Костер и Саламандра. Книга 2

– Конечно, – сказала она. – Меня всегда восхищала ваша проницательность, дорогой герцог.

– Конечно, излагайте, – сказала я. – Государыня вашей проницательностью восхитилась.

– Итак, – продолжал Раш, легко вздохнув. – Я уже сообщил в прессу, что младенец-наследник жив, настолько здоров, насколько это возможно в его положении, и находится под присмотром акушерки с Королевских Курсов родовспоможения и лейб-медика. Ваше величество пребывает в тяжёлом состоянии, но лейб-медики, алхимики и некроманты делают всё возможное.

– И некроманты? – улыбнулась Вильма.

– Ага, – сказала я. – Некроманты в этом списке – самое оно.

– Я сообщил, – продолжал Раш невозмутимо, будто совет был совершенно рутинный, – что если медики, паче чаяния, не сумеют спасти тела прекрасной государыни, то с помощью алхимиков и некромантов оно будет заменено протезом. Согласно её высочайшей воле и новому закону об изъявлении воли духов.

– Звучит так непринуждённо, будто мы сообщаем об изящном пустяке, – удовлетворённо кивнула Вильма. – Словно о том, что было испорчено моё парадное платье, но новое уже почти готово. Дорогой мессир Раш, вы мастер формулировок!

– Государыня говорит, что формулируете хорошо, – улыбнулась я почти против воли. – Будто нам человеческое тело заменить или починить не сложнее, чем новое платьице заказать. Пара пустяков! Красиво, что ж.

Раш еле заметно улыбнулся в ответ. По-моему, тоже удовлетворённо.

– Лишь один момент, – сказала Виллемина. – Уточните, пожалуйста, что, опасаясь за здоровье младенца, который по желанию государыни наречён Гелхардом в честь его великого деда, мы не представим его Большому Совету в ближайшее время. Весной, когда дитя окрепнет. А все надлежащие священные обряды будут проведены в дворцовой часовне, где будем присутствовать лишь я, леди Карла, мессир канцлер и наш духовник.

Эту длинную тираду я постаралась повторить как можно точнее, чтобы Раш ничего не перепутал, – и тут радостно ухмыльнулся Норис:

– Государыня! – и поклонился смеющейся Виллемине.

– Что заставило вас поверить, дорогой Норис? – спросила она, и я повторила:

– Государыне интересно, что вывело тебя из ступора наконец.

– Ваше прекрасное величество, леди Карле ни за что не выдумать такую формулировку самой, – ехидно ответил Норис, и я показала ему кулак.

– Хорошо, – сказал Броук. – Звучит хорошо.

– У меня есть несколько серьёзных вопросов, прекрасный мессир Броук, – сказала Виллемина. – Я полагаю, что ни эликсиров, ни адских привад мессиры Норис и Ольгер на заводе Кнолля не обнаружили, потому что убеждена: Кнолль действовал исключительно по собственному и осознанному желанию. Права ли я?

– Государыня говорит, мессир Броук, что Кнолля не заставляли, он сам по себе гад, – повторила я. – Всё правильно?

– Я с ним побеседовал, государыня, – сказал Броук, обращаясь не ко мне, а именно к Виллемине, хотя точно не мог её увидеть. Голос у него был усталый, и тон безразличный, но отчего-то всё вместе поднимало дыбом волоски на руках. – Кнолль заговорил к утру. Сказал, мол, сделал всё, что смог, ради будущего Прибережья, – и усмехнулся, как вставший мертвец.

– Он говорил мне, что я толкаю страну к войне, – сказала Виллемина. – «Девочка, – сказал он, – ваши смешные амбиции погубят мою родину. Вы можете приказать немедленно арестовать меня, но прислушайтесь к словам старого человека, патриота и глубоко верующего: ваши глупые игры с адом настраивают против нас не только Перелесье, а и весь Север вообще. На что вы рассчитываете? – спросил он со слезами на глазах. – Это же нелепо!» Он говорил так страстно, что я не стала его прерывать.

