Правда и немного цензуры

Человек не двигался. Просто стоял и смотрел точно в их окно. Как памятник. Как предупреждение.

Затишье кончилось. Буря началась не за окном их уютной квартиры. Она непосредственно вошла в их дом. Без предупреждения, резко, одним движением. Она пробралась в их сердца. И несла она не водные струи с грозовых облаков, а пепел сожжённых надежд и острое лезвие новой, невидимой войны.

«Самые опасные бури, – промелькнула мысль у Влада, ледяная и чёткая, – рождаются в самой глубине тишины. Когда ты этого меньше всего ждёшь. Морок знает это. Он уже здесь. Он смешивает чистую правду с ядом отчаяния и ненависти в душах людей. А мы,… мы – "Неразлучники", своими собственными руками – ложка за ложкой – кормим этой адской смесью всех без разбора, подносим к губам мира…, и они проглатывают это не глядя».

Перстень на его пальце вдруг стал тяжелее.

Оберег Насти – холоднее.

И в тишине квартиры, среди книг и старых фотографий, он услышал шёпот.

Голос Георгия Стрешнева.

Который говорил:

«Ты делаешь ошибку, мой дорогой потомок.

Ты думаешь, что правда освобождает.

Но она иногда очень сильно ранит.

А иногда и убивает.

Убивает покой.

Убивает семью.

Убивает любовь.

Ты хочешь, чтобы все всё помнили?

Хорошо.

Пусть помнят…

Только пусть не боятся принимать правду, такой, какая она есть».

Влад закрыл глаза.

Шёпот исчез.

Но комочек сомнения остался в груди.

Когда часы пробили 23:33, в комнате запахло полынью и старыми книгами. Тень в подворотне напротив опустила голову – и они увидели, что портфель в его руках теперь открыт. Из него струился чёрный дым, формируя в воздухе знакомые силуэты: лица их родителей, детские фотографии, страницы их собственных дневников…

Сейчас им необходим был совет, совет богов.

Влад подошёл к столу.

Расправил лист.

Опустил перо.

И написал:

«Продолжай?».

Потому что теперь он знал:

Война за память – это война за душу человечества.

И она не заканчивается.

Часть третья:

"Совет богов"

Дождь бил в окно с такой яростью, будто хотел ворваться внутрь и смыть всё дочиста, стереть следы их существования. Капли стекали по стеклу, словно слёзы невидимого великана, скорбящего о чём-то давно утраченном. Влад стоял у подоконника, пальцы сжимали перо так крепко, что костяшки побелели. Оно было холодным, но не мёртвым – в нём чувствовалась слабая, едва уловимая пульсация, как у зверя, истекающего кровью, но ещё не сдавшегося.

Настя сидела за столом, листая свежий номер газеты. Бумага шелестела под её пальцами, словно вздыхала. Заголовок кричал жирным чёрным шрифтом, будто выкрикивал обвинение:

«"НЕРАЗЛУЧНИКИ" РАЗЖИГАЮТ НЕНАВИСТЬ: КТО СТОИТ ЗА ИХ "ПРАВДОЙ"?»

Под текстом – фотография. Разбитые окна. Люди с кулаками. Плачущая старуха, прижимающая к груди портрет молодого мужчины в военной форме.

– Это не мы, – прошептала Настя. Голос её дрогнул. – Мы не призывали к этому. Мы просто…

– Дали им правду, – закончил Влад. – А правда, оказывается, может быть ядом.

Он отвернулся и посмотрел в окно.

А в этот момент её талисман в очередной раз моргнул чёрным.

В подворотне, напротив, там, где тьма была гуще, чем просто отсутствие света, стояла фигура.

Высокий, худой человек в длинном кожаном плаще. Шляпа с широкими полями скрывала лицо. В руке – тяжёлый портфель, потрёпанный, с потёртыми уголками. На его боку угадывались полустёртые буквы: «ХРАНИТЬ ВЕЧ…».

Он не двигался. Не дышал. Просто стоял. И смотрел.

