Полная версия
Вера в ужасе отшатнулась. Она не понимала, чего он хочет. Что он имеет в виду?
“Ты должна убить Максима”, – пояснил Ярослав, его взгляд был холоден и безжалостен. “Если ты это сделаешь, мы отпустим тебя. Ты можешь уйти, и больше никогда не возвращаться. Мы забудем о том, что ты видела и слышала. Ты будешь свободна”.
Вера смотрела на Ярослава, словно на безумца. Она не могла поверить своим ушам. Он действительно предлагал ей убить ее друга, чтобы спасти свою собственную жизнь? Он действительно думал, что она способна на такое?
“Если ты откажешься”, – продолжал Ярослав, его голос стал тверже и угрожающе. “То умрешь вместе с ним. Ты стала слишком много знать. Ты видела слишком много. Ты перешла черту, которую нельзя пересекать”.
Вера смотрела на кинжал в руке Ярослава. Ее сердце бешено колотилось в груди, оглушая ее своим ритмом. Она чувствовала, как по ее телу пробегает холодный пот, как все ее существо протестует против этого ужасного выбора. Она понимала, что от ее решения зависит не только ее жизнь, но и жизнь Максима.
Она должна была сделать выбор.
Выбрать жизнь или смерть.
Предать друга или умереть вместе с ним.
Но как она могла сделать этот выбор? Как она могла предать человека, который был ей так дорог, человека, которого она любила? Как она могла отнять у него жизнь, зная, что он ни в чем не виноват?
Она снова посмотрела на Максима. Его силуэт едва различим в полумраке пещеры. Он был беззащитен, слаб и нуждался в ее помощи. Она не могла его бросить. Она не могла его предать.
Но если она откажется, то умрет вместе с ним. И тогда никто не сможет остановить этих безумцев. Они продолжат свои ужасные ритуалы, будут приносить в жертву невинных людей, и тьма, которую они охраняют, вырвется на свободу и поглотит этот мир.
Она должна была что-то сделать. Она должна была найти какой-то выход. Она не могла просто так сдаться, без борьбы.
И в этот момент в ее голове мелькнула отчаянная мысль. Безумная, нереальная, но единственно возможная.
Она сделает вид, что согласна. Она возьмет кинжал, подойдет к Максиму, и…
Вера медленно протянула дрожащую руку и взяла кинжал из руки Ярослава. Лезвие, холодное как лед, обожгло ее кожу, словно прикосновение самой смерти. Она смотрела на него, не отрываясь, словно пытаясь найти в нем ответ на свой вопрос, разрешение на свой ужасный план.
Ее руки дрожали, выдавая ее страх, но она старалась держать их как можно тверже, контролируя каждое движение. Она понимала, что от ее самообладания и хладнокровия зависит успех ее отчаянного замысла. Она не должна выдать себя ни одним неосторожным жестом, ни одним взглядом, полным ужаса и отчаяния.
Она повернулась к Максиму и медленно, с трудом переставляя ноги, пошла к нему. Ее шаги отдавались гулким, зловещим эхом в звенящей тишине пещеры, словно похоронный марш, предвещающий неминуемую гибель. Она чувствовала, как на нее смотрят десятки глаз, как на нее давит тяжесть чужого, фанатичного ожидания.
Она подошла к Максиму и остановилась. Она смотрела на его безжизненное тело, привязанное к древнему каменному алтарю. Его лицо было бледным и измученным, но на губах застыла легкая, едва заметная улыбка, словно он предвидел ее действия, знал о ее плане и одобрял ее отчаянный выбор.
Вера подняла кинжал над головой. Ее руки дрожали еще сильнее, но она собрала всю свою волю в кулак, пытаясь контролировать свое тело. Она должна была сделать это. Она должна была сыграть свою роль до конца, чтобы получить шанс на спасение.
“Прости меня, Максим”, – прошептала она дрожащим голосом, и резко опустила кинжал вниз.
Но вместо того, чтобы вонзить его в сердце беззащитного Максима, она резким движением перерезала толстые веревки, грубо стягивающие его руки.
В следующее мгновение, пока все вокруг были ошеломлены и дезориентированы, она с диким криком бросилась в сторону темного прохода, словно дикая кошка, выпущенная из тесной клетки.
Все произошло настолько быстро и неожиданно, что никто из присутствующих не успел среагировать. Ярослав и остальные жители стояли как громом пораженные, не в силах поверить в происходящее, пытаясь понять, что же на самом деле произошло.
