Эта книга не закончится, даже если ты закроешь её

Ульяна Кузнецова

Эта книга не закончится, даже если ты закроешь её

Эта книга не закончится, даже если ты закроешь её.

"Потому что слёзы героев уже прорастают сквозь страницы в твою реальность – а последняя глава станет первым вопросом к твоему отражению в зеркале."

Чернила её души разлились дождём.

Жила-была девочка. Её доброта была похожа на весенний ливень – внезапная, щедрая, смывающая пыль с мира. А характер… Он менялся, как погода над океаном:

– Иногда она смеялась ураганом, опрокидывая скуку, как вазы с искусственными цветами;

– Иногда задумывалась тихим туманом, растворяясь в вопросах глубже морской впадины;

– А порой плакала грозами – но даже тогда её слезы пахли озоновой свежестью после молнии.

Когда грустила:

– Иней покрывал зеркала узорами;

– Лужи у подъезда отражали созвездия «Плачущего жирафа» и «Заблудившегося трамвая»;

– После её слёз на асфальте прорастали цветы из проволоки – колючие, но упрямые.

Но душа её всегда оставалась солнечной. Даже в гневе она напоминала полярное сияние – холодное лишь на вид, а внутри – термоядерный синтез надежды. Люди говорили: «Она сама – природное явление», но не догадывались, что ветер в её волосах знает дорогу к другим мирам.

Она понимала язык стихий:

– Слышала, как шепчутся дожди, как ворчит гроза за три дня до прихода;

– Чувствовала запах первого снега в июле, но не могла это изменить, только записать в свой блокнот с серебряными уголками.

Казалось, этот диалог со Вселенной – вечен.

Но годы шли, как тихие приливы. А проволочные цветы после её слёз, когда-то колючие и упрямые, стали покрываться пылью забытья. И однажды… блокнот с серебряными уголками застыл, раскрытый на пустой странице.

Тоска её была не криком, а тихим оседанием пыли на крыльях мотылька, который больше не мог летать.

Время, которое когда-то шептало прогнозы на ухо, теперь текло мимо молча. Оно не уносило грусть, а лишь утрамбовывало её, как влажный песок под босыми ногами на пустом пляже. Каждый день был приливом, забывшим дорогу к берегу её души, оставляя после себя только мокрый, холодный след.

Вселенная замолчала. Или это она разучилась слышать? Шёпот стихий превратился в далёкий, невнятный гул за толстой стеклянной стеной. Она прикладывала ладонь к холодному стеклу, но чувствовала лишь собственное, одинокое биение сердца.

Тоска была осознанием:

– Что весенний ливень доброты высох, не оросив чужую пустыню.

– Что ураган смеха выдохся, так и не сдув тяжёлые тучи с чужих плеч.

– Что тихий туман задумчивости сгустился в непроглядную пелену, из которой нет выхода.

– Что слёзы-грозы больше не пахнут озоном обновления, а лишь солёной горечью утраты – утраты самой себя, той, что могла слышать музыку мироздания.

Она смотрела на пустую страницу блокнота, и эта белизна была громче любого крика. Это был памятник немоте, возведённый годами тихих приливов, уносивших с собой осколки её волшебства. Мир снаружи и мир внутри потеряли связь. И осталась лишь тишина. Глубокая, бездонная. Как морская впадина, в которой больше не шевелились тайны, а лишь спали забытые сокровища, покрытые илом времени. Тоска была этой бездной. И ощущением, что солнечный уголок души, который, казалось, должен был остаться навечно, медленно, неотвратимо затягивало облаками.

Темнота, соткавшая себе лестницу.

Скука въелась в кости.

Девочка сидела на подоконнике, обхватив колени. Тоска пульсировала под кожей – то тяжёлыми шариками ртути, то осколками разбитого зеркала. За окном "плачущее созвездие" мерцало в луже.

Она вспоминала:

– Как год назад гроза заставляла её петь – голос разрывал тишину, как ножницы шёлк;

– Как запах снега в июле щекотал ноздри, словно иголки шампанского;

– Как проволочные цветы после её слёз казались победными.

Теперь же…

Мир оделся в вату:

– Дожди бубнили монотонно, как забытый телевизор;

– Звёзды в лужах покрывались паутиной;

– Даже собственные слёзы падали безэхом – как пластиковые бусины на линолеум.

– По-че-му?, – её шёпот оставил на стекле трещину в форме вопросительного знака. – Почему волшебство выцвело? Будто кто-то выключил солнце в моей груди…

Девочка прижала лоб к холодному стеклу. Тоска густела в венах, как дешёвый сироп. За окном – ночь, запечатанная свинцовой печатью туч. Ни звёзд, ни луны. Только фонарь под окном моргал устало.

– Выключили… – прошептала она, и дыхание нарисовало на стекле призрачный цветок инея. – Выключили и звёзды…

И вдруг…

Тик.