– Он снова здесь, – сказала Настя, ледяным голосом, не отрываясь от газеты.

– Он был здесь всегда, – ответил Влад. – Просто теперь мы его видим.

Фигура в подворотне медленно подняла руку и длинный, костлявый палец, будто выточенный из жёлтой кости указал на Влада.

Влад сорвался с места, выскочил из квартиры и рванул вниз по лестнице.

Тень в подворотне растаяла, как сон, растворяющийся при пробуждении. Когда Влад распахнул входную дверь подъезда, мокрый асфальт пустого переулка отражал лишь жёлтый глаз уличного фонаря да косые струи ливня. Ни плаща, ни шляпы, ни зловещего портфеля с полустёртым грифом «ХРАНИТЬ ВЕЧ…». Только лужа, где он стоял, чуть глубже других, да едва уловимый запах нафталина, пыли архивов и старой кожи переплётов. А ещё что-то сладковатое. Как тление.

– Ушёл, – пробормотал Влад, втягивая холодный воздух.

– Или не приходил вовсе? – Настя стояла за его спиной, обхватив себя руками. Оберег под свитером тускло пульсировал, отливая мутным янтарно-черным свечением. Ее глаза, ещё минуту назад затянутые ледяной плёнкой взгляда Богини-Лады, теперь смотрели растерянно и по-человечески устало.

– Он играет с нами, – сказал Влад, вытирая дождь с лица. – Как кот с мышью.

– Или ждёт, – добавила Настя, ее голос звучал отрешённо. Оберег под одеждой слабо мерцал тем же тревожным янтарно-черным. – Ждёт, когда мы сломаемся. Когда сами попросим… забвения.

Они замолчали, слушая, как дождь выстукивает по крышам и подоконникам новый код:

«Ост-ро-рож-но. О-пас-но. Ост-ро-рож-но. О-пас-но».

В следующий момент

Будто кто-то провёл ледяным пальцем по их спинам, пробуждая каждую клетку тела.

– Слышишь? – спросила она, не оборачиваясь.

– Да.

Дождь прекратился, но воздух был влажным, тяжёлым, словно пропитанным ртутью. Луна висела низко, огромная и бледная, как слепое око забытого бога, смотрящего на них с холодным безразличием.

Из-за угла дома послышался цокот копыт – звук был нежный переливчатый, звенящий, как мелодия хрустального колокольчика о лёд. Под свет тусклого фонаря вышел их верный проводник в мир Нави – белый конь, такой же грациозный, как в ту самую первую ночь их знакомства, когда все только началось.

Хвост и грива цвета лунного света – не белого, а именно холодного, мерцающего лунного сияния, как ледник под звёздным небом.

Глаза – два бездонных колодца, полных звёзд. Из ноздрей вырывался лёгкий пар, голубовато-серебристый, как дыхание далёких миров.

Он парил посреди переулка, не касаясь земли – его копыта парили в сантиметре от асфальта, оставляя после себя мерцающие следы, похожие на руны.

– Он пришёл за нами, – сказала Настя.

– Значит, пришла пора, – ответил Влад.

Они переглянулись.

Вопросов не было.

Они шагнули вперёд.

Даже не думая, как уйти незамеченными из самого сердца страны, златоглавой столицы, в мир Нави – к древним и мудрым божествам за столь необходимым советом. Они не стали возвращаться, чтобы проверить дверь и выключить свет, не брали вещей – только талисман на груди Насти, ключ к забытым страницам истории – печать Ратибора, зажатая в кармане Влада и перстень-печать "Лада" на безымянном пальце.

Просто посмотрели друг на друга – и в этом взгляде было все: страх, усталость, горечь, но и непреклонность, решимость, уверенность.

Они шагнули вперёд под косой дождь.

Конь приветствовал их. Он склонил могучую голову, и его дыхание-туман окутал их – холодный и живой.

Ни страха, ни сопротивления.

Они одновременно коснулись его боков.

Исчезновение из Москвы мира Яви и появление в мире Нави произошло без хлопка, без вспышки, без малейшего звука.