А вот я бы прервала. Мне стоило очень большого труда всё это повторить.

– Страстно говорил, гад, ага, – закончила я, сжав кулаки. – И государыня его слушала. Меня там не было.

– Я предполагал, что Кнолль не слишком горячо одобряет происходящее, – сказал Броук. – Хотя бы потому, что у него были возможность и производственные мощности для выполнения армейских заказов втрое быстрее, чем он шевелился.

– От субсидий он не отказался, – заметил Раш.

– К чему отказываться от денег, – Броук дёрнул плечом. – Двойная выгода: его прибыль, наш ущерб.

– Он не был на трёх заседаниях Большого Совета, – сказала Виллемина. – А я надеялась, что личная беседа что-то изменит.

– Рабочие обрадовались вам больше, чем Кнолль, государыня, – сказал Норис. – Шерсть демонова, государыня, там была такая обстановка, что мои люди опасности не видели. Вас любит простой народ… а мы, как полагается, следили за толпой. Кто б мог подумать, что богатейший заводчик в стране выстрелит в свою королеву, в беременную даму… – закончил он с горечью. – Нереально. Я вправду думал, что колдовство тут… попросил графа разобраться… Никуда я не гожусь как шеф охраны.

– Годишься, – не утерпела я. – Просто – новое время.

– Ты права, дорогая, – сказала Виллемина. – Правила больше не работают. А мессир Норис делает очень много хорошего, напомни ему это, пожалуйста. И скажи, что я полагаюсь на него – но все мы принадлежим Предопределённости, тут ничего не поделаешь.

– Государыня просила тебе напомнить, что ты полезный и нужный, – сказала я. – И она тебе верит.

Норис на миг зажмурился, будто хотел свою боль сморгнуть.

– Спасибо, что верите, государыня, – сказал он. – Даже сейчас, когда я – как побитый пёс…

– Все мы… – начал Броук, но перебил сам себя: – Мои люди сейчас перетряхивают все связи Кнолля. И документация концерна «Сталепрокат Кнолля» – вся пошла к Рашу в ведомство.

– Честно говоря, мессиры, – задумчиво сказала Виллемина, – я не думаю, что у Кнолля есть какая-то группа, занятая подготовкой диверсантов, или что-то в таком роде. Но его друзья вряд ли заслуживают полного доверия: он наверняка делился с ними своими мыслями о нашей политике – и если они настоящие друзья, то, вероятно, соглашались…

– Государыня не думает, что кодла Кнолля будет кого-нибудь реально взрывать, – перевела я. – А я думаю, что могут.

– Сумасшедший убийца, – сказал Броук с омерзением. – Во всех смыслах. Собрался умирать за будущее Прибережья, тля. И считает себя героем.

– Слава милосердию Божию, что таких героев немного, – печально сказал Раш. – Но такое настроение и такой образ мыслей – встречаются.

– Я всем сердцем люблю и чту покойного государя, – сказала Виллемина. – Но в последние годы влияние Перелесья было чрезмерным. Прекраснейший государь Гелхард душой был рыцарем – и в большой степени человеком прежнего времени. Масштаба возможных злодейств и подлостей он себе не представлял… и полагал, что со злом можно договориться.

– А Перелесью дай палец – отожрёт руку по плечо, – добавила я от себя.

– Наши враги уважают государя, – сказал Броук горько.

– О да! – подхватила Виллемина ему в тон. – Кнолль сказал, что я предаю своего покойного названого отца и гублю дело его жизни. Они убеждены, что дело жизни государя заключалось в том, чтобы отдать Прибережье Перелесью – хотя он, насколько я могла понять, всю жизнь пытался сохранить нашу независимость.

– С переменным успехом, – добавил Раш. – Перелесцы при нашем дворе пели на разные голоса о золотом веке, о мире без границ, о всеобщем братстве – а в моём кабинете готовы были меня удушить, выбивая право беспошлинной торговли и требуя чуть не бесплатных перевозок на наших судах.