Игорь, словно очнувшись от транса, попытался преградить ей путь, но она оттолкнула его в сторону со всей силой, и побежала дальше, вглубь пещеры, в сторону непроглядной тьмы, поглощающей все живое.
“Она убегает!” – пронзительно закричал Ярослав, и бросился вслед за Верой, преисполненный ярости и жажды мести.
Игорь, на мгновение заколебавшись, тоже побежал за ней, но в его глазах читалась не только ярость и гнев, а скорее растерянность и искреннее непонимание.
Вера бежала, не разбирая дороги, не зная куда. Она просто бежала от нависшей над ней смертельной опасности, от неминуемой гибели, от этих обезумевших фанатиков, которые хотели ее убить. Она бежала, повинуясь лишь одному инстинкту – инстинкту самосохранения.
Она бежала все дальше и дальше вглубь пещеры, спотыкаясь о камни, царапая руки о острые выступы скал, пока не увидела впереди слабый отблеск света. Она прибавила шагу, с новой надеждой устремляясь к спасительному свету.
И наконец, она выбежала из узкого коридора и оказалась в небольшом помещении, освещенном одиноко горящим факелом. Посреди комнаты, склонившись над чем-то странным, висящим на стене, стоял Ярослав. Вера не обратила внимания на этот предмет, для нее главным было найти выход из этого проклятого места.
Увидев Веру, Ярослав зарычал как дикий зверь, загнанный в угол. “Ты все равно не уйдешь!” – заорал он во все горло и с яростью бросился на нее, полный желания убить.
Вера не стала дожидаться, пока он приблизится. Она схватила первый попавшийся под руку камень и со всей силы бросила его в Ярослава. Камень попал ему прямо в голову, и Ярослав, потеряв равновесие, пошатнулся.
Этого короткого мгновения оказалось достаточно, чтобы выиграть несколько драгоценных секунд. Вера, не раздумывая, бросилась к выходу из комнаты, надеясь вырваться на свободу.
Она неслась по извилистым коридорам пещеры, не разбирая дороги, словно безумная, пытаясь убежать как можно дальше от преследователей. Ноги беспощадно заплетались, в разорванных легких не хватало воздуха, но она не останавливалась ни на секунду, боясь оглянуться.
Внезапно, споткнувшись о торчащий из земли камень, она с силой упала, сильно ударившись ногой о что-то твердое. Острая боль пронзила все ее тело, но Вера, собрав всю свою волю в кулак, заставила себя подняться и, превозмогая боль, побежать дальше.
Она бежала очень долго, почти бесконечно. Извилистые коридоры пещеры казались ей бесконечными и безнадежно запутанными. В какой-то момент ей показалось, что она окончательно заблудилась в этом каменном лабиринте и уже никогда не сможет выбраться на поверхность.
Но тут, вдали, она внезапно увидела слабый отблеск света. Этот свет, едва заметный в кромешной тьме, был слабым и неуверенным, но он зажег в ее угасающей душе искру надежды, заставив ее двигаться дальше.
Собрав последние силы, Вера, спотыкаясь на каждом шагу, побежала навстречу призрачному свету, как мотылек на пламя свечи.
И наконец, она выбежала из узкого темного туннеля и снова оказалась…
…в том самом зале с древней каменной дверью.
Только теперь дверь выглядела совсем не так, как раньше. Она была вся покрыта глубокими трещинами, словно от сильного удара, и, казалось, вот-вот развалится на отдельные куски. А рядом с дверью, на полу, лежал тот самый медальон из темного металла, который она видела на шее у Ярослава.
Вера почувствовала, как по ее спине пробегает ледяной холодок, сковывая ее движения. Что-то было не так. Что-то ужасное произошло в этом проклятом месте, пока она бесцельно блуждала по лабиринтам пещеры.
И тут, словно в подтверждение ее худших опасений, она услышала какой-то странный звук. Звук, похожий на хруст костей, зловещее потрескивание и глухой, утробный стон, доносился из-за древней каменной двери.
Страх, первобытный и всепоглощающий, словно парализовал ее тело. Она не знала, что скрывается за этой проклятой дверью, но инстинктивно чувствовала, что там – нечто ужасное, нечто невообразимо злое, что может вырваться на свободу и поглотить весь мир.
И в этот самый момент, словно по зловещей команде, дверь начала медленно, но неумолимо рассыпаться на куски, осыпаясь мелкой каменной крошкой и пылью.
