Полная версия
Тайный остров
Старики слушали, затаив дыхание, возможно только сейчас начиная понимать, какая беда разразилась, куда уже завтра уйдут их дети, внуки…
– Это неслыханное нападение на нашу страну, – продолжал чтение Глотов, и голос его снова окреп, посуровел, – является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то что между СССР и Германией заключён договор о ненападении, и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено, несмотря на то что за всё время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей. Уже после совершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в пять часов тридцать минут утра сделал мне, как народному комиссару иностранных дел, заявление от имени своего правительства о том, что германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы. В ответ на это мною от имени Советского правительства было заявлено, что до последней минуты германское правительство не предъявляло никаких претензий к Советскому правительству, что Германия совершила нападение на CCCP несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза и что тем самым фашистская Германия является нападающей стороной. По поручению правительства Советского Союза я должен также заявить, что ни в одном пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границы, и поэтому сделанное сегодня утром заявление румынского радио, что якобы советская авиация обстреляла румынские аэродромы, является сплошной ложью и провокацией. Такой же ложью и провокацией является вся сегодняшняя декларация Гитлера, пытающегося задним числом состряпать обвинительный материал насчёт несоблюдения Советским Союзом советско-германского пакта.
– Вот как! Сами напали да теперь на нас и сваливают! – не выдержал дед Попов. Бугаев молча покивал.
Глотов ничего не сказал, только строго недовольно глянул на старика. Продолжал:
– Теперь, когда нападение на Советский Союз уже совершилось, Советским правительством дан нашим войскам приказ – отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины. Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие страны и народы. Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наши доблестные армия и флот и смелые соколы Советской авиации с честью выполнят долг перед родиной, перед советским народом и нанесут сокрушительный удар агрессору. Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришёл к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за родину, за честь, за свободу. Правительство Советского Союза выражает твёрдую уверенность в том, что всё население нашей страны – все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины – отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ теперь должен быть сплочён и един как никогда. Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить всем необходимым Красную Армию, флот и авиацию, чтобы превозмочь врага. Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, ещё теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина. Наше дело правое. Враг будет разбит, победа будет за нами!
– Вот, как значит… Так значит… – снова первым подал голос Николай Иванович Попов.
– В конце-то как там? – переспросил Авдей Бугаев. – «Наше дело правое…»
– Враг будет разбит, победа будет за нами! – Глотов ещё раз прочитал.
– Дай Бог, дай Бог, – негромко сказал дед Попов.
Авдей вдруг спросил, неизвестно к кому обращаясь:
– Так почто не Сталин-то, а Молотов выступает?
– Ну… Сталин… – не нашёлся, что сказать Глотов.
– У Сталина делов щас… – добавил Николай Иванович Попов.
Прочитал Глотов и Указ о мобилизации, по которому призывались военнообязанные, родившиеся с 1905 по 1918 год включительно. И сводку за 22 июня…
«Сводка Главного командования Красной Армии за 22.06.1941 года.
С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Чёрного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. Со второй половины дня германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточенных боёв противник был отбит с большими потерями. Только на Гродненском и Крастынопольском направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки Кальвария, Стоянув и Цехановец, первые два в 15 км и последнее в 10 км от границы. Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населённых пунктов, но всюду встречала решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику. Нами сбито 65 самолетов противника».
3Поутру 25-го застучали двери, заскрипели калитки… С котомками за плечами выходили мобилизованные. Лейтенант Ершов, с глазами узкими и красными от бессонных ночей (как из райвоенкомата сюда выехал, почти и не спал), но подтянутый и бодрый, ждёт на крыльце сельсовета…
Вера тут же стоит, неподалёку, в своём городском платье, платочек в руке мнёт. Лейтенант строго поглядывает на неё, но пока молчит.
Подходят мужики: на руках младший ребёнок, жена ухватилась за локоть, ребятишки постарше к ногам жмутся. Парней матери и сёстры провожают…
Прошли по главной улице, вышли к большаку, к мосту через речку. Дальше никогда провожать не ходили. Прощаться стали. Бабы завыли. Тут Верка больше не сдерживалась, к лейтенанту бросилась. Ершов коротко, сильно прижал её и отстранил, отвернулся, платочек же, что она в руку вложила, в карман галифе сунул.