– И даже наставник Элия считает меня еретиком из-за веры моих предков, – напомнил Броук. – Духовные училища, похоже, учат, что только ветвь Сердца Мира и Святой Розы несёт вечную, абсолютную и незыблемую истину. Врагов воспитывают… а потом эти враги проповедуют нашему простому народу, что перелесцы – истинной веры, а мы – еретики.

– Моя бы воля, – сказал Норис с тихой холодной злобой, – я бы перелесских аристократов выставил с побережья вообще. Нечего им тут делать.

– Кнолль – и не аристократ, и не перелесский, – напомнил Раш.

– Прошу прощения, мессиры, – сказала Виллемина, – это не то, что нам нужно обсуждать. У нас есть дела, которые непременно нужно сделать по возможности быстрее.

– В смысле, потом будем возмущаться, – добавила я от себя, закончив пересказывать её слова.

– Пресса, – кивнул Раш. – Все ждут новостей.

– Очень хорошо, – сказала Виллемина. – Расскажите им о Кнолле. Как можно точнее и вернее. Что он считает себя патриотом, что уверял, будто я предаю дело жизни государя Гелхарда, что он надеялся на союз с Перелесьем – и жаждал золотого века. И ради всего этого нарушил присягу и попытался убить беременную даму. Уточним: перелесцы и их союзники считают, что цель оправдывает средства, а ради своего идеала, созданного ложью Перелесья, совершают бесчеловечные поступки.

Я старалась повторять сразу за ней, а Раш быстро записывал – тоже, по-моему, так точно, как мог.

– Кнолля – судить на закрытом заседании? – спросил Броук.

– Нет, – тут же ответила Виллемина. – Пусть будет показательный процесс. Нам нужно показать всем эту точку зрения – и сделать вывод: она приводит к преступлению перед страной.

– Орстена – казнить? – спросил Броук. – То, что он жив, меня нервирует.

– Нет, – вздохнула Виллемина. – Как бы ни было, он – родственник государя. Одиночное заключение. Пожизненно. Тайно доставить в монастырь Блаженного Ромма на Каменном острове, замуровать в каземат как государственного изменника. Не оповещать прессу и свет: он мёртв для всех, мы о нём забыли.

– Кнолля? – спросил Броук.

– Полагаю, он будет приговорён к публичному повешению, по закону – как обвиняемый в государственной измене и покушении на убийство королевы, – сказала Виллемина. – Если суд решит так, то я помилую его, заменив казнь пожизненным заключением. И распоряжусь, чтобы ему приносили свежие газеты. Я хочу, чтобы он увидел, к чему вело его предательство – и ради чего он пошёл на убийство. Увидел – и понял.

Ничего себе, подумала я, повторяя. Раш кивнул понимающе. Броук содрогнулся.

– Концерн «Сталепрокат Кнолля» переходит в собственность прибережной короны, – продолжала Виллемина. – Позаботьтесь о надёжном управляющем, дорогой мессир Раш. Мне нужен человек, который не будет задерживать выполнение королевского заказа.

– Спуск на воду подводного судна откладываем? – спросил Броук.

– Нет, – сказала Виллемина. – Он состоится в назначенное время. Надеюсь, я смогу присутствовать.

Я за это время уже немного освоилась и привыкла – наловчилась повторять за моей Вильмой почти слово в слово. И когда она отпустила Броука, чтобы начать обсуждать с Рашем курс ценных бумаг, состояние государственных счетов и всякое такое, от чего мой бедный мозг норовил свернуться в штопор, – я почти не путалась.

Только устала, будто на мне впрямь ездили верхом.

