот – тишина.

Сначала робкая, как будто мир затаил дыхание.

Мы больше не видели целей.

Команда:

"Пехота вперёд."

Они шли почти без сопротивления.

Два километра – и враг откатывался, не успевая закрепиться. Мы держали орудия

наготове, мы следили за каждым метром, чтоб вовремя предупредить пехоту и открыть

огонь.

Пехота шла вперёд осторожно, но быстро.

И нам было трудно поверить, что это происходит.

Ещё вчера каждую посадку приходилось выбивать неделями. Враг цеплялся до

последнего патрона, заводил подкрепления под огнём.

Но этой ночью всё было иначе.

К концу операции наша пехота продвинулись на два километра вглубь фронта.

На карте это выглядело ничтожно.

Но для нас эти два километра были как целый мир.

Они дали возможность подтянуть резервы, открыли путь для других подразделений и, главное, сняли угрозу окружения.

Мы не дали врагу замкнуть кольцо.

Мы стояли.

И мы не сдались.

Часть 6. Тишина перед бурей

Иногда война шумит так, что звенит в ушах.

А иногда она становится тихой.

Слишком тихой, так что даже дыхание кажется громким.

Мы сидели в полуразрушенном доме на окраине посёлка. Вчера здесь были взрывы, крики и артиллерийские залпы. Сегодня – только холодный ветер, стучащий о выбитые

окна, и пыль, которая не осела даже после долгих часов тишины.

Эта тишина не была покоем.

Она была как зверь, затаившийся в траве перед прыжком.

Я чувствовал её в груди – давящее ожидание, как перед тем, как сжимаешь спусковой

крючок, но ещё не стреляешь.

Мы проверяли оборудование уже не потому, что это было нужно, а потому, что не могли

сидеть без дела.

Кто-то чистил автомат в третий раз за вечер, кто-то снова переставлял патроны в

подсумках. Один из ребят уткнулся в телефон, хотя там не ловила сеть – просто нужно

было занять руки, чтобы не думать.

– Зря тихо, – пробормотал кто-то.

Никто не ответил. Слова были лишними. Все думали об одном и том же: это затишье не

продлится.

Я вышел наружу. Воздух был тяжелый, пропитанный гарью и сыростью. Вдалеке

слышался глухой гул – сначала я подумал, что это раскат грома, но нет… это двигалась

техника.

Мы знали: скоро наши снова ринутся в бой.