Один миг – и мир перевернулся.

Москва, дождь, фонари – всё исчезло.

Теперь они стояли на неизвестной им до этого момента чёрной каменной платформе, висящей в пустоте.

Под ногами – плита, испещрённая светящимися рунами. Они пульсировали, как вены, наполненные звёздным светом.

Вокруг – бесконечная тьма.

Не пустая.

В ней мерцали звёзды. Рождались и умирали галактики. Сверкали молнии далёких бурь.

Перед ними бушевал костёр из звёздной пыли и первозданного мрака.

Их ждали двое.

Беззвучные взрывы сверхновых звёзд озаряли их лица.

Перун.

Бог-громовержец стоял у наковальни – массивной глыбы чёрной материи, на которой лежал раскалённый докрасна сгусток энергии.

В его руках был молот.

Орудие творения и разрушения.

Каждый удар рождал молнию.

Не просто электрический разряд – живую, яростную сущность, которая извивалась в воздухе, шипела и гасла, поглощаемая бездной.

Он не смотрел на них – лишь продолжал работу.

Его исполинский молот с глухим, сокрушающим реальность, стуком обрушивался на раскалённый докрасна сгусток энергии. Каждый удар рождал не простую искру, а крошечную молнию-демона, которая с шипением извивалась и гасла, поглощённая бездной.

Искры-смерти осыпали Велеса.

Бог мудрости и справедливости сидел на корточках у самого края бездны, его лицо – вечная, вырезанная из тёмного дерева улыбка – было обращено вниз, в звёздную пустоту. Он ловил падающие искры-сверхновых звёзд голыми руками, словно безобидные снежинки, и рассматривал их перед тем, как отпустить в небытие.

– Вы пришли, – сказал Перун, не поднимая головы.

Его голос был гулом землетрясения, звуком разрывающейся материи.

– Мы пришли за советом, – ответил Влад.

– За советом? – рассмеялся Велес. Его смех был похож на шелест старых страниц. – Или за оправданием?

Перун наконец, оторвался от наковальни.

Его глаза – две вспышки молний – ощупывали их пронзительным взором.

– Вы дали людям правду.

– Да, – сказала Настя.

– И что они сделали с ней?

Влад молчал.

– Ваши люди… – заговорил Перун, снова продолжив монотонные удары молотом. Звук его слов заставлял дрожать всё пространство вокруг Влада и Насти. – …Рвут друг друга на части. Как псы, озверевшие от запаха крови. Вы дали им Правду!

Он с силой опустил молот.

БУМ. БАЦ. ХРЯСЬ.

Новая молния-демон взвилась и погасла.

– Но, Правда без Мудрости – всё равно что меч без рукоятки в руках младенца. Вы больно режетесь сами и случайно калечите других. Глупость.

– Глупость? – Настя сделала шаг вперёд. Ее хрупкая девичья фигура в промокшей куртке и джинсах казалась ничтожной перед исполином, но оберег на ее груди ярко вспыхнул – янтарным цветом предупреждения, окаменевшей слезы, застывшей смолы времени.

Свет был яростным и устойчивым.

– Мы хотели, чтобы они помнили! – воскликнула Настя.

– Помнить – не значит мстить, – сказал Велес. Он поднял руку, и в его ладони замерла пойманная звезда. – Вы раскопали прошлое. Но не дали людям сил принять его.

– Мы дали им силу сопротивляться Мороку! – голос Насти звенел, как надтреснутый колокол во время священного набата. В нем не было прежней уверенности, но была ярость и вызов. – Силу знать Истину! Силу не быть рабами чужих, лживых сказок и льстивых обещаний Морока!

Велес медленно, словно скрипя невидимыми суставами, повернул голову. Его глаза, глубокие, как колодцы, ведущие в ядро расплавленной планеты, впились взглядом в Настю. В руке он сжимал только что пойманную искру-сверхновой звезды. Она пульсировала в его ладони, как живое, обречённое сердце.