Отпустив Раша, Виллемина сочувственно мне улыбнулась:

– Мы почти закончили, дорогая. Я думаю, мы отложим донесения внешней разведки, послов и визит маршала до завтра. Мне кажется, что объяснять прекраснейшим мессирам Лиэру и Ирдингу придётся уж слишком много. Наверное, не стоит, верно?

– Вот она, королевская мудрость, – я случайно хихикнула. – Не знаю, как Ирдинг, я с ним плохо знакома, а вот Лиэр точно свихнётся.

– Постепенно привыкнет, – улыбнулась Вильма. – Мессиры миродержцы же привыкли. Даже фрейлины не шарахаются от мессира Валора – а уж военные-то и подавно приноровятся. Если я что-то понимаю, нам всем придётся постоянно привыкать к чему-то довольно жуткому или отвратительному… наступает тяжёлое время.

* * *

То, что вечером принесли мэтр Фогель и Глена, удивило меня ужасно – и Вильму, кажется, не меньше.

– Я ожидала увидеть скелет, – сказала Вильма, разглядывая искусственное тело. – А это… произведение искусства… дорогие друзья, я даже затрудняюсь назвать…

– Куколка, – сказала я озадаченно. – Фарфоровая. Но не возьму в толк, как вам это удалось.

Мне показалось, что они отлили искусственное тело из фарфора целиком – только полированным серебром блестели шарниры. Я смотрела на громадную, великолепно сделанную куклу с лицом Виллемины и думала: очень красиво. Просто очень. Но как же она будет двигаться? Фарфор довольно тяжёлый, слишком хрупкий…

– Это не фарфор, – с тенью даже самодовольства объяснил Фогель. – Это тот самый новый материал, о котором сейчас все говорят: каучук. Из фарфора только лицо, леди Карла, а тело – из белого каучука. Лёгкий материал, упругий, пружинит.

Я тронула белую гладкую ногу. На ощупь она напоминала холодную человеческую кожу – мне даже стало жутковато на миг.

Я взяла куклу за руку. Скрыть серебряные шарниры, двигающие пальцы, мастера не сумели, но кисть…

Я не могла взять в толк, как они успели создать за день этот шедевр – пока не поняла, что, по всей вероятности, наши мастера потихоньку вели свои собственные разработки и экспериментировали. И вот результат такого эксперимента… неожиданный.

Чудовищно дорогой, очевидно. Потрясающе красивый. Очень странный.

Никакой загробной жути.

И всё-таки… всё-таки…

– Вот так и становятся неувядающе прекрасными, – весело сказала Виллемина. – Карла, дорогая, скажи этим гениальным мастерам, что я не ожидала. Они меня восхитили.

– Государыне очень нравится, – сказала я дрогнувшим голосом.

Фогель прослезился:

– Государыня слышит?

– И видит, – сказала я.

Я уже заставила себя смириться – и сейчас меня очень грело, что наши драгоценные кукольники нашли способ не выставлять кости Виллемины напоказ. Они сделали больше, чем в принципе возможно, думала я… и всё-таки…

Наша государыня – кукла.

Наша бесплотная государыня.

Наша самую малость овеществлённая душа.

Чрево адово.

– Мне кажется, ты огорчена, – сказала Вильма.

– Пытаюсь представить, каково тебе будет внутри этой куклы, – ляпнула я мрачно. Не хотела настолько жестоко, но сорвалось.

– Никогда не заболит зуб! – радостно объявила Вильма.

И я снова чуть не расплакалась. Но плакать, в общем, было некогда. Я отправила человека за наставником Лейфом – он мне нравился и уже один раз сделал то, что нужно. Пока ждали Лейфа, мы с Друзеллой одели… куклу…

Как ранним утром – в рубашку и нижнюю юбку.

В одежде кукла до жути походила на Вильму. На спящую фарфоровую Вильму – даже локон выбился на висок.

– Невероятно хороша, – восхищённо вздохнула Вильма. – Идеальная я.

А мне почему-то опять хотелось разреветься.

Время шло к десятому часу вечера, но Лейф пришёл быстро.