В зал ворвался ослепительно яркий, обжигающий красный свет. Вера зажмурилась, отвернулась, пытаясь защитить глаза рукой, но свет проникал даже сквозь плотно сомкнутые веки, обжигая кожу и вызывая нестерпимую боль. Она ощущала невыносимый жар, словно ее охватило пламя, и услышала оглушительный рев, от которого содрогались стены пещеры, заставляя ее сердце бешено колотиться в груди.
Вера, словно парализованная ужасом, стояла и смотрела, не в силах отвести взгляд, как из зияющего проема двери вырывается тьма, густая и осязаемая, словно живое существо, готовое поглотить все на своем пути.
Больше она ничего не могла сделать.
Вера, словно очнувшись от кошмарного сна, с трудом повернулась и, спотыкаясь на каждом шагу, выбежала из пещеры, задыхаясь от страха и отчаяния. Она не знала, какое зло выпустила на свободу, но чувствовала всем своим существом, что это – нечто ужасное, нечто невообразимо могущественное, способное ввергнуть мир в хаос и уничтожить все живое.
Она, не помня себя от страха, спотыкаясь, добежала до старого деревянного креста, к которому совсем недавно был прибит Максим. Она с облегчением заметила, что веревками он больше не связан – только ржавые гвозди удерживали его руки в мучительных тисках. Собравшись с последними силами, Вера схватила валявшийся на земле окровавленный кинжал и принялась торопливо сбивать проклятые гвозди, освобождая своего возлюбленного.
Когда последний гвоздь упал на землю, Максим, не веря своему спасению, рухнул на землю. Вера помогла ему подняться. Не веря своим глазам, он поднялся на ноги и с благодарностью посмотрел на Веру. Она ничего не сказала в ответ, лишь крепко взяла его за руку и поспешно повела прочь от проклятой пещеры, прочь от этого ужасного места.
Деревня, словно вымерла. На улицах не было видно ни души. Лишь вдали, на небольшой поляне, виднелись расплывчатые фигуры, собравшиеся вокруг огромного пылающего костра. Они что-то безумно выкрикивали, хаотично двигались, что-то жадно пили из грязных бутылок, а некоторые уже бесчувственно валялись на земле, словно пьяные животные. Вера не обратила на это никакого внимания. Ей было совершенно все равно, что сейчас происходит с этими безумными людьми. Ее единственной целью было спастись самой и любой ценой увезти с собой Максима, подарив ему шанс на новую жизнь.
Они, не говоря ни слова, быстро добрались до машины и поспешно уехали, оставив позади проклятую Мглистую Лощину, ставшую для них настоящим адом на земле.
Чем дальше они отъезжали от проклятой деревни, тем сильнее ухудшалась погода. Небо внезапно заволокло зловещими черными тучами, разразился неистовый ураган, порывы ветра пытались перевернуть машину, а молнии, словно огненные стрелы, беспощадно пронзали землю, сея вокруг панику и разрушение. Вера, с трудом удерживая машину на скользкой дороге, понимала, что происходит что-то ужасное, что за ними гонится сама смерть.
Внезапно, прямо на дороге, перед ними возникла колоссальная, невообразимо огромная фигура, сотканная из клубящегося пламени. Вера, ослепленная молнией, не успела среагировать и отчаянно затормозить. Машина на огромной скорости врезалась в эту ужасную фигуру…
Их на мгновение ослепил ярко-красный свет, обжигающий глаза. Через несколько секунд, словно очнувшись от кошмарного сна, она открыла глаза и с ужасом увидела перед собой гигантское антропоморфное существо, все тело которого пылало адским пламенем. В его ужасающем взгляде не было ни капли человечности – лишь безграничная злоба и всепоглощающая жажда разрушения.
Существо медленно наклонилось, и его громоподобный голос, подобный раскатам грома, сотряс и без того безумный мир: “Спасибо, Вера”. Затем чудовищный, зловещий хохот эхом прокатился по окрестностям, предвещая неминуемую гибель всего живого.
Затем существо подняло свою огромную, пылающую ногу и с чудовищной силой обрушило ее на машину, в которой находились Вера и Максим. Смерть наступила мгновенно.
Огромное существо медленно развернулось и неспешно пошло дальше, оставляя за собой лишь выжженную землю, густой черный дым и горький запах смерти.
Мир наполнился мучительной агонией, которой он никогда прежде не знал. Начался Апокалипсис.
За Маской Повседневности.
