Детонатор

Павел Горохов

Детонатор

«…И особенно плохо все мы распоряжаемся своею судьбой. Да мы ею вообще не распоряжаемся. Совсем»

С. Витицкий (Б. Стругацкий), «Бессильные мира сего»

«Мир несправедлив; раз ты его приемлешь – значит, становишься сообщником, а захочешь изменить – станешь палачом»

Ж.-П. Сартр, «Дневники странной войны»

История, рассказанная вместо Пролога

Московская область, конец 1950-х

В тот день ему приснился странный, невыносимо тягучий, страшный сон. Он стоял на центральной улице его родной Щербинки-2 – улице Ленина. Вокруг никого не было. Совсем никого. Ни людей, ни птиц, ни машин. Он смотрел на дома и почему-то знал, что внутри этих домов тоже никого нет. Абсолютно никого. Деревья замерли в безветрии – одинокие недвижимые палки. Ветер умер. Умерла пыль. Казалось, сам воздух перестал существовать, превратившись в неподвижную, мертвую и вязкую субстанцию. Петр поднял голову и непроизвольно вздрогнул. Там, на небе, на месте привычного ослепляющего диска, пульсировало нереальное, черное солнце. Причудливые лучи цвета разлитых чернил извивались подобно щупальцам гигантского кальмара. Солнечные щупальца, тянущиеся к Петру – единственное ощущение движения в статике мертвого города. Но это движение было гораздо хуже, страшнее окружающей пустоты. Черное солнце давило, расширялось и медленно, но неотвратимо пожирало небо, а вместе с ним и весь остальной мир. И тогда Петр закричал…

Он проснулся от собственного крика. Встревожено посмотрел на спящую рядом жену – та заворочалась, но, слава Богу, не проснулась. Она пришла только вчера, после суточного дежурства и единственный звук, которая мог её разбудить – голос Саши, их трехлетней дочери. Петр спустил ноги с кровати. Паркетный пол приятно охладил ступни. Несмотря на ранее время, в комнате было душно – в этом году выдался на удивление жаркий май. Петр подошел к детской кроватке. К его радости Сашка тоже спала, сосредоточено причмокивая во сне. Он посмотрел на часы – 6:40 и, разочарованно зевнув, отключил будильник.

Не спеша побрившись, Петр принялся за сковородку с яичницей, краем уха слушая голос радиодиктора, неестественно бодро вещающего о новых достижениях советских колхозников. Минут через пять Пётр завершил нехитрую утреннюю трапезу стаканом холодного кефира, прошёл в комнату, чмокнул спящую жену и вышел из дома.

Остатки дурного сновидения растворились в шуме города. На улице было свежо, воздух был наполнен травянистыми запахами, вокруг происходила ежедневная, но милая сердцу Петра банальщина: соседка – Илона Игоревна, с утра пораньше выбивала ковры, дворник Серёга громко спорил о вчерашнем футбольном матче с заводским водителем, дети в бело-синих одеждах, весело галдя, в предчувствии скорых каникул, подтягивалась к школе. Серёга, откинув в сторону метлу и всё больше распаляясь, махал в сторону юных школьников и сыпал футбольными терминами.

– Доброе утро, Илона Игоревна! Как ваше здоровье?

– Доброе утро, Петенька. Да что-то не очень, вот голова с утра разболелась, да кашель всю ночь промучил. А ты что так рано?

– Работы много, – зачем-то соврал Петр. Всю работу он сделал еще во вторник и вчера целый день проторчал в курилке, маясь от безделья. Ну не говорить же ей про сон и неясное беспокойство – тоже мне, здоровый двадцати двух летний детина, а психика как у девки. Игоревна, конечно же, не засмеяла бы, ибо сама верила во всякую подобную дребедень со снами, но разговаривать с соседкой не хотелось.

Пётр повернул голову к дороге. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как с остановки уже отъезжает нужный ему автобус. Ну и пусть с ним, пройдусь пешком, подумал Пётр – время есть, свежим воздухом подышу, а заодно по пути заскочу к Славику в общагу. Петр расправил плечи и, подмигнув какой-то конопатой девчушке, выглянувшей из окошка пузатого автобуса, пошел в сторону института.

На скамейке около общежития, опустив голову, курил грустный Славик.

– Здорово, пехота! – Петр подошел и ударил по плечу сгорбленную фигуру друга, – Что такой смурной?

– Не спится, – вяло улыбнулся Вячеслав.