…Поначалу невесело шагали, потом Ванька Попов гармошку развернул. Все заговорили, закурили на ходу…
Шли по старой Сухтинской дороге вдоль озера в райцентр (озеро узкое, но почти на сто вёрст вытянутое).
На дороге местами ещё булыжное мощение осталось, по большей же части уже обычный просёлок, умятый телегами – машин и тракторов тут ещё и не видывали…
Сколько веков этой дороге?.. Шли по ней когда-то кандальники под охраной конвоя; тянулись купеческие обозы на городские ярмарки; проезжали по ней Великие Князья и Цари – на молебны в северные обители; уходили из века в век рекруты; ковыляли калики перехожие; а по большей части – тряслись на тележонках да уминали лаптями крестьяне, жители сёл да деревень, что, как бусы на нитку, на эту старинную дорогу нанизаны…
К вечеру партия мобилизованных из Семигорского сельсовета в количестве пятидесяти человек, пройдя за день около сорока километров, остановилась в стенах бывшего монастыря в селе Крутицы. И монастырь назывался Богородице-Рождественский Крутицкий… Впрочем, и тут уже не монастырь, а то, что осталось от него. В сестринском корпусе школа, закрытая по летнему времени. Какие-то розовые развалины в зарослях иван-чая… В Богородицком храме был теперь клуб, и в тот вечер показывали фильм.
Почти все пошли на фильм – до их краёв кино редко доезжало. Смотрели на незнакомую шахтёрскую жизнь. Переживали, когда вредители устроили обвал в шахте, смеялись шуткам героя фильма Вани Курского… А уже после фильма устраивались на ночлег – прямо во дворе, на траве, ночь была тёплая… Кто-то напевал песню из фильма: «Спят курганы тёмные, солнцем опалённые…» Тут же на гармошке пытались подбирать мелодию, слова вспоминали…
У костров, домашними запасами подкрепляясь, негромко переговаривались…
– Тут монашки жили, я ещё помню, – рассказывал немолодой серьёзный мужик, который весь день молчал, а тут, видно от воспоминаний, расчувствовался. – С мамкой ходили сюда, у ней тут сестра была, тётка моя, значит, божатка. Добрая была тётка-то. Да и остальные-то монашки – добрые. Говорят, среди них и дворянки были, так у тех в кельях и сахарок водился. Вот и даст, бывает, какая из них сахарку-то…
– А правда, что господ из города за деньги принимали? – спросил, нагло ухмыляясь, дюжий парняга, развалившийся у костра, ковырявший травинкой в зубах.
До мужика не сразу дошёл смысл, а когда понял – аж побелел от обиды:
– Чего мелешь-то? Дурак! – прикрикнул.
– А чего им – ни семьи, ничего… – тот же парень сквозь зубы цедил.
– Да разве ж для того люди в монастыри уходили?! В миру-то грешить сподручнее. А здесь – молились да работали…
– Ты пропаганду-то религиозную не разводи, дядя, – парень уже явно издевался над мужиком, приятели его – трое парнишек, ради выпендрёжа перед которыми он и старался, – хихикали.
Неожиданно прекратил это кураженье Митька Дойников.
– Замолчи-ка ты, дружок! С тобой, видать, девки-то не гуляли – беспокойный такой на это дело…
– Чего? – верзила поднялся.
Дойников тоже не мал ростом, но на голову этого ниже. Да тот и в плечах широк. Только это Митьку, одного из лучших кулачных бойцов Семигорской округи, не смутило – без замаха, снизу, локоть под дых здоровяку воткнул. Тот и согнулся сразу…
– Ну-ка, ну-ка… Хватит там! Разошлись!..
Обоих под руки друзья-земляки прихватили, развели.
– Ты молодец, – сказал Иван Попов Дмитрию Дойникову и руку протянул, тот небрежно ладонь сунул, но рукопожатие было крепкое. Оба ведь и свою недавнюю стычку помнили.
