Власий

Настороженно, стараясь не делать лишних движений, он уселся на бревно. Толстяк искоса глянул на него и сложил руки на животе. Веточка куда-то пропала, как и узоры.

– Да, положение у тебя, братец, полное говно.

Семен присмотрелся к темной фигуре, уже второй раз оказавшейся в опасной близости от его организма. Через неё можно было увидеть снег. Полы халата то обретали плотность, то растворялись почти до неразличимого танца теней.

– Знаешь, бывают неудачные дни. – Толстяк коротко вздохнул, и примирительно поднял руку. – Не могу сказать, что мы начали наше общение с подходящей ноты. Впрочем, ты тоже должен меня понять. Не каждый день к тебе в гости входит покойник с хором в голове. Ты хоть понимаешь, на что ты подписался?

Семен озадаченно покачал головой. Ему было трудно сосредоточиться – меланхоличное безмолвие сменилось бурей эмоций, раздергивающих восприятие в разные стороны. Ярко-белый страх сменялся сполохами гнева, то пропадая, то обжигая синапсы. Слова путались, разбегались как тараканы при включенном свете. – Ты кто такой, а? – Ничего умнее он сказать не мог, но и молчать было нельзя. Раз уж перед тобой сидит призрак, надо с этим что-то делать. В конце концов, мир очевидно изменился, и чтобы выжить, надо как-то соответствовать его законам. Или поддаться шизофрении, что для конкретного индивида одно и то же. Семен твердо решил идти до конца, наверное, впервые в своей жизни.

– Я? Теперь уже, наверное, не важно. Я был много кем, но сейчас всего лишь отголосок, дух, у которого остался единственный шанс на спасение. – Собеседник мрачно покачал головой. —Видишь ли, меня послал тот, кто живет в тебе. – Накрашенный ноготь уперся в солнечное сплетение Семена. – Он, тот, кто живет в тебе, не может говорить с тобой… пока. По-крайней мере, так, как к этому привык ты. Я же оказался весьма кстати – после моей смерти он, скажем так, взял меня в плен. Теперь я выступаю посредником между ним и тобой. Вот такие расклады. Наверное, я бы мог тебе помочь, да не знаю как. Себе-то я не помог. Сейчас мне сложно концентрироваться, мое внимание, намерение рассеивается с каждой минутой…

– Зачем ты в меня стрелял? – Путаные словеса действовали на нервы. Надо начинать с чего-то понятного. – Тот бомж, он же меня к тебе привел. А ты пустил в квартиру, как будто ждал. Ты кто такой?

– Всего лишь практик, пытающийся выжить. – Пухлые губы скривились в горькой усмешке. – Пойми, мальчик, этот мир несправедлив. Есть сильные и есть слабые, и в то время, как сильные берут то, что могут, слабые могут надеяться только на милость. Ты оказался не в то время, не в том месте. Если бы я мог, поверь, я бы никогда никого не тронул. Но жизнь… жизнь заставляет нас выживать. Ты же полез в петлю сам, хотя мог просто уйти…

– Стоп. Откуда ты знаешь? – Внимание Семена уцепилось за слово, развернув перед его глазами цепь событий. Покойник, петля, Костя… Все началось именно с петли. – Я никому не говорил, что собирался делать. Ни-ко-му, ни единого слова. Ты знаешь меня?

– Энергии, мой мальчик, энергии. Они расходятся кругами, и посвященные практики, такие как я, чувствуют все, что происходит в мире. – Толстяк врал. Это было очевидно. На Семена посыпался град слов, имен и фактов, не имевших никакого значения. Призрак нес пургу, перебирая толстыми пальцами. Он явно нервничал, если это слово вообще применимо к духам – расположить к себе собеседника как-то не получалось. Может, они уже встречались? Толстяк говорил с ним, как будто знал его довольно хорошо, хоть и скрывал это. Раньше не было лучшего блюда для Семеновского ума, чем долгие, умные и обстоятельные разговоры о великом и вечном. Всю свою жизнь он опирался на слова, искал доверия через них и доверял без оглядки тем, кто говорил с ним. Но сейчас его нутро говорило об обратном. Его путают. Толстяк точно замешан в его… смерти? Может и так. Он стрелял в него. Возможно, даже попал, и теперь Семен, а не он ищет мести в мире мертвых. Впрочем, как разница? Ничего не осталось, кроме этой туши, извивающейся в попытках опять обмануть, опять запутать, опять уничтожить… Опять ложь, всю жизнь одна ложь, никто и никогда не любил, они растоптали мою любовь, они растоптали меня, хотя я так хотел, я так старался, я пытался, и не получилось, а они, они, они…

– Да, конечно. Расклады. – Голову Семена пробил с десяток раскаленных гвоздей. Гнев, удушающая ненависть, вспыхнули пламенем из самой глубокой дыры в преисподней, заполонив все его нутро. Это было что-то особое, одновременно погребенное давным-давно и совершенно новое. Мир вокруг замер и потускнел, остался только миг, в котором его душа вскипела от ненависти и злобы, расплескивая бурлящую черную жижу. Он уставился толстяку в глаза немигающим взором.