– Это от безделья, – Петр шутливо погрозил пальцем, – Смотри, десятку влепят за тунеядство…

В этот момент у самого Петра где-то далеко внутри выбрался наружу холодный ежик нехорошего предчувствия. Неясные мысли и образы теснились у него в голове, но он не мог их определить, озвучить… Так бывает, когда неожиданно чувствуешь неприятный запах, и неприятен он только тебе, идёт непонятно откуда и никого, кроме тебя самого, не интересует. Странное ощущение. Он закурил папиросу и сел рядом, стараясь не показывать охватившего его волнения.

– Коль, вот скажи, – Слава повернулся и посмотрел другу в глаза, – Что значит, если один и тот же сон, повторяется несколько ночей подряд… – он замолчал, подбирая слова, – Неправильный такой сон.

Пётр похолодел и свои следующие слова сказал на автомате, без участия сознания:

– Сон есть отдых для мозга и тела, ни больше ни меньше.

– Но ведь были же раньше сонники – книги, где сны трактовали.

– Всё это бабкины сказки, пережитки царско-поповского режима, – достаточно уверенно заявил Петр, хотя уверенность всё больше и больше его покидала.

– Странно всё это… – задумчиво сказал Славик и снова опустил голову.

– Да что ж тебе такое приснилось? – Пётр наконец включил голову и перестал раскидываться обиходными народными выражениями.

Славик встал, словно не услышав вопроса:

– Пошли. На работу опоздаем.

До института было минут пятнадцать ходьбы. Всю дорогу Слава молчал. Все попытки, завязать разговор неизменно упирались в однообразные «Угу» и «Ага». Так, в относительной тишине они дошли до проходной. Рабочие и представители «творческой интеллигенции» под неусыпным контролем вахтера неспешным ручейком проходили через массивные ворота. Перед самым входом Славик неожиданно остановился и движением руки заставил остановиться Петра:

– Сегодня случится, что-то плохое, – то, каким спокойным тоном это было сказано, заставило Петра вздрогнуть.

– Славка, ты можешь мне по-человечески сказать, что с тобой стряслось?

Слава не мигая смотрел в сторону города:

– Ты спрашивал, что мне приснилось, – слова падали на горячий асфальт тяжелыми каплями ртути, – Солнце… Черное солнце…

– И все равно кормят здесь отвратно, – подсевший к ним Сергей Агеев вовсе не был провокатором или не дай Бог стукачом. Он был простаком, у которого, как говорится, что на уме, то и на языке. А на уме у Сергея было много, настолько, насколько это вообще возможно в стенах закрытого института. Агеева ценили наверху за светлую голову и пока прощали его грешок, но находящиеся рядом с ним чувствовали себя, мягко говоря, неуютно – все-таки время было неспокойное и зыбкое чувство оттепели не могло соперничать с впитанной с молоком матери осторожностью, помноженной на гипертрофированный инстинкт самосохранения.

– Сережа, – Слава поднял на болтуна полные нечеловеческого страдания глаза, – Не нравится – не ешь. И вообще шел бы ты к Яше, вон он один сидит, после вчерашнего желудком мается. Подошел бы и, глядишь, человеку полегчало б.

– Дурак ты, Славик, – обиделся Сергей и, насупившись, принялся ковырять холодные макароны.

– Сам ты дурак, у тебя и справка должна быть…

– Что-то народу сегодня мало, – решил разрядить обстановку Петр. В столовой действительно было пусто, обычно большая часть обеденного времени тратилась на очередь, а тут – пара человек перед кассой.

– У Григоряна почти весь отдел на больничном, – с радостью закопал топор войны отходчивый Агеев.

– Что так?

– Говорят – ОРЗ…

– У всех одновременно? В такую жару?

– Между прочим, простудиться легче всего именно в жару, – блеснул интеллектом Славик.

– Одновременно? – вскинул брови Петр.

– А что, вот в прошлом году, например, ребята из шестой лаборатории первого мая на карьере искупались, а потом всем скопом слегли с ангиной.

– Что-то мне не верится, что старички из отдела Григоряна на карьере купаются.

– Мало ли, – Агеев задумчиво помахал перед носом вилкой с котлетой неопределенной расцветки.

– Странно, – Славик осмотрелся по сторонам, – Я только сейчас понял, что сегодня никого старше сорока не встречал.

– Молодым у нас везде дорога, – улыбнулся Сергей, – И вообще наш институт один из самых молодых, прогрессивных, так сказать.