– Ничего, ерунда всё… Надо таких на место ставить, – сказал Митька.
– Он вон какой здоровый, а ты его сразу… – уважительно Иван сказал.
– Да, ну… – отмахнулся Митька. – Большие шкафы громко падают, – весело добавил.
Оба присели у костерка.
И тут две неожиданные фигуры в монастырских воротах показались… Странники по этой дороге (да и по другим – от деревни к деревне, от монастыря к монастырю) и раньше ходили, и нынче ходят… А эти – не сразу поняли мобилизованные – один слепой, другой глухонемой. Слепой – довольно высокий с седой клочковатой бородой – одной рукой опирался на посох, другой – на плечо своего поводыря. Поводырь – ростиком пониже, костью пошире, лицо круглое и бородка округлая. Сам показал руками, мол, – не говорю, не слышу… Одеты были оба чисто, опрятно, да уж больно как-то, даже для тех, кто из дальних деревень, необычно – так, может, лет тридцать назад одевались, а может, и сто… В армяках, кушаками подпоясанные, в войлочных круглых шапках, в портках, в лаптях с онучами. Лапотки, однако, новые, беленькие…
– О, давайте к нам, божьи люди, – сразу к костру их позвали, зная, что странники либо сказку расскажут, либо песню споют. Дали им место на брёвнышке у костра, дали и котелок на двоих, и хлеба… Не торопили, ждали пока странники поедят, а и они терпения не испытывали – быстро управились.
– Благодарствую, служивые, – слепой сказал, котелок с ложками отдавая.
– А ты откуда знаешь, что мы служивые-то, а? Да мы ещё и не служивые… Это тебе немой что ли нашептал? – опять тот здоровый парень засекаться начал, он сейчас тасовал колоду карт, раскидывал на себя и своих приятелей…
– Все мы служивые, – слепец ответил.
А немой, закончив жевать, перекрестился и достал вдруг из котомки лыко, крючок-кочедык, да и принялся лапоть плести…
– Ишь, как ловко-то у глухого-то получается. Ну, а ты-то что умеешь? – слепого спросили.
– Да какие наши умения…
– Расскажи-ка, дедушка, сказку, – кто-то попросил.
– Сказку… Ну, что ж… Сказку – можно! Про солдата и расскажу… – с достоинством ответил странник. Сидел он прямо и глядел мутными слепыми глазами прямо – чуть мимо костра, в сгущающиеся сумерки. Тут потеснее к ним садиться стали, кто-то толкнул кого-то, ругнулись, кто-то закурил, другому прикурить дал. Странник дождался, когда все успокоятся и начал:
– Чур, мою сказку не перебивать, а кто её перебьёт, тот трёх дней не переживёт… – заговорил мягким, одновременно пугающим и будто насмешливым голосом. – Вот, вышел один солдат со службы, идёт и думает: служил я царю двадцать пять годов, а не выслужил и двадцати пяти реп, и никакой на рукаве нашивки нет! Видит – идёт ему навстречу старик. Поравнялись, старик и спрашивает: «О чём, служивый, думаешь?» – «Думаю, говорит, о том, что служил царю двадцать пять лет, а не выслужил и двадцати пяти реп, и никакой на рукаве нашивке нет!» – «Так чего же тебе надо?» – старик спрашивает. «А хоть бы научиться в карты всех обыгрывать, да никто бы меня не обидел». (Призывники-картёжники при этих словах переглянулись, заусмехались.) «Хорошо, я дам тебе карты и сумочку: тебя никто не обыграет и не обидит». Взял солдат от старика карты и сумочку и пошёл. Приходит он в деревню и просится ночевать. Ему и говорят: «Здесь у нас тесно, а вон в том новом дому, если не побоишься – ночуй». – «Чего же мне бояться?» – «Да так». Купил солдат свечку да полуштоф водки, пошёл в тот дом и уселся. Сидит, карты перебирает. Рюмочку выпьет и карточку положит. В самую полночь вдруг двери отворились, и бесёнок за бесёнком полезли в комнату. Набралась их пропасть, и стали они плясать. Солдат смотрит и дивится. Но вот один бесёнок подскочил к солдату и хлестнул его хвостом по щеке. Встал солдат и спрашивает: «Ты что это – в шутку или взаправду?» – «Какие шутки!» – отвечает бесёнок. Тогда солдат и крикнул: «В сумку!» – как его встречный дед научил. И все черти полезли в сумку, ни одного не осталось.