– Силу? – переспросил он мягко. В его голосе зазвучала древняя, как само время, ирония, терпкая, как дым костра. – И что они делают с этой «силой», дитя моё?

Он поднял руку с искрой.

– Они не знают, с какой стороны на неё смотреть. Они – как обезьяны, нашедшие гранату. Бросаются. Тянут в разные стороны. Того и гляди уничтожат себя и других.

Он сжал ладонь.

Искра погасла с тихим пшиком, как капля росы, упавшая на раскалённые угли костра в ночь на Ивана Купала, оставив лишь запах озона.

– Морок… – Велес кивнул куда-то в звездную тьму за платформой.

Там, в глубине, на миг мелькнуло что-то маслянисто-черное, как копоть никогда не чищеных труб у печей крематория, скользкое, вобравшее в себя свет кромешной тьмы.

– …он доволен. Его сила растёт с немыслимой скоростью. Не ото лжи, о неееет. От вашей всё сокрушающей правды. От этой боли, которую вы так щедро, так самонадеянно разлили по всему миру.

Он развёл руками, и в его улыбке была бездна холодного саркастического сочувствия.

– Люди… они сами теперь взывают к нему. Шепчут в подушку, кричат в пустоту: «Забери! Забери эту боль правды! Верни нам покой неведения! Сделай, как было раньше!». И он… внемлет им. Шепчет в ответ сладкие обещания спокойствия. Дарит сладкое чувство обычного душевного забвения. Это его новая пища. Самая вкусная, питательная. Самая нежная, сладкая.

– Мы не сделали ничего плохого – Влад стоял, сжав кулаки до хруста в костяшках. Холодный пот от леденящего душу откровения стекал по его спине. В ушах, поверх гула Перунова молота и шипения умирающих молний, зазвучал голос Георгия Стрешнева – тот самый, из прошлой ночи, но теперь – усиленный в тысячу раз, вложенный в уста Велеса:

«Ты делаешь ошибку, сын мой. Ты думаешь, что правда освобождает. Но она способна и убивать. Убивать покой. Убивать семью. Убивать любовь. Ты хочешь, чтобы все всё помнили? Хорошо. Пусть помнят,… но только не страдают сами и не заставляют страдать других. Смотри, что ты наделал со своей вселенской правдой…»

Велес лишь подтвердил самое страшное.

Теперь не Морок был их главным врагом в предстоящей битве.

Им противостояла сама природа человека – его страх перед болью, его жажда удобного забвения.

Настя стояла неподвижно. Янтарный свет оберега плясал на ее лице, делая его похожим на маску. В ее глазах, отражающих костёр из звёздной пыли и бездны, боролись два начала: человеческая боль Насти и холодная, всевидящая ясность и ярость Лады.

– Что же нам теперь делать? – спросил Влад, обращаясь к Перуну, к его сокрушающему молоту. Голос его был хриплым, но в нем не было слома. – Молчать? Позволить Мороку стереть все снова?

Перун перестал бить по наковальне. Он поднял голову и внимательно посмотрел на стоящую перед ним пару – "Неразлучники". Его глаза, как две вспышки молний в грозовой туче, уставились на Влада и Настю.

– Бороться, Воин Слова, – прогремел он, и звук ударил по платформе. – И взвешивать свои решения, Хранительница. Со страхом людей. Собственным страхом. С причиной Страха. С корнем зла. С тем, что делает Правду – оружием самоуничтожения в неумелых руках.

Он указал молотом в ту же бездну, куда ранее кивал Велес.

– Не Морок создал эту человеческую слабость. Он лишь… культивирует ее. Найдите источник сладкого яда. Найдите то, что питает его силу в Яви. И тогда…

Молот снова обрушился на наковальню.

БУМ. КЛАЦ. ХРЯСЬ.

Новая молния-демон взвилась и погасла.

– …тогда бейте в самое Сердце.

Велес тихо рассмеялся. Звук был похож на шелест высохших осенних листьев по утреннему широкому московскому проспекту.