– И все равно, странно это.

Петру внезапно вспомнились утренние жалобы Игоревны.

– А ну-ка, допивай свой компот, – сказал он Славе, – Пойдем.

– Куда?

– Хочу проверить одну теорию.

Славик торопливо опрокинул в себя коричневую жидкость. Живущие на дне сушеные яблоки-медузы неудержимо покатились в рот вместе с компотом.

Они вышли во двор, заботливо прикрытый с трех сторон массивными стенами института. Петр уверенным шагом направился к деревянной беседке, в летнее время исполняющей роль курилки. На узкой скамейке сидел завсегдатай данного заведения – сторож Никита Иванович и громко чихал:

– Здорово, Петро! Вот напасть, – Никита снова раскатисто чихнул, зарывшись носом в огромный носовой платок в красный горошек, – Отродясь не болел. Дай Бог памяти… Ну да, как в гражданскую тифом перемаялся, так больше ни-ни. Да ты присядь, я ж не заразный какой. Вон, хоть цигаркой старика угостишь.

– Будьте здоровы, Никита Иваныч, вы бы больничный взяли, – выглянул из-за Петиной спины Слава.

– И ты, Славка, не болей, – сторож достал из предложенной пачки Казбека папиросу, помял в морщинистых руках, – Да я Отечественную с тремя ранениями прошел – ни разу в госпитале не побывал, а тут простуда.

Петр многозначительно посмотрел на Славика и присел рядом с ветераном:

– Никита Иваныч, а как давно вы… э-э-э… заболели?

– А вот, не далее, как этой ночью. Что-то так, знаешь, ни с того ни с сего голова затрещала и из носа потекло.

– Может аллергия? – встрял умный Славик.

– Чего? Да, какая там гиря, я ж говорю – простыл я. А тут еще этот предатель, – сторож кивнул в сторону собачьей будки, обитой металлическими листами, – Нет, чтоб боевого товарища поддержать, так он с утра как залез в свою нору, так до сих пор носа не высунул.

Петр немедленно встал и подошел к будке, которая уже лет пять как, была жилищем добрейшего из псов – дворянина Жука. Несмотря на сугубо охранительные функции и соответствующее довольно жесткое воспитание, Жук вырос собакой ласковой и добродушной во всех отношениях. Наклоняясь к конуре, Петр отогнал от себя назойливую мысль о бездыханном тельце. Внутри было темно и тихо.

– Жучок, – негромко позвал Петр – никакой реакции. К горлу подступил комок, – Жучок! – чуть не в полный голос крикнул он, для верности подергав за уходящую в темноту цепь.

Из черной дыры рывком высунулась оскаленная морда и недобро зарычала. От неожиданности Петр отпрянул назад и чуть не упал на спину:

– Жук, ты чего?

Пес, продолжая рычать, отступил в глубину конуры.

– Ну и дела, – Славик удивленно посмотрел на Никиту Ивановича.

– Что-то чует животина, – сторож чихнул, окурок папиросы выскользнул из пальцев и упал на дощатый пол, рассыпавшись фейерверком оранжевых искр. Никита Иванович быстрым движением затоптал не родившийся огонь, – Что-то дурное…

Эдуард Соломонович Курчинский – непосредственный начальник Петра и Славика внимательно, как, впрочем, и всегда, смотрел на них через толстые линзы очков.

– Чем заняты? – наконец снизошел он до вербального контакта.

– Так мы… – начал было Славик, но тут же замолчал, встретив взгляд, достойный среднестатистической Медузы Горгоны.

– Значит ничем, – констатировал Эдуард Соломонович тоном, не терпящим возражений, – Сейчас пойдете к Григоряну. У него завал, а людей не хватает. Будете ассистировать при измерениях.

– Но, Эдуард Соломонович…

– Всё. Свободны.

Друзья, обреченно вздохнув, направились к выходу. Уже у самых дверей их настигло суровое дополнение:

– Через пятнадцать минут я ему позвоню – и, не дай…, – Эдуард Соломонович запнулся, – Если вас там не будет.

Они молча шли по мрачному коридору, обитому деревянными панелями. Под ногами равнодушно шуршала бордовая ковровая дорожка. Нда, сегодня фортуна явно повернулась к ним арьергардом. Что может быть хуже, чем в солнечный майский день опуститься на восемь этажей ниже уровня земли и торчать среди бетонных стен, исполняя высокоинтеллектуальную работу типа «принеси-унеси».