Раннее утро. Лучи солнца пробиваются сквозь неплотно задернутые шторы моей спальни. Я потягиваюсь, ощущая легкую тяжесть в теле – как будто всю ночь ворочалась и не могла найти удобное положение. Обычно я встаю сразу, но сегодня что-то держит меня в постели.
В конце концов, я решаюсь открыть глаза. Прямо перед моим взором – окно. Я смотрю в него, и сразу же понимаю, что нечто здесь не так. Во дворе… нечто.
Сначала я не понимаю, что именно. Кажется, что-то блестит, переливается на утреннем солнце. Прищурившись, я пытаюсь разобрать, что это такое. И тут до меня доходит: слизни.
Во дворе, на траве, на дорожках, на кустах – повсюду слизни. Их невероятно много. Несколько десятков, не меньше. Они медленно ползут, оставляя за собой серебристые следы. Но дело даже не в их количестве. Дело в их… организации. Они словно выстраиваются в какие-то странные, геометрические фигуры. Круги, спирали, линии. И движутся они неестественно слаженно, как будто управляемые невидимой силой.
Я вскакиваю с кровати, подбегаю к окну, приникаю к холодному стеклу. Глаза отказываются верить увиденному. Я никогда не видела ничего подобного.
Нарастающее чувство тревоги сжимает горло. Что это? Откуда они взялись? И что им нужно?
Не в силах больше выносить это зрелище, я решаю спуститься вниз и рассказать об увиденном.
Спускаюсь на кухню. Отец уже сидит за столом, попивая кофе и читая газету. Мать хлопочет у плиты, готовя завтрак. Брат, как обычно, уткнулся в телефон.
– Пап, – начинаю я, стараясь говорить спокойно, – там, во дворе… много слизняков. Очень много. И они… странные.
Отец поднимает глаза от газеты, бросает быстрый взгляд в окно, а потом снова возвращается к чтению.
– А, да, – равнодушно отвечает он, – бывает. Не обращай внимания.
– Но они… – я пытаюсь возразить, но отец перебивает меня.
– Кушай давай, – говорит он, – Остынет.
Мать тоже не проявляет никакого интереса. Она продолжает помешивать яичницу, не поднимая глаз. Брат даже не отрывается от телефона.
Я чувствую, как внутри нарастает протест. Как можно быть такими равнодушными? Как можно не заметить такую странность?
Я молча сажусь за стол, не притрагиваясь к завтраку. В голове пульсирует вопрос: что происходит?
Прошло несколько недель. Слизни из моей головы так и не вылезли, хотя во дворе я их больше не видела. Родители словно забыли об этом инциденте, брат и вовсе не обратил внимания. А я… я не могла отделаться от ощущения, что что-то изменилось.
Раньше наш дом был… другим. Живым, что ли. Родители постоянно спорили. По пустякам, конечно, но спорили громко, эмоционально. Вечно не могли решить, что смотреть по телевизору, как провести выходные, какие продукты покупать. Брат вечно доставал меня: то спрячет мои вещи, то включит на полную громкость свою дурацкую музыку, то начнет кривляться и передразнивать. Я злилась, конечно, но сейчас понимаю, что в этом была какая-то… жизнь.
Я училась или работала, приходила домой, и знала, что меня ждет: родительские перебранки, брат-идиот, общая суета. Это было раздражающе, но привычно. Мой дом. Моя семья.
Сейчас все изменилось.
Все началось постепенно. Сначала я заметила, что родители стали меньше ссориться. Потом ссоры прекратились совсем. Они по-прежнему общались, но как-то… формально. Вежливые фразы, сухие ответы, никаких эмоций. Словно играли роли в каком-то плохо поставленном спектакле.
Брат тоже изменился. Он перестал шуметь, перестал меня доставать. Он вообще стал каким-то тихим и незаметным. Вечно сидит в своей комнате, уткнувшись в телефон или компьютер. Иногда я вижу его краем глаза: сидит неподвижно, смотрит в экран каким-то пустым взглядом. Словно его там и нет.
Поначалу я даже обрадовалась. Наконец-то в доме стало спокойно. Наконец-то я могу спокойно почитать или посмотреть фильм, не отвлекаясь на крики и шум. Я даже подумала, что они все повзрослели, поумнели, научились вести себя прилично.
Но чем дальше, тем больше я чувствовала дискомфорт. Эта тишина давила на меня, словно тяжелый груз. В ней не было умиротворения, в ней было… что-то зловещее.