На утро солдат видит: хозяева дома несут гроб. Вошли в комнату, хозяин и говорит: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа!» – «Аминь!» – ответил солдат. «Да ты разве живёхонек?» – спрашивают его. «Как видите!»
Солдат так полюбился хозяевам, что они оставили его у себя пожить и женили на своей дочери. И зажил солдат богато и с женой согласно. Через год родилась у него дочь. Надо ребёнка крестить, а матери крестной нет – никто к солдату нейдёт. Вышел он на большую дорогу и думает: какая женщина встретится первая, та пусть и будет крёстною матерью. Только успел он это подумать, видит, идёт старая-престарая старуха – худая-прехудая, кости да кожа и коса на плече. Солдат и говорит ей: «Бабушка, у меня дочь родилась, а крестить никто не идёт». – «Так что же, – отвечает, – я окрещу, идите в церковь, я сейчас приду».
Принёс солдат младенца в церковь, и кума пришла, сняла с плеча косу и положила у порога, а когда окрестили ребёнка, взяла опять косу и пошла. Солдат и говорит ей: «Кума, зайди поздравить крестницу!» – «Хорошо, – та говорит, – вы идите и приготовляйтесь, а я сейчас приду».
Пришёл солдат домой, приготовил всё, скоро пришла и кума. Опять сняла с плеча косу, положила у порога и села за стол. Когда отпировали, она встала и говорит: «Кум, проводи меня!» Солдат оделся и пошёл провожать куму. Вышли они в сени, она и говорит: «Кум, хочешь ли научиться ворожить?» – «Как бы не хотеть!» – «А ты знаешь, кто я? Я ведь смерть. Если тебя позовут к больному, и ты увидишь, что я стою у него в головах, не берись лечить, а когда буду стоять в ногах, то берись. Спрыснешь больного раз холодной водой, он и выздоровеет. Прощай!»
В этот год в той деревне сделалось столько больных разными болезнями, что солдат едва успевал переходить из одной избы в другую. И всех вылечивал: в ногах кума-то стояла.
Случилось, что заболел царь, а слух о солдате, который хорошо лечит, разнёсся уже по всему государству. Вот его и призывают к царю. Входит солдат к царю, поглядел и видит: его кума стоит в головах. Плохо дело – солдат думает. Однако велел принести скамейку и положил на неё царя. Когда это сделали, солдат и давай вертеть скамейку с царём, кума же его стала бегать кругом, стараясь быть в головах у царя и до того добегала, что устала и остановилась. Тогда солдат повернул к ней царя ногами, спрыснул его водой, и царь сделался здоров.
«Ох, кум, кум! Я тебе сказала, что когда стою в головах, то не берись лечить, а ты по-своему делаешь, ну, я тебе за это припомню!» – смерть говорит. «Ты это, кума, в шутку или взаправду говоришь?» – «Какие тут шутки!» – «Так, в сумку!» – крикнул солдат, и смерть залезла в сумку. Пришёл солдат домой и бросил сумку на полати.
Через год приходит к солдату Микола милостивый и говорит: «Служивый, отпусти смерть! Народу старого на земле много, он просит смерти, а смерти нет». – «Пусть пролежит ещё два года, тогда и отпущу», – сказал солдат.
Прошло два года. Солдат выпустил смерть из сумки и говорит: «Каково, кума, в сумке?» – «Ну, кум, будешь ты просить смерти, я не приду к тебе». – «Обо мне, кума, не беспокойся, я и сам на тот свет приду!»