– Можно подумать, вы через зеркало пришли, как вампир, святой наставник, – сказала я. – Просто пулей долетели.

– А я не из дома, – сказал он. – Я из храма Путеводной Звезды и Благих Вод, леди Карла. Молился вместе с наставником Элией за государыню – и задержался вот… сам не понимаю почему. Показалось, что могу понадобиться.

– Скажи святому наставнику, что меня поражает его интуиция, – улыбнулась Вильма. – Может, это Промысел?

– Государыня думает, что это вам с небес намекнули, – сказала я. – Шутит, но в таких шуточках есть доля истины. Ведь нашего гонца тоже что-то толкнуло идти за вами не домой, а в храм. Может, конечно, просто перепутал, а может, и его Судьба вела, кто знает.

Но это он, кажется, уже не слушал: он уставился на куклу, сидящую в кресле Вильмы:

– Господи милосердный…

– Нет её там ещё, – сказала я. – Она рядом. Но это уже ненадолго. Пойдёмте в дворцовую часовню, наставник Лейф.

Куклу хотел поднять мэтр Фогель, но его отстранил Валор, очень деликатно, но твёрдо. И сам её поднял.

– Это чрезвычайно любезно с вашей стороны, прекраснейший мессир Валор, – улыбнулась Вильма. – Теперь между нами будет больше общего, чем раньше.

Валор чуть поклонился – и взял куклу так, будто она уже была живая и ей надо было поудобнее лечь на его руках.

– А почему в часовню, леди Карла? – спросил Лейф довольно неуверенным тоном.

– Ну… – я пожала плечами. – Не знаю. По-моему, в храме как-то нехорошо рисовать на полу. И потом, там же пол-то мозаичный, там роза ветров перед алтарём, а выстраивать звезду поверх любого рисунка – дело рискованное. Лучше в часовне, там пол гладкий.

– Но ведь в часовне или в храме – всё равно обряд… того… как его… – замялся Лейф.

– Нет, – отрезала я. – С адом я уже договорилась. Ваше дело – обратиться к Высшим силам. Я хочу… в общем, я намерена просить помощи. У Неба.

Лейф больше не спорил, только покачивал головой, как будто всё никак не мог успокоиться. И мы пришли в часовню вчетвером: я, Лейф, Валор и Виллемина.

В часовне было совсем темно, только громадная луна светила в стрельчатые окна, как небесный фонарь. Лейф принялся зажигать свечи. Я взяла свечной огарок – и принялась рисовать храмовым воском звезду с двумя Узлами, а потом третий – вокруг.

Тяпка, которая проскользнула в часовню за нами, тихонько легла в тени и наблюдала, поблёскивала из темноты глазами, в которых отражались свечи.

А Валор с куклой и Вильма стояли рядом и смотрели – зато я решила не смотреть на них, пока не закончу. Я изо всех сил старалась ничего не перепутать.

Странно так в часовне было… чувствовала я себя странно.

От полной луны, свечей и моей решимости Дар должен бы был полыхнуть стеной, но не полыхнул, а наполнил меня равномерно – не как пламя, а как свет. Такой прозрачный жар – мне казалось, что я его даже вижу: кончики пальцев у меня просвечивали, будто я ими пыталась закрыть лампу.

И когда я замкнула третий Узел, линии тоже засветились – непривычно, тем тёплым неярким светом, каким светится воск зажжённой свечи возле самого пламени.

– Что мне теперь делать, леди Карла? – спросил Лейф, вставив в подсвечник на алтаре последнюю свечу.

– Молитесь о милости Божьей для души Виллемины, – сказала я и повернулась к Вильме и Валору: – К вам это тоже относится, кстати. Хоть про себя, хоть вслух – молитесь тоже.

– Карла, милая, что ты задумала? – удивилась Вильма. – Разве так можно?