Я пыталась заговорить с родителями, спросить, что происходит. Но они отвечали одно и то же: “Все в порядке, Аннушка. Не выдумывай”. А брат просто молчал, избегая моего взгляда.
Однажды я попыталась поговорить с Машей, моей лучшей подругой. Рассказала ей про странности в доме, про тишину, про изменившееся поведение семьи.
– Может, тебе кажется? – сказала Маша. – Может, у них просто период такой? Всякое бывает.
– Нет, Маш, – ответила я, – дело не в этом. Я чувствую, что что-то не так. Что-то ужасное.
Маша посмотрела на меня с сомнением.
– Ну не знаю, Ань. Может, тебе к психологу сходить? А то ты какая-то нервная стала.
Я обиделась на Машу. Она не понимала. Никто не понимал.
И вот я здесь. В своем тихом, странном доме. Сижу в своей комнате, слушаю зловещую тишину и пытаюсь понять, что происходит.
Я чувствую, что что-то надвигается. Что-то ужасное. И я боюсь, что скоро будет слишком поздно.
Все началось с трещин. Сначала я их не замечала. Или не хотела замечать. Списывала на старый дом, на кривые стены, на что угодно. Но они становились все больше и больше, все заметнее и заметнее.
Первую трещину я увидела на стене возле своей кровати. Тонкая, еле заметная линия, словно кто-то провел карандашом по обоям. Я подумала, что это просто старые обои отклеиваются, и решила заклеить ее скотчем.
Через несколько дней я увидела еще одну трещину. На потолке, прямо над моей головой. Она была больше и шире, чем первая. Я уже не могла списать ее на старые обои.
Я стала осматривать свою комнату каждый день. И каждый день находила новые трещины. На стенах, на потолке, на полу. Они расползались по комнате, словно корни какого-то зловещего растения.
Я пыталась понять, откуда они берутся. Прислушивалась к странным звукам ночью. Скрип, шорох, постукивание. Словно кто-то копается в стенах.
Я рассказала о трещинах родителям.
– Что за трещины? – спросил отец, нахмурившись.
– Ну, в моей комнате, на стенах, на потолке… – объяснила я. – Они становятся все больше и больше.
Отец подошел к моей комнате, осмотрел стены.
– Не вижу никаких трещин, – сказал он, пожимая плечами. – Тебе, наверное, кажется.
– Нет, пап, они есть! – возразила я. – Посмотри внимательнее!
Отец еще раз осмотрел стены, прищурившись.
– Да ну, ерунда какая-то, – отмахнулся он. – Просто старый дом. Не бери в голову.
Мать тоже подошла посмотреть.
– И правда, никаких трещин, – сказала она. – Может, тебе поменьше сидеть в интернете? А то всякую ерунду в голову берешь.
Я почувствовала, как внутри нарастает гнев. Они что, издеваются надо мной? Неужели они действительно не видят этих трещин? Или делают вид, что не видят?
Я попыталась убедить их, доказать, что я не сумасшедшая. Но они стояли на своем: никаких трещин нет.
Я осталась одна на один со своими трещинами. С каждым днем их становилось все больше, и они становились все страшнее.
Я чувствовала, что они – не просто трещины в стенах. Что они – символ чего-то большего. Символ разрушения, символ надвигающейся катастрофы.
И я понимала, что должна что-то сделать. Должна выяснить, что происходит. Должна спасти себя.
Я начала замечать, что вместе с трещинами в стенах, в нашей семье тоже появились свои трещины. Невидимые, но от этого не менее ощутимые.
Родители. Раньше они хотя бы спорили, ругались, проявляли хоть какие-то эмоции. Теперь – ничего. Полная апатия. Вежливые слова, сухие фразы, отсутствие малейшего намека на теплоту или близость.
Они общались друг с другом так, словно были не мужем и женой, а просто соседями по коммунальной квартире.
– Доброе утро, дорогая, – говорил отец матери за завтраком.
– Доброе утро, – отвечала мать, не поднимая глаз от тарелки. – Как спалось?
– Хорошо, спасибо, – отвечал отец. – А тебе?
– Тоже хорошо, – отвечала мать.
И все. Никаких шуток, никаких воспоминаний, никаких планов на будущее. Словно они оба разучились говорить на человеческом языке.
Брат. Он и раньше не был особо разговорчивым, но сейчас он стал просто тенью. Сидит в своей комнате целыми днями, уткнувшись в компьютер. Ест молча, спит молча, ходит молча. Если я пытаюсь с ним заговорить, он отвечает односложно и избегает моего взгляда.