– Опачки… – толстяк моментально вскочил с бревна, прервав свой многосложный рассказ. Только что расслабленная туша налилась цветом, загустела и стала почти осязаемой. – Он тебя испепелит. Я тебе нужен, парень, нужен и точка.

Семен с хриплым ревом вскочил на ноги. Безумие желтым пламенем заполонило его ум, пожирая все внутри, кроме неистового желания убивать. Вся прошлая жизнь, весь страх и неуверенность были рождены всего лишь одним только одним фактом, бывшим его постоянным спутником – ему было что терять. Теперь он точно знал, что именно толстяк был причиной его падения. Семен любил родителей и не мог вынести мысли, что они заплачут над его могилой, он любил жену и сына, и даже когда их смех звучал уже в другой квартире, он упрямо говорил себе, что должен им помогать, и потому жить. Отчаянный прыжок в петлю был знаком болезни, помешательства, поразившего его – в трезвом рассудке он никогда бы не сделал такого. Поток подхватил его, пробив ознобом с головы до ног. Ум Семена начал работать по собственным законам. Он ощущал себя уже не вполне собой, как будто эмоции подняли его на какой-то новый уровень. Вместо сомнений было действие, и могучая волна понесла его, разгоняя маховик намерения. Сами собой в голове сложились обрывки магических записей, прочитанных во время настукивания рецензий на бесконечные трактаты «посвященных». Если перед ним сидит призрак толстяка, то его можно, и даже нужно изгнать. Никаких формул, естественно, Семен не помнил, но этого было и не нужно – достаточно сформировать «импульс» и послать его в этот омерзительный образ. Ударить эмоцией, как дубиной, по призраку твари, разорвать остатки воспоминаний о чудовище, изгнать его навеки. Что-то похожее писали в книжках, и сейчас Семен ощущал себя главным героем одной из них.

Сначала закрыть глаза. Ощутить свое тело. Эмоции. Дыхание. Мышцы. Воздух вокруг. На волне адреналина то сосредоточение, на которое Семену обычно требовалось от получаса и более, пришло за мгновение. Без особых усилий Семен представил, как из его груди в толстяка выстреливает тонкий золотой жгут, наполненный пылающей яростью. Он впивается в тело призрака и начинает жечь его. Удар!

Толстяк, обретший почти реальную плоть, среагировал моментально, воздвигнув перед собой стену из мерцающего синего света. Золотой жгут впился в преграду и отскочил, хлеща алой кипучей жижей. Это было неожиданно реально, не фантазией, но полностью ощутимым действием – кости пронзила отдача, как будто Семена ударился всем телом о бетонную стену. Сокрушительное сотрясение, перехватившее дыхание, сбило гневную волну, сменившуюся страхом. Внезапно вспомнилось, как его били в школе, как лежал он на полу, скорчившись под градом пинков и кулаков. Паралич побитого животного взметнулся из глубин его существа, заставляя замереть всякое действие. Толстяк тут же перехватил инициативу – стена вспухла протубернцами, а затем, надувшись, влепила в противника с десяток волн искристого тумана…