Что-то щёлкнуло в тишине, как сломанный замок. И тучи – это ватное одеяло, наброшенное на мир – начали рваться.

Не рассеиваться. Рваться! Словно невидимые руки рвут холст. И сквозь дыры – звёзды. Не просто светящиеся точки. Живые. Дерзкие. Голодные до внимания.

Первая – ярко-синяя – дернулась, как пешка на шахматной доске. Оставила за собой след-искорку. За ней – красная, пульсирующая – прочертила дугу, как нож по бархату. Потом – цепочка мелких, серебристых – закружилась в безумном вальсе.

– Что…? – девочка приподнялась, пальцы впились в подоконник. Холод восторга и страха побежал мурашками по спине.

А звёзды… Они начали РИСОВАТЬ.

Вспышка! Зелёная звезда выписала огненным контуром фигуру бегущего оленя. Под ним – мерцающая надпись:

«Где тень становится бездной – там начинается твой полёт. Страх лишь край пропасти, отталкиваясь от которого, взлетают.»

Сердце девочки ёкнуло: страх? Предупреждение? Олень рассыпался в искры.

Вихрь! Группа золотых звёзд сложилась в огромную, улыбающуюся маску. Рот маски раздвинулся, и оттуда выплеснулись слова:

«Между слоями обыденности дремлют неспетые симфонии. Достаточно поцарапать поверхность – и мир зазвучит по-новому.»

Девочка фыркнула – звук неожиданный, резкий, почти безумный. Восторг? Маска скривилась в гримасе и взорвалась фейерверком, превращаясь в слова:

«Кто не переплавляет себя в горниле перемен – становится эхом чужих шагов на чужой дороге.»

Тишина… На мгновение небо почернело пустотой. Потом – одна крошечная, фиолетовая звезда замигала у самого края разрыва. Она потянула за собой тонкую, дрожащую нить света. Нить выписала: «"Помнишь запах мокрого асфальта после первого грома? Он пах…"» Слово оборвалось. Звезда погасла. Тоска сжала горло девочки. Но тут!

Взрыв Безумия! Десятки, сотни звёзд ринулись в пляс! Они чертили спирали, кресты, спутанные клубки линий, ослепительные вспышки без смысла. Это был язык до слов, до букв – чистый, оглушающий ВОСТОРГ ХАОСА! Одна фраза вспыхнула на миг в центре вихря, сложенная из обгоревших хвостов комет:

«Босые души танцуют там, где обутые проходят незамеченными.»

Девочка вскрикнула – не от страха, а от невыносимой щекотки в душе. Слёзы брызнули из глаз. Она закрыла лицо руками, но сквозь пальцы ловила безумные всполохи. Мир перевернулся. Гравитация отпустила.

И в этот миг…

Последняя, огромная, бело-голубая звезда. Звëзда с полярным сиянием замерла. Она медленно, торжественно прочертила в небе… ГРУШУ. Совершенную, сочную, испещрённую изнутри тёплыми прожилками янтаря. Груша повисла на мгновение… и рухнула вниз, прямо к окну девочки.

Батарея кашлянула в ответ:

Тук… тук-тук. Пауза. Тук.

Старый код: «Я здесь».

– Я не слышу тебя! – крикнула девочка в пустоту. – Я разучилась понимать даже трубы!

Ворвавшийся ураган в платье из искр.

Воздух вспорол запах сладкой вишни.

– Бу-бу-бу! Неправда!

На её раскрытую ладонь упала Идея. Не приземлилась – упала, как спелая груша, обдав кожу искрами тёплого янтаря.

Её детали сквозь пелену тоски:

– Крылья – не просто переливы, а живые калейдоскопы: если приглядеться, внутри плыли города из леденцов, реки из чернил, леса из скрипичных струн;

– Платье – не просто солнечные зайчики, а пойманные моменты восторга: вот вспышка смеха младенца, вот блеск глаз, увидевших море;

– Волосы – запутавшиеся в них ветки сирени цвели и увядали за секунду, осыпая плечи фиолетовым снегом.

– Здравствуй, Гроза-в-Сапожках-из-Детства! – её голос звенел, как разбитый хрусталь, собирающийся обратно.

– Откуда ты знаешь про мои сапоги? – девочка едва шевельнула губами.

– Потому что я ловила твой смех, когда ты в них прыгала! – Идея крутанулась, рассыпая блёстки. – Ты тогда кричала дождю: "Лей сильнее!"

– А ты… кто?

– Тссс! – Идея прижала холодный пальчик к её губам. – Твои вопросы пахнут дымом и мёдом. Как печенье, которое забыли в духовке. Но я отвечу: я та, кто шепчет на ухо Вселенной: „Дай ей ещё один шанс удивиться!“

Разговор с тенью, которая знала слишком много.

– Во мне поселилась Пустота... – девочка сжала руки, ногти впились в ладони. Боль была якорем.