– А всё ты, – подал голос Славик, – «Одна теория, одна теория» – нечего было светиться под окнами начальства.

– Хватит ныть, – беззлобно ответил Петр, – зато побываем на полигоне. Ты там хоть раз был?

– Не был, и желания, как ни странно, не возникало. Да уж, день удался.

– Кстати, насчет теории, что думаешь по этому поводу?

– Знаешь, после беседы с Соломонычем, всё остальное кажется ерундой.

– Аргументируйте, батенька.

– А что тут аргументировать? Приснился дурацкий сон. Ну, двоим. Ну и что? Может наша дружба дошла до такого высокого уровня, что нам теперь сны могут одинаковые снится.

– Допустим, хотя конечно бредово звучит.

– Может у тебя менее бредовые гипотезы имеются?

– Согласен. Продолжай.

– Теперь по поводу «загадочной пандемии». Заболели люди пенсионного возраста. Опять-таки, ну и что? Ни для кого не является тайной, что пожилые люди наиболее восприимчивы к таким вещам, как, скажем, повышенное давление, магнитные бури, та же аллергия, да мало ли, что еще, например – новая разновидность гриппа.

– Бактериологическое оружие, – предположил Петр.

– Ага, оригинальное такое оружие – три дня поноса и смерть, – съязвил Славик.

Они не заметили, как подошли к КПП. Из-за широкого дубового стола поднялся хмурый охранник и безмолвно протянул руку. Петр и Слава отточенным движением передали ему пропуска. Охранник углубился в изучение красных книжечек, параллельно сняв трубку бездискового телефона. Славик неприязненно поежился – его всегда раздражали эти бестолковые проверки, которые отнимали уйму времени. Скажем, для того, чтобы дойти от их кабинета до столовой, предъявить документы требовалось трижды, и непременно вот такому хмурому двухстворчатому комоду с тремя классами на отъевшейся физиономии. Между тем «комод» пробурчал в трубку что-то нечленораздельное, несколько раз кивнул и, наконец, вернул им документы:

– Ваш лифт – второй справа.

– Спасибо, – сказал Петр. «Что бы мы без вас делали» – добавил про себя Славик. Они вышли на площадку, вдоль стен которой расположилось шесть лифтовых дверей, по три с каждой стороны. Вторая справа была гостеприимно открыта. Петр первым переступил порог внушительной кабины, на лифтовой панели имелось всего две кнопки, рядом висела черная телефонная трубка, подобная той, что была на КПП. Петр нажал нижнюю кнопку и повернулся к Славику:

– А что вы, коллега, скажите по поводу собак?

Славик впервые за этот день улыбнулся и, передразнивая Петра, сказал:

– Во-первых, коллега, не собак, а собаки. А во-вторых…

Именно в этот момент погас свет, а через мгновение, издав противный скрежещущий звук, остановился лифт.

– Соломоныч нас убьет, – раздался голос Славика из темноты.

– Плакала наша премия, – разделил его пессимизм невидимый Петр, – Надо бы позвонить, что ли.

Чиркнула спичка, неуверенный огонек осветил спасительную черную трубку. Петр приложил массивный агрегат к уху:

– Алло! Есть кто-нибудь? – секунду подождал, – Я говорю: «Алло!», мы тут застряли… как бы… Пётр подождал еще немного и повесил трубку на место.

– Ну? – не выдержал Славик.

– Баранки гну! Тишина, – насупился Петр, – Что делать будем?

– Может подождем?

– Нет уж, есть у меня нехорошее предчувствие, что ждать придется слишком долго. Надо самим выбираться.

– И как ты собираешься выбираться, интересно узнать?

Петр зажег еще одну спичку, поднес к потолку:

– Видишь люк?

– Только не говори, что хочешь вылезать через шахту.

– Именно это я и хочу сказать. А ну-ка подсади.

Славик тяжело вздохнул, но спину подставил. Петр ловко поднялся к самому потолку и дернул хромированную ручку люка. На пол упала оборванная проволока со свинцовой пломбой. Новоиспеченный шахтолаз откинул крышку и через секунду оказался на крыше лифта:

– Давай руку! – донеслось откуда-то сверху.

– Куда давать-то? Не видно ж ни хрена!

– Просто подними руку.