Семен внезапно понял, что его надули. Магия для нас с тобой – это не красивое фэнтези, где CGI-эффекты отражаются в очках зрителей сполохами света и цвета, где драконы дышат пламенем, а хрупкие воительницы повергают огненным мечом ужасного мужлана в черном трико. Нет, нет, дорогой мой, это поединок воли и только воли, и только боги могут похвастаться красивым поединком, в котором мифы сплетаются с реальностью. Толстяк снова завел бесконечный монолог, бесцеремонно вторгаясь в разум Семена. Он перебирал воспоминания, калейдоскопом мелькавшие перед глазами, лез в самые потайные уголки личности, где хранилось самое потаенное, где прятались самые забытые страхи и надежды. Параллельно колдун рвал на части тело Семена. В мышцы впились тысячи игл, терзая болью перегруженные нервные окончания, сжалась и вышла из-под контроля гортань, лишая возможности вдохнуть, забилось в агонии сердце, судорожно затрепетало сердец. Мир дробился на отдельные куски, не хватало воздуха. Перед глазами мелькали темные сполохи, зрение сузилось до размытого тоннеля. Судя по всему, толстяк вознамерился вытеснить сознание Семена. Он презрительно полагал, что физической боли будет достаточно для паралича ума жертвы, который можно будет подчинить своей воле и затем, постепенно, растворить, оставив только себя. В то же Семен чувствовал неуверенность толстяка, сплетавшегося с ним во все более тесных объятьях. Их сознания терлись друг о друга, как разгоряченные любовники, и в чувственном, макабрическом танго, где каждый чуял своего врага. Так бывает, когда в плотном борцовском поединке внезапно осязаешь в пульсации мышц соперника его намерения. Через напряжение и гнев, через боль и ужас умирающего тела до Семена долетали сполохи потаенной слабости врага. Замещение духа как маневр был возможен теоретически, но на практике никого, кто мог бы переселиться в тело другого человека, этот посвященный не встречал. Впрочем, что ему было терять? Он и так мертв, но все же как-то существует в земном круге, так, может, и замещение удастся? Толстяк толком не понимал природы своего нынешнего, внетелесного состояния, и, честно говоря, не стремился в нем разобраться. Вся его суть была пронизана неистовым желанием жить во что бы то ни стало, а, значит, времени на размышление не было. Тем более, он снова видел перед собой всего лишь обычного испуганного простака, на сей раз лишенного той пугающей и необоримой силы. Колдун пер вперед как бронепоезд, стремясь как можно быстрее переломать преграду перед собой.

И это было ошибкой. Если бы толстяк не был так увлечен выдумыванием новых мучений для своего оппонента, если бы так не торопился, сочиняя новые, все более изящные способы разделать дух копирайтера, он бы вне всяких сомнений вовремя заметил перемену в Семене. Страдания достигли критической точки, за которой уже стали безразличны. Слишком быстро, слишком много, слишком… Избыток боли перегрузил нервные окончания, и наступила пауза. Её было достаточно, чтобы разрушить удушающие оковы паралича, открыв ворота разуму. Да, его убивали, скручивая агонией, как казалось, каждую клетку, но это уже не имело значения. Исчезло прошлое, будущее и настоящее, пропала было поднявшая голову паника, растворившись в одном и только одном чувстве. Сопротивление. Семен отказывался уходить смиренно, как жертвенный баран на алтаре неизвестного бога. Пусть он умрет, но это будет на его условиях – в борьбе, хоть немного оправдывающей всю нелепую случайность его жизни. Бурлящая, клокочущая жижа снова поднималась из центра его сущности, поглощая все остальные чувства и мысли. Это уже была не произвольная реакция, а осознанный выбор отчаявшейся души. Первородный, первобытный гнев горел все ярче и ярче, разворачивая дымные крылья разрушения. Свет моргнул и пропал, сопровождаемый затухающим стуком сердца.

Глава 6.

Они стояли на поляне, окруженной высокими дубами. Легкий ветерок пощипывал столетних красавцев за облетающие кроны, резвясь в небесах. Глубокая осень пахла сыростью и землей, уже изведавшей первые заморозки. Замершие, как деревянные истуканы, соперники не замечали присутствия друг друга. Толстяк, набычившись, уставился на желтый лист у своей правой ноги, полностью поглощенный тонкой игрой света на желтых и коричневых пятнах. Семен упоенно разглядывал танец ветвей. Казалось, это длилось многие годы. Солнышко обнимало их последними ласковыми лучами, нежно касаясь то первой седины в волосах, то капелек влаги, замерших на крыльях носа. Над поляной на мгновение воцарилась тишина особого свойства, которую можно встретить только в лесу – наполненная звуками и в тоже время звенящая их отсутствием. На звенящей от напряжения нити был подвешен весь мир, и этот момент лежал в его основе. Статичное, замершее мгновение гармонии сил и воль, где никто не мог ни выиграть, ни проиграть, ибо не было никого, кто мог бы начать и кончить поединок. Марионетками без кукловода замерли Семен и колдун, погруженные то ли в ступор, то ли в истовое, непреходящее блаженство непосредственного бытия. Так могло длиться вечно, и в то же время рухнуть в никуда каждую секунду. Где-то застучал дятел, скрипнул ствол, треснула под неосторожной лапой ветка.