– Это с самого начала слегка безумно, – кивнул Валор. – Мы ведь знаем, деточка, что никакого третьего Узла нет. Просто не существует такого обряда. Что же ад продал тебе?

– Ад знает, – хмыкнула я. – И я знаю. И Господь знает.

Дар так сиял сквозь меня, что я сама себе казалась ламповым стеклом вокруг него.

Лейф запел – и я с ним.

Получилось неожиданно хорошо. Мы как-то сразу попали в такт – и я слышала, как тихонько подпевает Вильма. Я пела и смотрела, как ведёт себя моя звёздочка с Узлами на полу часовни, погаснет ли она от Святого Слова, – но она потихоньку разгоралась, как огонь костра.

Когда Лейф закончил, свет от моего чертежа уже освещал и алтарь, и фигуру Валора с куклой. Вильма проявилась в этом свете, такая же лунная и серебряная, как мёртвые морячки, – и Лейф тихонько ахнул. Я поняла, что и он её тоже видит.

Я секундочку колебалась, думая, можно ли капать кровью на пол, – но Дар подсказал, что надо, и я разрезала клешню между бинтами.

– Первый Узел связывает душу с искусственным телом через меня, – сказала я, капая кровью в центр чертежа. – Кровью, плотью и волей. Второй Узел закрепляет первый – и даёт душе ту же власть над искусственным телом, какая была над живым. А третьим Узлом я привязываю душу к искусственному телу через мир Божий, как силы природы привязывают её в момент зачатия – во имя Путеводной Звезды и Благих Вод, и ад не имеет власти помешать, ему заплачено. Мне необходимо, я желаю.

Валор хотел положить куклу в центр звёздочки, но я мотнула головой и толкнула его так, чтобы он сделал шаг, вошёл туда вместе с куклой сам. Он как-то охнул или всхлипнул – но сделал этот шаг – и на миг сноп света, золотистого тёплого света, хлынул на них с Вильмой откуда-то из-под купола, как водопад.

И тут же всё кончилось. Вообще всё.

Пропало это тёплое свечение, моя звёздочка погасла, свечи показались совсем тусклыми, в часовне сразу стало намного темнее. И в этом сумраке я услышала голос Виллемины, совершенно живой, знакомый, её привычный голос:

– Дорогой мессир Валор, будьте добры, позвольте мне встать. Мне очень неловко, что вы до сих пор держите меня.

А за мной что-то зашелестело и стукнуло.

Ага. Лейф в обморок грохнулся, подумала я, но тут же, сама едва держась на грани сна и яви, поняла: не в обморок.

Просто заснул. Как некроманты после обряда.

Что ж это мы такое вместе со святошами делаем-то теперь? – успела подумать я, и сон наступил, как мистический золотистый свет.

* * *

Я проснулась от солнечного света, – солнечный луч в глаз попал – открыла глаза и увидела, как перед зеркалом в спальне крутится Виллемина.

Это так меня потрясло, что несколько секунд я просто смотрела во все глаза.

Вильма любовалась собой, как девочка.

На ней были рубашка, нижняя юбка и кринолин – и Вильма приподнимала его так и сяк, будто прикидывала, как будет выглядеть на нём какой-нибудь особенно модный чехол. Волосы Вильмы, мило взлохмаченные, рассыпались по плечам.

Тяпка крутилась у неё под ногами – как всегда, со всех сторон сразу.

И я смотрела и думала: весь ужас мне приснился. Приснился.

А Вильма почувствовала мой взгляд и обернулась.

Взглянула на меня громадными кукольными глазами из-под мохнатых ресниц. Стеклянные глаза, подумала я, но взгляд показался мне вовсе не кукольным. Серые глаза Вильмы. Весёлый взгляд Вильмы.

– Ты проснулась, дорогая, – сказала Вильма весело.

И я увидела, как двигается замечательно сделанный, но всё-таки заметный шарнир, держащий нижнюю челюсть.

– Вильма… – пробормотала я. У меня голос пропал и навернулись слёзы.