Славик послушался и тут же вознесся к потолку. Ничего не видя, на ощупь, он вскарабкался на крышу, при этом больно стукнувшись коленкой обо что-то твердое и угловатое. Огонек очередной спички осветил сосредоточенное лицо Петра, который внимательно изучал стены шахты. Лифт застрял где-то на уровне минус пятого этажа, следовательно, до поверхности их отделяло метров 20 – 25. С одной стороны вверх вытянулись две металлические рельсы, вдоль которых свисала гроздь кабелей электропроводки. С другой – металлические скобы, образующие собой подобие лестницы. Всё бы ничего, вот только наверху была кромешная тьма, а подниматься по скобам, сжимая в пальцах горящую спичку, Петру показалось несколько… проблематично. Мысль о том, что они будут делать, достигнув плотно закрытой лифтовой двери, он и вовсе оставил на неопределенное будущее.

– Значит так, – Петр взглянул на Славика, который, держась за один из кабелей, пытался разглядеть дно шахты, – Держи коробок. Пока посветишь мне отсюда, а я попробую забраться наверх и выяснить как там и что.

– Слушаюсь, ваше благородие, – мрачно протянул Вячеслав, – Ты вообще можешь объяснить, зачем мы сюда полезли?!

Вместо ответа Петр зацепился за первую скобу и снова посмотрел на сгустившийся над головой сумрак. «Эх, туда бы хоть немного света» – только подумал он, как невольное желание тут же исполнилось. Сначала Петру показалось, что сверху кто-то просто приоткрыл дверь – тонкая полоска света прорезала черный бархат шахты. Но потом, когда появились вторая, третья и, наконец, четвертая, и не просто полоска, а самый настоящий столб света, Петр понял, что всё гораздо сложнее. В то же мгновение раздался гулкий хлопок, и лифт, на котором, по-прежнему глупо улыбаясь, стоял Славик, дернулся и резко рухнул вниз. Честно говоря, Слава сам от себя не ожидал подобной прыти. С грацией раненного гепарда он отпрыгнул в сторону, вцепившись холодеющими пальцами в резиновую обмотку кабеля. Где-то под ногами послышался грохот – лифтовая кабина достигла дна. Славика передернуло. Он повернулся, пытаясь впотьмах разглядеть противоположную стену. Петр услышал приближающийся свист и, не увидел – куда там, скорее четко представил себе трехсоткилограммовый противовес, несущийся по злополучным рельсам прямо на голову Славика:

– Прыгай!

Крик, в котором соединились жесткий приказ и отчаянье, заставил Славика, не задумываясь, прыгнуть в неизвестность. Сзади пронеслось, что-то тяжелое, обдав спину ледяным ветерком. Петр почувствовал удар в грудь и мертвой хваткой сжал ткань, которая к счастью оказалась воротом Славиной рубашки:

– Черт, я о тебя нос разбил, – послышался дрожащий шепот.

Петр нервно усмехнулся, а потом рассмеялся в голос. Висящий в его руке Славик тоже зашелся нездоровым смехом:

– Прекрати ржать, – сквозь слезы выдавил из себя Петр, – Я же тебя сейчас уроню.

– С…с…сейчас. Я…я…я сам, – Славик приложил всё возможные усилия, чтобы успокоиться, параллельно пытаясь нащупать скобы.

Наконец его старания были вознаграждены – он почувствовал, как ладонь коснулась долгожданного металла. Подобно тонущему муравью, Славик крепко вцепился в железную соломинку. Петр облегченно вздохнул и заставил себя разжать пальцы.

– Что это было? – спросил Слава.

– Похоже, что трос оборвался, – Петр нащупал верхнюю скобу и начал медленно подниматься. Славик последовал его примеру:

– Интересно, как это случилось?

– Сейчас узнаем.

Чем выше они продвигались, тем светлее становилось. Петр добрался до основания лифтовых дверей и присвистнул от удивления. То, что снизу казалось полосками света, на деле было внушительными отверстиями, проделанными невиданной силой прямо в металле дверей и камне шахты. Петр осторожно заглянул внутрь одной из дыр и удивился еще сильнее – она была сквозной. То есть пробивала здание насквозь, как будто институт был сделан из воска, и кто-то проткнул его раскаленным стержнем. И что пугало больше всего, так это полное отсутствие какой-либо реакции на данное происшествие на режимном объекте. Никто не бегал, не кричал, размахивая руками и матерясь на нерадивых охранников, не было слышно инструментов рабочих, в спешном порядке заделывающих пробоины секретного «корабля», не было ничего. Вообще. Тишина и спокойствие. Зловещее такое спокойствие. Как на кладбище.