Однажды я увидела, как он смотрит в окно. Долго, не отрываясь. В его глазах было что-то странное. Пустота. Безразличие. Словно он уже не здесь, а где-то в другом месте.
Я попыталась поговорить с ним.
– Что с тобой? – спросила я. – Ты какой-то странный стал.
Он посмотрел на меня долгим, пустым взглядом.
– Все нормально, – ответил он. – Просто устал.
И снова отвернулся к окну. Я поняла, что говорить с ним бесполезно. Он закрылся от меня, от всего мира.
Я чувствовала себя все более одинокой в этом доме. Словно я живу не с семьей, а с какими-то роботами. Они выполняют свои функции, но в них нет ничего живого.
Я пыталась найти хоть какой-то намек на прежнюю жизнь. Вспоминала наши общие праздники, наши семейные поездки, наши смешные истории. Но все это казалось далеким и нереальным. Словно это происходило не с нами, а с какими-то другими людьми.
Я понимала, что что-то происходит. Что-то ужасное. И что моя семья – уже не моя семья. Что они – уже не те люди, которых я знала и любила.
И я боялась. Боялась за себя, боялась за них, боялась за наше будущее.
Но больше всего я боялась тишины. Этой зловещей, мертвой тишины, которая поселилась в нашем доме и пожирала нас изнутри.
Тишина стала главным обитателем нашего дома. Она заполнила все комнаты, просочилась в каждую щель, проникла в наши души. Она была вездесуща, всепоглощающа, невыносима.
Раньше я думала, что тишина – это хорошо. Что это покой, умиротворение, возможность отдохнуть от шума и суеты. Но я ошибалась. Тишина может быть страшнее любого шума.
В нашей тишине не было ничего умиротворяющего. Она давила на меня, душила, сводила с ума. Я чувствовала себя словно в вакууме, где нет ни звука, ни движения, ни жизни.
Родители и брат двигались по дому как тени. Молча ели, молча спали, молча смотрели телевизор. Они не улыбались, не смеялись, не плакали. Словно разучились проявлять какие-либо эмоции.
Их движения стали какими-то неестественными, механическими. Словно они – запрограммированные роботы, выполняющие определенный набор действий.
Я пыталась нарушить эту тишину. Задавала вопросы, рассказывала истории, делилась своими переживаниями. Но в ответ получала лишь молчание или короткие, ничего не значащие фразы.
– Как дела? – спрашивала я у матери.
– Все хорошо, – отвечала она, не отрывая глаз от телевизора.
– Что ты смотришь? – спрашивала я.
– Ничего интересного, – отвечала она.
И все. Дальше – тишина.
Я чувствовала себя все более одинокой и изолированной в этом доме. Словно я живу не с семьей, а с какими-то чужими людьми.
Я пыталась найти хоть какой-то выход из этой ситуации. Читала книги, смотрела фильмы, слушала музыку. Но ничто не помогало. Тишина преследовала меня повсюду.
Однажды я решила сбежать из дома. Просто выйти на улицу, погулять по городу, подышать свежим воздухом.
Я вышла из дома и направилась в парк. Там было много людей: дети играли, старики гуляли, влюбленные целовались. Казалось, что жизнь кипит.
Но я не чувствовала себя лучше. Тишина продолжала преследовать меня. Я словно носила ее в себе, как какое-то проклятие.
Я вернулась домой поздно вечером. Родители и брат уже спали. Я прошла в свою комнату и закрыла дверь.
В комнате было темно и тихо. Но я чувствовала, что я не одна. Что кто-то наблюдает за мной.
Я оглянулась по сторонам. Никого не было. Но ощущение присутствия не исчезло.
Я легла в постель и закрыла глаза. И тут я услышала звук. Тихий, еле слышный скрип. Словно кто-то копается в стене.
Я открыла глаза и посмотрела на стену. И увидела трещины. Они стали еще больше и страшнее.
Я поняла, что надвигается что-то ужасное. Что-то, что разрушит мою семью, мой дом, мою жизнь.
И я боялась. Страшно боялась.
Звуки становились все отчетливее. Теперь я слышала их почти каждую ночь. Скрип, шорох, постукивание, словно кто-то скребется изнутри стен. Сначала я думала, что это мыши. Но мыши не могут издавать такие странные и ритмичные звуки. Это было больше похоже на работу… чего-то.