– Сердце зла, – прошептал он. – Оно может оказаться ближе, чем вы думаете, "Неразлучники". Гораздо ближе.

Его взгляд скользнул по Насте. По ее оберегу, все ещё пульсирующему тревожным янтарём.

В ее глазах мелькнуло понимание, смешанное с ужасом.

Конь с гривой лунного цвета нетерпеливо топнул копытом.

Время на Совете истекло.

Звёздный костёр пылал, бездна зияла, а ответы богов были страшнее любых вопросов.

Борьба только начиналась.

И поле битвы находилось не в Нави, и даже не в собственном мире людей, а в их сердцах…

…и, возможно, в их собственных душах.

Оно было настолько неожиданным, что Влад и Настя даже немного растерялись.

Лунный странник цокнул копытом – и искры, разлетающиеся от наковальни Перуна, сменились хлёсткими каплями весеннего дождя.

Неразлучники оказались в Кунцево, в переулке у дома, под тусклым фонарём и непрекращающимся косым дождём.

Они долго стояли, держась за руки, не замечая, что промокли до нитки.

И стояли бы, наверное, ещё дольше.

Но талисман на груди Насти засветился тревогой – деревянная девушка взмахнула крыльями и потянула их в сторону подъезда.

По приходу в квартиру они снова обнаружили конверт.

Чёрный. Без адреса. Без подписи.

Влад разорвал конверт.

Внутри не было листка с угрозами.

Там лежала старая фотография.

Выцветший снимок 1937 года.

Группа мужчин в форме НКВД у здания с колоннами.

В центре – молодой офицер с резкими чертами лица.

Его глаза – ледяные, пустые – смотрели прямо в душу.

– Дед… – Настя схватилась за край стола. Её голос дрогнул. – Это он. Тот самый, о котором писали.

Фотография вдруг вспыхнула синим пламенем.

Но не сгорела.

Вместо этого на её поверхности проступили другие изображения – как плёнка, прокручиваемая назад:

– Тот же мужчина, но в гражданском, читает книгу ребёнку (отцу Насти?).

– Он же, бледный, подписывает какой-то документ, рука дрожит.

– Наконец – он сам, уже в роли жертвы, стоящий у стены с поднятыми руками.

Последний кадр застыл, покрылся кровавыми пятнами, и на обороте проступила надпись:

«ВСЯКАЯ ПРАВДА – ЛОЖЬ, ЕСЛИ ОНА НЕ ПОЛНА. ВЫ ГОТОВЫ УЗНАТЬ ВСЁ?»

Перо Влада, лежавшее рядом, вдруг впилось в его ладонь, как укус змеи.

Капля крови упала на фотографию – и комната наполнилась голосами:

"Расстрелять!"

"Он же невиновен!"

"Приказ есть приказ…"

Настя зажмурилась, схватившись за оберег и потеряла сознание.

Утро.

Оно пришло не со светом, не с будильником и не с щебетом птиц, а с вибрацией мобильных телефонов.

Хэштег #Неразлучники снова полыхал, но огонь благодарности почти погас, вытесненный копотью гнева и страха.

«#Неразлучники – не герои, а провокаторы! Сколько ещё семей разорите своими «архивами»?»

«Они открыли ящик Пандоры! Теперь все друг друга ненавидят! Хватит!»

«#Правдоруб прав: кто их финансирует? Почему молчат о предках Насти? Им можно копать в чужих семьях, а в своих – табу?»

«Дети в школе из-за их «правды» дерутся – один дед герой, а у другого – полицай! Это вы хотели? Ублюдки!»

Слово «ублюдки» повторялось, как рефрен.

«Провокаторы». «Поджигатели». «Опасные радикалы».

Влад вслух прочитал заголовок в крупном государственном онлайн-издании, который всплыл у него в ленте:

«Копаясь в грязном белье прошлого, так называемые «Неразлучники» сеют рознь и ненависть между гражданами, оскверняя светлую память героических предков. Их деятельность, финансируемая из сомнительных зарубежных источников, направлена на подрыв исторических основ государства…»

Настя молча тыкала пальцем в экран планшета, листая комментарии.