Тут слушатели заулыбались, задвигались. Но это был ещё не конец сказки. Слепец продолжал (напарник его всё так же невозмутимо орудовал кочедыком, уже заплетая головку лаптя):
– Вот солдат живёт себе да поживает, в карточки играет да водочку попивает; жена и дочь у него уж померли, а он всё жив. Однажды играл в одном доме в карты да и услышал, что скоро придёт антихрист и станет людей мучить. Солдат испугался и отправился на тот свет. Шёл, шёл, шёл, наконец, приходит к лестнице, которая тянулась до неба и сел отдохнуть; потом, собравшись с силами, полез по лестнице. Лез, лез, лез и прилез к самому раю. А у дверей рая стоят апостолы Пётр и Павел. Солдат и говорит им: «Святые апостолы Пётр и Павел, пустите меня в рай!» – «А ты кто такой?» – спрашивают его. «Я солдат». – «Нет, тебя не пустим, иди туда, вон тебе рай!» И указали ему на ад. Солдат пошёл к аду, у ада стоят два бесёнка. Солдат и говорит: «Святые апостолы Пётр и Павел в рай меня не пускают. Пустите ли вы меня в ад?» – «Иди», – говорят ему бесёнки и пропустили его в ад.
Приходит солдат в ад. Отвели ему там особую комнату. Он и лёг отдыхать. Отдохнувши, насобирал толстых палок и понаделал из них ружей, наловил чертей, составил их в роту и начал их обучать военному искусству. Если который из чертей заленится, то ему и палкой надаёт. И всех чертей в аду замучил.
Узнал сатана, что солдат, который должен быть в раю, живёт у него в аду, и захотел его душою завладеть. Приходит к солдату и говорит: «Давай играть в карты! Только с таким условием: если я тебя обыграю, то ты будешь мой, а если ты меня, то я тебе отдам грешную душу». Солдат согласился, и они уселись играть. Играют, играют, и всё солдат выигрывает. Нет, говорит сатана, больше играть с тобой не буду, ты, пожалуй, у меня все души выиграешь.
Узнали и бесы, что это тот самый солдат, у которого они сидели в сумке, и решились его выгнать из ада. Наговорили на него сатане, что он мучит чертей и никому спокою не даёт своим солдатским ученьем, и сатана дал приказание по аду, чтобы выгнали тотчас же солдата. Окружили черти солдата и объявили ему приказ сатаны. Делать нечего – взял солдат свою амуницию и две выигранные им у сатаны души (жены и дочери) и пошёл. Только вышел он из своей комнаты, видит, все черти выстроились в ряд, заиграла музыка и запалили из ружей. «Э, чертовское отродье! Обрадовались, что я пошёл!..» И всех их выругал.
Приходит он опять к раю и говорит: «Святые апостолы Пётр и Павел, пустите меня в рай!» – «Да ведь ты отказался от рая, – говорят ему, – ступай в ад». – «Да я там был!» – «Так ещё сходи». – «Да пропустите вот хоть эти две грешные души». – «Ну, пусть оне идут», – сказали апостолы и отворили врата. Солдат поставил впереди душу жены, сам встал за нею, а позади себя поставил душу дочери. Так все трое и вошли в рай. И до сих пор живут они да поживают в раю, ни нужды, ни горя не знают.
Вот какие нечаянные случаи встречаются на пути жизни! А всё Бог и Его святое провидение правят делами и намерениями нашими…
Кто посмеялся, кто сказал:
– Вот бы нашу смерть кто-нибудь в сумку спрятал…
Кто-то уже спал, кто-то стал укладываться после сказки… Странники куда-то в темноту ушли, тоже легли вроде… Дмитрий Дойников и Иван Попов растянулись, положив под головы котомки.
…Млечный путь лежал над ними дорогой из вечности в вечность…
Не спал в эту ночь Николай Иванович Попов – молился за внука. Не спала Катерина – молилась за сына и зятя. Не спала её дочь Анастасия – утирала слёзы, думая о муже, вспоминала молитву да не вспомнила – как могла Бога и Мать Его за мужа и брата просила…
В каждом доме села, в каждой избе ближних и дальних деревенек шептались молитвы, проливались и утирались слёзы…
И восстал из вод озера монастырь. И горели свечи в храме Спаса Всемилостивого, и молились иноки, и подпевали молившимся за Россию инокам монахини в Богородицком храме Крутицкого монастыря, и сливались их голоса с ангельскими гласами…
Глава третья
1К вечеру следующего дня мобилизованные семигоры пришли в город.