– Врёшь! – Идея вынула из воздуха обломок слова «но». Он дымился чёрным дымом. – Ты же помнишь, как в шесть лет разговаривала с вороной? Она каркала, а ты спрашивала: „Почему небо синее?“ Это была Я! Я летела рядом в образе ветра!

Она ткнула в дымящийся осколок – тот вспыхнул алым леденцом цвета заката:

– Съешь. Это – твой первый восторг.

Девочка положила леденец на язык – и увидела: Себя в 5 лет. Она прыгает по луже. Жёлтые сапоги. Вода брызжет выше крыш. Она кричит: «Ещё!» – и небо отвечает громом смеха.

-"от чего появляется скука?"– прошептала девочка.

– Скука? – Идея выдула пузырь размером с комнату. Внутри плавали города из светлячков. – Это просто ржавчина на крыльях. Ты забыла Правило:

«Вселенная подмигивает тем, кто осмелится поднять глаза»

Она хлопнула в ладоши – пузырь лопнул, засыпав их конфетти. Каждая бумажка жгла кожу, как снежинка в декабре.

Потом девочка резко соскочила с подоконника. Прошлась по комнате, туда обратно, туда, обратно. Снова подбежала к окну. Взгляд еë задержался на луже, глаза помутнели. И нежный голос, на который как будто едва хватало сил, проговорил:

–– Ничего не выйдет, я знаю, ведь ничего не получается, и не получалось уже столько времени, я, я, я, не смоооогууууу…

Идея и всë волшебство, которое она принесла с собой, начало таять на глазах как сладкий сон. Губы девочки задрожали – так Идея ей понравилась, что не хотелось с ней расставаться.

– Стоооой! – закричала девочка.

– Тогда пойдём со мной! – воскликнула Идея.

– Куда? – девочка сжала ладонь, где Идея-груша оставила след янтарного жара.

– Туда, где хранятся все «почти» и «если бы»! – Идея ткнула сиреневым локоном в лужу под фонарём. Лужа не отражала свет, а поглощала его, как чёрная дыра из бархата. – Прыгай! Но помни: там твоя Тоска будет шептать голосом ржавых петель!

Шаг сквозь Каплю Забвения.

Девочка шагнула. Холод лужи обжег щиколотки не водой, а памятью о несбывшемся. Мир свернулся в трубочку и выстрелил их вверх, сквозь слои спрессованной серости.

Они приземлились не на доски. На тишину.

Чердак был бесконечным складом разбитых обещаний. Не пыль витала в воздухе – серая вата времени, застрявшая в горле вечности. И повсюду – осколки. Миллиарды.

Не стекло. Это были:

– Замёрзшие капли дождя, внутри которых замурованы миры, не успевшие вздохнуть;

– Чешуя гигантской Рыбы Забвения, уснувшей под грузом «никогда»;

– Ловушки для света – каждый осколок покрыт липкой паутиной из обрывков ненаписанных писем и недопетых колыбельных.

Главный Зал: Не просто хаос.

Это «Выставка Упущенных Возможностей».

Стеллажи – из спинок сломанных детских кроваток, скрипящих под тяжестью осколков.

Воздух – густой, как кисель из выдохнутых вздохов. Дышать – значило глотать чужую усталость.

Свет, которого до жалости мало, пробивался сквозь щели в крыше – не лучами, а тонкими иглами, прошивающими темноту серебряными стежками.

Обитатели: Не просто тени. Это «Сборщики Тишины».

Существа без лиц, закутанные в плащи из спрессованного эха. Они скользили между стеллажей, как живые ластики, стирая малейший проблеск цвета с осколков своими холодными, безликими пальцами. Их шелест: «Шшш… здесь ничего не было… Шшш… здесь ничего не будет…»

Их цель: сохранить Чердак в первозданной серости. Цвет для них – чума, смех – землетрясение.

– А вот и осколки зеркал, миры, в которых тонет бдительность, с запахом сумасшествия. Погляди на них… – протянула Идея.

Осколок «Город Без Улыбок»: Внутри – улицы, вымощенные плитами из сплющенных бутылочных крышек. Люди двигались как заводные куклы. Над городом висел колокол, отлитый из сплава страха.

Осколок «Океан Застывших Слез»: Гигантская лужа, покрытая коркой льда толщиной в вечность. Подо льдом – лица. Тысячи, рты открыты в беззвучном крике, глаза – колодцы пустоты. На поверхности – лодка из сложенных вороньих перьев, застрявшая намертво.

Осколок «Она Сама (Искаженная)»: Девочка увидела себя. Но глаза – тусклые, как потухшие угли. На плече сидела не Идея, а толстая, серая моль с лицом Тоски, пожирающая по нитке её платье. В руках – не блокнот с серебряными уголками, а комок спутанной проволоки.

Испытание: Раскрасить Хаос.

Идея взмахнула крыльями-калейдоскопами. Блеск на мгновение ослепил ближайших Сборщиков Тишины. Они зашипели, отползая в тень, как тараканы от света.