Каждый – как удар тупым ножом.

Ее лицо было каменным, но Влад видел, как мелко дрожит ее рука.

– Продажные куклы, – прошептала она, остановившись на особенно ядовитом отзыве. – Враждебные силы. Оказывается, мы опорочили "светлое прошлое великой страны". Интересно, как они это совмещают с расстрелами под Ржевом? Или это уже тоже "светлое прошлое"?

Горькая ирония в ее голосе резала слух.

Влад положил руку ей на плечо.

Перстень «Лад» отозвался слабым теплом, но Настя не отреагировала.

Оберег под свитером вспыхнул резко и коротко – черным.

День.

Давление нарастало, как атмосферное перед ураганом.

– Звонки: городской телефон молчал, зато сотовые разрывались от анонимных номеров. Молчание в трубке, тяжёлое дыхание, короткие угрозы: «Заткнитесь», «Убирайтесь», «Сдохните». Иногда – плач женщин: «Мой сын теперь изгой в школе из-за вас!»

– Почта: В ящике, наряду с редкими письмами поддержки, появились конверты с фотографиями разбитых окон (Тех? Чужих?), с вырезками из старых газет о «врагах народа», с белым порошком внутри (оказалось мукой, но час паники был жутким).

– Улица: Прохожие начинали узнавать их. Одни – с ненавистью (отворачивались, плевались, один раз бросили гнилой помидор, угодивший Владу в плечо). Другие – со страхом (шарахались в сторону, как от прокажённых). Детей одёргивали: «Не смотри на них!»

– Работа: Редакции, где они публиковались, стали вежливо отказывать: «Не в тему», «Не формат», «Слишком спорно». Их документальные зарисовки пропадали из сетей вещания без объяснений. Типография, печатавшая их тонкие книги, внезапно «обнаружила технические неполадки».

Они становились невидимыми изгоями.

Призраками, о которых все знают, но которых стараются не замечать.

Правда, которую они несли, обернулась против них же – клеймом.

Вечер.

Тень возвращалась.

Ровно в 21:00, когда сумерки сгущались в синеву, а фонари зажигали свои жёлтые глаза, он появлялся.

Всегда в той же подворотне напротив.

Всегда неподвижный, в плаще и шляпе, с тяжёлым портфелем в руке.

Как страж.

Как судья.

– Он снова там, – Настя стояла у окна, не включая света в комнате. Ее профиль вырисовывался на фоне мокрого стекла.

Влад подходил.

Да.

Тень.

Неприкаянная и навязчивая.

Они пробовали выходить.

Однажды Влад спустился вниз, решительно шагнул к подворотне.

Но за несколько метров фигура растворилась.

Не убежала – именно растворилась, как дым на ветру.

Осталось лишь ощущение холодного сквозняка и тот же запах – пыли, кожи и чего-то горького, как полынь забвения.

На асфальте – ни следа.

Часть четвёртая:

"Правда"

За окном была просто замечательная весенняя погода. Лучи солнца плясали по пожелтевшей от времени поверхности фотографий – тех самых, что лежали теперь на столе, превратив уютную комнату в поле боя между памятью и забвением.

Фотография деда Насти излучала холод. Не приятный холод старых библиотек, где знание дремлет в ожидании читателя, а ледяное дыхание открытой могилы. Мужчины в форме НКВД смотрели с неё пустыми глазами – глазами тех, кто давно перестал быть людьми, превратившись в функции системы. Особенно он – молодой ещё капитан с острыми скулами и подбородком, похожим на лезвие гильотины.

– Ты уверена? – спросил Влад, и его голос прозвучал странно глухо, будто их квартира вдруг наполнилась ватой. Он не отрывал взгляда от снимка, где его собственное лицо, казалось, искало отражение в чертах того человека.

Настя сжала оберег на груди так, что деревянные крылья Лады впились в ладонь, оставляя на коже узор, похожий на древние руны.