– Аф! – звонко выдала Тяпка.

И Вильма, крутанув каркас кринолина, села рядом, так изящно, будто всё с ней было в порядке. Протянула ко мне руку – и я потащила её за руку, притянула к себе и обняла.

Куклу. Вильму. Куклу.

Тёплую.

Прижала к губам её ладонь – тёплую, а металл шарниров показался мне холодом от перстней. Вильма. Вильма.

Она меня обнимала, Тяпка подлезала носом под наши руки, меня колотило, я сначала ревела, потом начала рыдать, цеплялась за свою королеву, как утопающий за соломинку, слушала, как она меня уговаривает: «Всё уже прошло, Карла, дорогая, храбрая, чудесная, замечательная…» – и мне ужасно много времени понадобилось, чтобы успокоиться.

На удивление.

Я, кажется, такого не ожидала. Я смогла разговаривать, только когда прошла эта дурацкая слабость, которая поздновато проявилась, – ну вот какой смысл реветь сейчас? Всё уже, всё.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я, прижимая её к себе.

Тяпка всунулась между нами, как всегда. Будто ничего особенного и не произошло.

– Очень интересно, – сказала Вильма. – Я думала, будет иначе. Я же ориентировалась на слова мессира Валора… а твой странный обряд, подкреплённый молитвами, видимо, изменил условия.

– Хуже? – спросила я тут же.

– Иначе, сестричка, – сказала Вильма с нежнейшей улыбкой в голосе, а лица её я не видела. – Двигаться очень легко, как в детстве или во сне. Я кажусь себе очень сильной.

– Ты тёплая, – сказала я, пытаясь уложить это в голове. – Валор был холодный, да и фарфоровые морячки – тоже.

– Я так себя и ощущаю, – кивнула Вильма. – Тёплой. Мне кажется, моё зрение стало чуть острее… но это не точно. Я слышу, как всегда, мои пальцы так же чувствительны, как и прежде. Прошла постоянная ноющая боль в запястье, после того как Эгмонд два раза вывихнул мне его. И я думала, что теперь не буду чувствовать боли. Но на радостях ушибла колено, – и рассмеялась.

Я её чуть-чуть отстранила, чтобы посмотреть.

Смех оживил кукольное лицо так, что я поверила в него. Вильма не могла улыбаться, но тёплый свет из глаз обозначал улыбку очень определённо. Как у живой.

Я погладила её колено – холодный шарнир, чуть выступающий над тёплым каучуковым «телом».

– Не это, – снова рассмеялась Вильма. – Но всё равно, дорогая. Меня очень обрадовала эта маленькая боль, как ни глупо это звучит: она дала мне понять, что я снова живая… хоть и в кукольном теле. Чудо нам с тобой Господь явил, удивительная моя сестричка. Ты ведь понимаешь, что ты – главное сокровище короны?

– Нет, – сказала я. – Это ты – главное сокровище короны. Фарфоровая или живая – всё равно.

– Я спала, – гордо сообщила Вильма. – Я могу спать. И это меня страшно радует. Я спала рядом с тобой и видела сны. Но, мне кажется, парик надо снимать? Тебя очень шокирует лысая королева? Впрочем, я буду надевать чепчик.

– Ты, живая ты, меня не шокируешь, – сказала я. – Никогда, никакая.

– Я позову Друзеллу, – сказала Вильма. – Нас ждёт работа, надо привести себя в порядок.

Я кивнула, отпустила её – и вдруг поняла, что моя несчастная клешня, на которой осталось только семь с половиной пальцев, как-то до изумления слабо болит.

И бинт на ней свободно болтается – ослаб, пока я спала. Вдобавок какой-то подозрительно чистенький бинт, а должен быть грязный и окровавленный: наверняка же на него с ладони натекло, и по полу я рукой возила, пока рисовала звезду. Хоть и в часовне – пол там далеко не такой же чистый, как мой рабочий стол.