Шли по мощёной булыжником улице. По бокам её – фонари, тротуары – деревянные мостки, пружинящие под ногами редких прохожих. (Ох и хочется парням да мужикам по этим мосткам пройтись!)
Вдоль дороги двухэтажные деревянные, на несколько квартир, дома, обнесённые дощатыми заборами, за которыми просматривались дворы с сарайками, с верёвками и бельём, с поленницами дров, огородиками…
Видно, как колышутся занавески на окнах. Жёлтый жилой свет там – в квартирах…
В канаве стоит коза, будто задумалась, перестала даже жевать, наверное, от шума, производимого пятьюдесятью парами топающих, шаркающих, стучащих по мостовой ног.
Но вот ступили на центральную улицу – чёрную, гладкую:
– Асфальт! – сказал кто-то.
Тут уже и каменные дома были, хотя деревянные всё же преобладали.
Вышли на центральную площадь с высоко поставленным памятником Ленину посредине и чахлыми кустиками акации вкруг него. Подошли к двухэтажному каменному дому, выкрашенному серой и белой краской, обнесённому решётчатым забором. Табличка со звездой и золотыми буквами подтверждала, что это и есть райвоенкомат.
Ершов скомандовал устало-равнодушно:
– Становись! Смирно! Вольно! – Его команды уже привыкли выполнять и построились по росту быстро, не задавая вопросов. – Подождите тут, – просто сказал лейтенант и шагнул на крыльцо. Но перед высокой дверью короткими привычными движениями поправил портупею и согнал назад складки гимнастёрки под ремнём. Из двери ему навстречу сунулась голова в фуражке:
– О, здравия желаю!..
– Привет!
И дверь за лейтенантом захлопнулась.
Строй, конечно, сразу нарушился, кто на скамейку присел, кто к забору прислонился, закурили некоторые…
Минут через пять на крыльцо вышел не Ершов, к которому уже привыкли, которого уже «наш лейтенант» называли, другой командир – также туго перетянутый портупеей, в сапогах с гладкими блестящими голенищами…
Вышел он на крыльцо, постоял, поглядел на вольницу. Да как рявкнет:
– Становись!
И когда не все и сразу выполнили команду, крикнул:
– Разойдись! – и через секунду: – Становись! Равняйсь! Смирно!
– Вот это дак начальник, сразу видать!
– Кончилась вольница…
– А лейтенант-то наш – всё, видно, сдал нас с рук на руки…
– Меня зовут майор Сухотин! Поступаете под мою команду! Выходи со двора! В колонну по два становись!
И уже к ночи прибыли в казарму, размещавшуюся, как говорили знающие, бывавшие в городе мужики, на «льнострое», то есть незаконченной стройке комбината по переработке льна.
Здесь уже по-армейски, прямо из полевой кухни накормили. Спать, правда, на голых, грубо сколоченных нарах пришлось.
Весь следующий день для мобилизованных в суете прошёл: Сухотин и его помощник старшина Козлов делили команду новобранцев на отделения, назначали командиров этих отделений, назначали дневальных, объясняли обязанности дневальным. Суета…
– Долго нас тут держать-то будут? – спросил Дойников у старшины. Тот – ростом под два метра, левая сторона лица шрамом пропахана – лишь усмехнулся:
– А ты торопишься? Я вот на финской бывал. – И он вдруг резко наклонил голову, и на лопатистую ладонь левый глаз выкатился. Стеклянный.
Сначала не по себе стало тому, кто рядом стоял, потом засмеялись. А Козлов рявкнул: «Отставить смех!» И глаз на место вставил.
На другой день строевые занятия начались, сборка-разборка винтовки. Проводили их «старики»-срочники из гарнизона. Объявился и лейтенант-политрук.
Появились в казарме газеты. Вечером политрук читку организовал.
«Сообщение Советского Информбюро.
