Искушение Эмили. Гнев преисподней

Второй удар. Глубже. Эмили вцепилась в подлокотники так, что пальцы онемели. Губы сжались в белую нитку. Гнев начал глухо урчать в груди.

«Ирония в том» – Морос сделал паузу, словно наслаждаясь эффектом, – «что единственный человек, который искренне верил в ваш потенциал, пусть и украденный, пусть и оплаченный ложью и постелью… этот человек пал от вашей руки. Лоренцо дал вам шанс, а вы ответили ему ножом в спину. Из зависти? Из страха, что он увидит вашу истинную, ничтожную сущность? Убийца благодетеля. Классика патологической неблагодарности».

«Неблагодарность… Ничтожество…» Слова Мороса вонзались в самое сердце ее гордыни, самой уязвимой части ее существа. Эмили задыхалась. В глазах поплыли красные пятна. Гнев клокотал, требуя выхода.

«А Кассандра…» – имя сестры прозвучало как похоронный звон. Морос наклонился ближе к микрофону. «Ваша младшая сестра. Наивная, доверчивая. Вы втерлись в ее доверие. Манипулировали ее любовью. Подставили под удар Лоренцо, зная его нрав. Использовали как пешку в своей грязной игре власти и ревности. Вы не просто убили Лоренцо, Сестра Эмили. Вы уничтожили Кассандру. Разрушили ее невинность, ее веру, ее будущее. Она – еще одна жертва вашей ненасытной Гордыни и Гнева. Ваше падение увлекло за собой ее в бездну».

«ХВАТИТ!»

Крик вырвался из груди Эмили прежде, чем она осознала это. Стена ярости, которую она с таким трудом возводила внутри себя, рухнула в одно мгновение. Весь накопленный гнев, вся боль, все унижение прорвались наружу с чудовищной силой. Она вскочила с кресла, как пружина. Пластиковое кресло с грохотом опрокинулось назад, ударившись о белый пол. Ее лицо, прежде бледное, пылало багровой краской. Глаза, широко раскрытые, налились кровью и метали молнии чистой, неконтролируемой ярости. Слюна брызгала изо рта.

«ЛЖЕЦ! УБЛЮДОК! ЗАМОЛЧИ!» – она заорала, бросаясь не к двери, а к источнику ненависти – к бронированному стеклу, за которым сидел Морос.

Она не думала. Действовал чистый инстинкт разрушения. Ее кулак со всей силы обрушился на холодную, непроницаемую поверхность стекла. Глухой, мощный БУМ потряс воздух. Боль пронзила костяшки, но она не почувствовала ее. Снова! БУМ! На стекле не осталось и царапины. Тогда она схватила ближайший монитор, стоявший на столике рядом с креслом – тяжелый, металлический. С рыком ярости она швырнула его в ненавистное стекло. Экран разбился с треском, искрами, но броня даже не дрогнула. Обломки пластика и стекла разлетелись по белому полу.

Эмили металась по клетке, как раненый зверь, срывая со стен все, что можно было сорвать, опрокидывая столик, круша остатки оборудования. Ее дыхание было хриплым, прерывистым, грудь вздымалась. Она била кулаками по стенам, по полу, по броне, пока костяшки не содрались в кровь. Слезы ярости текли по ее пылающему лицу, смешиваясь со слюной и потом. Она задыхалась не от нехватки воздуха, а от бессильной ярости, от осознания, что не может дотянуться до него, не может заставить его замолчать, не может сломать эту проклятую систему!

За стеклом Морос не шелохнулся. Он наблюдал. Его бесстрастное лицо было освещено мерцанием разбитых мониторов. Его холодные глаза без тени эмоций фиксировали каждую судорогу, каждый жест, каждый взрыв безумия Эмили. Он взял электронный планшет и сделал несколько точных пометок стилусом. Его губы, тонкие и бледные, чуть сдвинулись, не в улыбку, а в выражение холодного удовлетворения ученого, чей эксперимент дает ожидаемые результаты.

Когда силы Эмили начали иссякать, когда она, сгорбившись, оперлась окровавленными руками о непробиваемое стекло, ее дыхание хриплое и прерывистое, а ярость сменилась ледяной, всепоглощающей пустотой бессилия, Морос нажал кнопку на своем столе.