Петр прополз сквозь нижнее отверстие и оказался на полу лифтовой площадки. Следом вылез запыхавшийся Славик, порванная и заляпанная пятнами мазута, рубашка которого ко всему прочему еще была запачкана кровью.

– Ну, у тебя и видок, – заметил Петр.

– На себя посмотри, – Слава привалился к стене, усевшись прямо на полу, и запрокинул голову, пытаясь остановить сочащуюся из носа кровь.

– Ты вообще понимаешь, что в рубашке родился?

Славик кивнул:

– Да, мне мама всегда говорила. Лучше бы ты сын, в рубашке родился… В смирительной.

– Ладно, шутник, пойдем окажем тебе первую помощь.

Петр вышел в коридор и застыл на месте.

У оконной ниши лицом вниз лежал недавний здоровяк из охраны. Петр наклонился и перевернул его на спину. К горлу подступила тошнота. Глубинный страх, сидящий в каждом представителе вида Homo sapiens со времен непосредственного появления этого вида, выполз откуда-то из подсознания, заставляя волосы на затылке принять вертикальное положение. Охранник был мертв, но совсем не это было причиной первобытного ужаса. У трупа были выжжены глаза, причем складывалось впечатление, что внутри глазниц взорвались пороховые заряды. Пол-лица бывшего представителя закона занимали две черные кляксы, обнажая в своей глубине, что-то отвратительно розового цвета.

За окном протяжно завыл Жучок. Но Петру совсем не захотелось узнать, почему он воет. Почему-то он очень боялся посмотреть в окно.

Сергей был первым живым человеком, которого они встретили. Но Петра не оставляла навязчивая мысль о том, что лучше уж он был мертв. Пускай с черными, выжженными глазницами, но не таким… Сережа Агеев сидел в углу рядом с кабинетом Курчинского и хныкал, а иногда и жалостливо подвывал. Его лицо было трудно узнать. Точнее половину лица. Когда он первый раз посмотрел на Славика, тот, несмотря на увиденное раньше, вскрикнул. Часть лица Сергея осталась прежней, сопливый нос и покрасневшие от слез глаза – не в счет, другая же часть представляла собой лик старика – желтушная в коричневых пигментационных пятнах кожа, изъеденная глубокими морщинами, белесый глаз, седые наполовину вылезшие волосы. Странная и жестокая карикатура на человека. Петр вспомнил, как, будучи еще ребенком, они с отцом ходили в цирк шапито. Одним из номеров выступал клоун, одетый с одной стороны как мужчина, а с другой как женщина. Таким образом, когда артист поворачивался к зрителям левой стороной, складывалось ощущение, что перед ними статная дама с длинными волосами в роскошном платье, но стоило ему повернуться правым боком, как дама моментально преображалась в представительного джентльмена с короткой прической в строгом костюме. Двуликий Янус. Сходство с детским воспоминанием усиливала одежда Сергея – частично превратившаяся в серые лохмотья. Петр подошел поближе к недавнему болтуну, хотел было положить руку на плечо, но что-то внутри заставило его остановиться:

– Сережа, ты меня слышишь?

Агеев на мгновение перестал стонать и посмотрел на Петра. В его глазах недобрым огоньком светилось безумие:

– Слы-ы-ышшшу, – почти прошипел он, пожевал наполовину старческими губами и сплюнул на пол желтый зуб с кровяными подтеками. Петр только сейчас заметил, что часть зубов у Агеева отсутствует как класс.

– Что случилось, Сережа?

– Зайчики, – Сережа внезапно улыбнулся, но улыбка получилась страшной, – Солнечные зайчики. Прыг-скок, прыг-скок…

Дрожащий старческий палец указал куда-то в сторону лестничной площадки. Петр и Слава осторожно подошли к приоткрытой двери – на нижнем пролете лежало тело. Определить, кто это, было крайне трудно, во-первых – труп лежал лицом вниз, а во-вторых – вместо некоторых частей тела белели отполированные до блеска кости. И вот по этим то костям прыгали золотистые зайчики, только были они совсем не солнечными, потому как окна лестницы выходили прямиком на северную, то бишь теневую сторону здания.

– Сережа убежал, а Лешу зайчики съели, – за спиной раздался истерический смех, переходящий в рыдания.

Петр никогда не думал, что сможет ударить человека по лицу, но оказалось, что ошибался. Он вернулся к Агееву и со всей силы влепил ему хлесткую пощечину: