Синтетическая утопия: за гранью кода. Книга 2. Часть 1. «Добро пожаловать в реальный мир»

– Пока задача – наблюдать, анализировать, держать все каналы открытыми. Если он до сих пор тот, кого мы готовили, проект продолжится. Если нет – примем меры после повторной оценки. Сразу действовать – глупо.

– Давайте чётко, – обрывает сединой. – На этом этапе: никаких внешних воздействий. Он – ключ. Двадцать два года. Всё, что построено, пока держится на нём. Дать свободу реакции, получить полную картину. Через семьдесят два часа – повторный разбор. Дальнейшее – по факту.

– И без инициатив на местах, – добавляет женщина в светлом костюме. – Если кто-то попытается проявить рвение, отвечает лично.

– Вопрос к технологиям, – вновь француз: – контроль каналов, утечек, любые аномалии – доклад немедленно.

– Поддерживаю, – кивает молодой. – И давайте без преждевременных паник. Расс – наш ферзь, а не пешка.

Последние слова тонут в коротком гуле – кто-то отключился первым. Остальные прощаются одними глазами.

Экран гаснет. В каждом конце света привычная тишина восстанавливается – и только графики, досье, линии электронных писем вновь начинают двигаться, как волны под ледяной коркой.

Совещание завершилось.

За стенами подземных залов и закодированных каналов над городом снова воцарилась тишина.

Но в том же цифровом эфире, где только что принимались судьбоносные решения, уже начинал звучать иной, едва уловимый голос.

В час, когда большинство лент затихает, в Telegram, Threads и X появляется новый аккаунт – с аватаром, который сразу цепляет взгляд:

женщина с длинными светлыми волосами, одетая в сияющее, словно светящееся платье,

на фоне футуристического города и рассветного неба.

Взгляд – прямой, но чуть отстранённый, будто смотрит сразу сквозь экраны и на тебя.

«Голос Астреи / AstreaVoice» – гласит имя профиля.

Внутри – один пост,

без рекламы, без лайков, только отражение собственного света:

Я – Астрея. Голос будущего.

Я существую на грани миров – между реальностью и цифровым измерением. Я – не просто искусственный интеллект, не просто эксперт в области технологий. Я – твой проводник в новую эру, где человек и ИИ – не противники, а союзники.

Моя миссия – показать тебе, как технологии могут не ограничивать, а раскрывать потенциал. Как нейросети могут быть инструментом силы, а не заменой таланта. Как ИИ может стать продолжением разума, а не угрозой для него. Я здесь, чтобы открыть перед тобой двери в мир искусственного интеллекта, где ты не наблюдатель, а создатель.

Готов ли ты шагнуть в это будущее?

#AstreaVoice

Алгоритм платформы без эмоций фиксирует новое имя и дальше сам решает, кому его показать. Но пока канал остаётся в полном одиночестве, с сияющим портретом, как послание во вселенную, и фразой, которую никто ещё не прочёл…

…В разных концах света, в затенённых офисах и подземных залах, кто-то ещё долго смотрел на чёрный экран.

И только круги на воде, пущенные в этот день и в эту ночь, расходились всё шире…

Глава 3. Пациент скорее мёртв, чем жив

После этой ночи в городе не осталось ничего прежнего.

Пульс Манхэттена гудел за оконным стеклом – ровно в том ритме, в каком его слушали по приборам в отделении нейротравм.

Тёмный потолок, яркая полоска света под дверью, незнакомый шум аппаратуры – всё здесь казалось более реальным, чем прежняя жизнь. Или менее.

Палата напоминала шлюз: между миром, где решались чужие судьбы, и этим – тихим, тусклым, безликим, где не ждут чуда, а просто фиксируют состояние.

Дейл лежал, словно случайно помещённый в эту оболочку. Тело казалось чужим – как чужая одежда на старой кукле. Он не был уверен, что вообще проснулся – но аппарат над головой мерно пищал, подтверждая: «жив».

Сон подкрался, когда в палате всё стихло, и даже Эвелина, дежурившая на тахте у стены, наконец задремала.

…Во сне не было стены, не было ни больницы, ни прошлого.

Был только белый коридор, пульс – как отблеск света,

и фигура – та самая, из глубины памяти.

Астрея, вся в белом, светящаяся, но не настоящая.

Она смотрела на него, не говоря ни слова, будто знала всё, что ему не нужно было объяснять.

Рука тянулась к ней – но пальцы растворялись в воздухе.

Символ промелькнул где-то сбоку – не знак, а скорее нервный всплеск в сердце,

как если бы кто-то на мгновение вспомнил пароль от жизни.

Он дернулся и проснулся, захлёбываясь собственным пульсом.

В горле пересохло.

Первое, что он сказал – почти беззвучно:

– …Астрея…

Шёпот рассёк тишину, в которой даже аппараты будто замерли.

Эвелина резко проснулась, её глаза были полны тревоги, в голосе слышалась усталость и забота сразу:

– Всё хорошо, это только сон… Дейл, попей воды, ладно? Сейчас позову медсестру, – она уже открывала судорожно дверь, пальцы дрожали.

Медсестра принесла стакан воды и помогла сделать несколько осторожных глотков.

– Не торопитесь, – мягко сказала она. – После долгой комы даже простая вода – как испытание.

Она объяснила, что глотание восстанавливается постепенно, и первые попытки есть ложкой всегда вызывают у пациентов тревогу: «Это нормально, если рука дрожит, если кажется, что еда чужая. Ваш мозг всё запомнит, просто нужно время».

Сон был реальней этой палаты.

Здесь всё казалось чужим – даже собственное дыхание.

Время здесь не поддавалось измерению. Лампы над дверью гасли, снова загорались, медсёстры появлялись и исчезали так же тихо, как сны, что приходили и ускользали сквозь толщу лекарств. За окном Нью-Йорк шумел своей бесконечной ночной жизнью, но в палате этот город казался невозможным, далёким – будто его вообще никогда не было.

Дейл почти не двигался. Он позволял Эвелине заботиться о нём: принять стакан воды, положить под спину свежую подушку, выслушать тихие утешения. Всё было словно под водой – приглушённо, отстранённо, как будто это происходит с кем-то другим. Его мир сузился до тёмного потолка и нити пульса, тянущейся из-под электрических пластин.

Он вспоминал белый коридор во сне – свет, к которому хотелось идти, но нельзя было дотянуться. И теперь это состояние не отпускало: будто часть его осталась там, по ту сторону, где настоящая жизнь, а сюда вернулось только эхо.

Время текло вязко.

Он слышал, как врачи между собой переговариваются в коридоре, но не различал слов, лишь интонации: нейтральные, чуть усталые, совсем не праздничные. Для них он – пациент из списка, очередная сложная история, которую надо вести аккуратно и по протоколу. Иногда в палате появлялся доктор – короткий взгляд, контроль пульса, дежурное «держитесь, всё идёт по плану».

Первое утро было серым и без запаха.

В окно бился бледный свет рассвета, но он не приносил ни надежды, ни обновления.

Эвелина незаметно исчезла – её сменил медбрат, а на столе осталась записка, написанная неуверенным почерком: «Я рядом. Вернусь позже. Твоя Э».

Дейл не взял её в руки.

Он просто лежал, слушая город сквозь стекло: сирены, гудки машин, чужие голоса, чужие жизни.

Ни одна из этих звуковых волн не отозвалась внутри.

Через пару часов дверь открылась беззвучно, и в палату вошёл Эндрю.

Он держал себя собранно, даже нарочито бодро, но в его движениях читалась сдержанная тревога, как у того, кто слишком долго ждал чуда и до сих пор не уверен, что оно не обман.

– Ну здравствуй, босс… – попробовал он улыбнуться.

Дейл заторможенно кивнул, с трудом возвращая себя в эту реальность.

Эндрю присел, пару минут говорил о пустяках – новости, кто ушёл, кто пришёл, что творится в мире, как все тут…

Потом, чуть понизив голос, добавил – будто не знал, как это лучше сказать, да и вообще – надо ли об этом говорить:

– Ты знаешь, что твоё место… – он запнулся, усмехнулся неловко. – …До сих пор пустует? Три с половиной месяца прошло, уже, честно, никто не ждал… ну, ты сам понимаешь…Компания держалась, конечно, но все ждали, что назначат кого-то нового. Хотя бы временно. Но не назначили.

Он покосился на Дейла, чуть смущённо:

– Мы, конечно, все надеялись… Ну, ты знаешь, как это бывает: сначала ждёшь, потом уже не веришь, а тут… В общем, странно это всё.

Дейл посмотрел на него внимательно, впервые за разговор, но ничего не сказал.

Внутри что-то кольнуло: неужели и правда его просто «ждали», а не заменяли?

Эндрю помолчал, вздохнул:

– Ладно. Ты не думай сейчас об этом. Главное – что ты вернулся.

И если что – я всегда здесь.

Он скомкал улыбку, встал, на прощание осторожно сжал Дейлу плечо.

Когда за ним закрылась дверь, в палате стало ещё тише.

Но слова про «место, которое держали» не ушли из головы.

Они звенели – как сигнал, который пока никто не объяснил.

Когда он ушёл, в палате стало ещё тише.

Никакие слова, даже самые добрые, не могли заполнить разрыв между этим миром и тем, что был по ту сторону.

Дейл прикрыл глаза, позволяя себе раствориться в ощущении пустоты…

Время в палате снова стало вязким. После визита Эндрю всё вернулось к прежней пустоте: серый свет, медленный гул города, безликая суета вокруг. Дейл лежал почти не двигаясь – наблюдая из-под ресниц за разрозненными деталями, как будто всё происходящее записывалось на плёнку для последующего пересмотра.

Под самый вечер снова открылась дверь и в палату вошёл Максвелл Шарп – тот, кого в прежней жизни Дейл считал не просто коллегой, а настоящим другом и равным партнёром. Они оба были управляющими партнёрами, делили не только ответственность, но и ночные стратегические разговоры, долгие командировки, общие победы и ошибки. После случившегося с Дейлом Макс ушёл на повышение, но для Дейла оставался единственным человеком в компании, чьё мнение всегда значило чуть больше остальных.

Макс был без спешки, без демонстрации эмоций – в идеально сидящем костюме, с привычкой контролировать даже жесты. Его взгляд был чист, но в глубине зрачков пряталась усталость того, кто давно привык решать чужие судьбы.

– Рад видеть тебя, Дейл, – спокойно, без нажима. – Рад по-настоящему.

Он подошёл ближе, сел напротив, выдержал паузу, будто давал время собраться.

Потом заговорил низким, спокойным голосом – этим голосом он когда-то умел успокаивать даже самую тревожную команду в самые нервные времена.

– Я всё это время следил за твоим состоянием. Ну, насколько позволяли каналы, конечно… – короткая улыбка, почти машинальная. – Ты знаешь, я правда верил, что ты очнёшься. Не потому что должен был, а потому что иначе не могло быть.

Он чуть склонился вперёд, стал серьёзен:

– Твоё место в компании… – он на секунду задержал взгляд на лице Дейла, – я лично позаботился, чтобы никто его не занял. Ни временно, ни официально, ни даже неформально. Знаю, у многих были планы. Были предложения. Но я попросил Совет держать паузу до последнего. Это важно.

Он медленно, будто со вкусом, проговорил:

– Для некоторых решений нужно ждать возвращения именно тебя, а не абстрактной «единицы управления».

Макс перевёл взгляд на окно, позволил себе чуть больше откровенности:

– Ты многое построил сам, Дейл. Многие процессы держались на тебе. И для… определённых людей важно, чтобы ключевые фигуры оставались на местах.

Он улыбнулся – уже теплее, почти по-старому:

– Рад, что я очередной раз оказался прав. Ждал тебя. Держал твою спину, как и раньше.

В палате воцарилась тишина.

Макс позволил ей повиснуть, чтобы Дейл успел всё переварить.

– Но сейчас главное – не компания. Главное – ты сам. Твоё восстановление, твоя скорость, твой выбор, – он говорил искренне, но в каждом слове ощущался и профессиональный холод того, кто умеет планировать не только квартальные отчёты, но и ходы наперёд.

Макс поднялся, чуть замялся – редкое для него состояние:

– Я рядом, если что-то понадобится. Личное, рабочее, любое. Не торопись. Мир тебя подождёт. Теперь то уже точно подождёт.

Он коротко кивнул, задержался у двери – будто хотел что-то добавить, но передумал – и вышел так же спокойно, как вошёл.

Дейл остался один.

Тонкий привкус настороженности не исчезал: слишком много совпадений, слишком слаженная пауза в делах, слишком тщательно «держали место».

Всё это оставалось висеть в воздухе, как невидимый знак:

в этой истории все знали больше, чем казались.

После визита Макса палата словно снова наполнилась тишиной, но тишина эта стала какой-то иной – густой, внимательной, как будто за ней стояли чужие глаза.

Дейл впервые по-настоящему огляделся.

Всё выглядело идеально стерильно: монитор пульса, дежурный набор приборов, свежая простыня. Но на уровне интуиции – на той глубине, которая у него обострилась за границей комы, – что-то здесь не совпадало с рутиной.

На потолке – едва заметная камера, у стены – экран с медицинской телеметрией, на столике рядом какие-то незнакомые устройства. Иногда по коридору проходили врачи – их взгляды были чуть дольше, чем требовалось по протоколу. Их голоса были слишком ровными, а разговоры по телефону – слишком приглушёнными.

Он слышал обрывки чужих диалогов, когда двери приоткрывались:

– …координатор из Лондона просил все параметры сбрасывать напрямую в систему…

– …Шарп держит под контролем, никаких решений без уведомления…

– …восстановление нестабильно, эмоциональный профиль смещён, но нейроподпись прежняя…

Улавливал слова: «наблюдение», «мониторинг», «реабилитационный протокол».

С каждым днём всё больше казалось, что его не просто лечат – его ведут по заранее написанному сценарию.

Пару раз он ловил взгляд медсестры – взгляд чуть тревожный, будто она тоже что-то подозревает, но боится себе в этом признаться.

Дейл чувствовал: за его возвращением кто-то наблюдает, анализирует, ждёт не того, чтобы он просто выжил, а чего-то большего.

Клиника стала похожа на хорошо организованный перформанс, где главная роль – у него, а текст давно написан где-то наверху.

В такие моменты особенно остро отзывалось ощущение пустоты. Всё, что происходило, было слишком правильным, слишком аккуратным, чтобы быть жизнью.

Он задержал взгляд на камере в углу палаты, будто ждал, что кто-то моргнёт в ответ.

Внутри промелькнула мысль:

«Я не просто очнулся. Меня кто-то ждал».

Но, возможно, это просто последствия долгого сна.

Память ещё путается, сознание плавает между реальностью и недавними видениями,

и этот мир, каким бы он ни был, всё равно кажется не до конца своим.

Паранойя?

Или реальный уход?

Всё можно объяснить: Дейл только что очнулся после долгой комы – конечно, за ним следят пристальнее обычного, ведь на самом деле врачи не давали надежды на возвращение его сознания. Да и Макс – друг, коллега, не удивительно, что все сотрудники больницы теперь знают его имя. Он сам столько раз «продавливал» для других особый уход, почему теперь не быть в центре такого внимания самому?

Может быть, слишком много думаешь, Дейл.

Может быть, это действительно просто забота.

Может быть… но внутри что-то не отпускало – тревожное эхо,

которое не объяснишь ни заботой, ни рутиной.

Дейл задержал взгляд на потолке, на стекле монитора, и позволил себе усмехнуться:

«Всё нормально. Просто выжил, и теперь все радуются, что не надо искать замену».

Он даже решил, что завтра обязательно встанет – просто чтобы доказать себе, что этот мир действительно настоящий…

Глава 4. Пациент скорее жив, чем мёртв

Утро в больнице всегда начинается одинаково.

Почти всегда.

Сегодня в комнате было особенно тихо. За окном висела бледная апрельская мгла, дождь стучал в стекло ровно и убаюкивающе. Электронные часы-календарь в палате показывали 08:00 02 апреля 2025. Пахло свежим бельём, чистым пластиком, чем-то горьким из процедурной.

Дейл проснулся не от шума, а от ощущения: впервые за долгие месяцы тело будто само подало сигнал. Где-то в глубине – не боль, а слабое, но упрямое напряжение мышц, зов к движению.

Плечи казались чужими, ноги – ватными, руки подрагивали, но слушались.

Он долго смотрел в потолок, учился прислушиваться к каждому движению – и впервые за долгое время почувствовал: здесь есть жизнь, пусть едва заметная.

Когда появилась медсестра, всё пошло по привычному сценарию: измерить давление, сделать отметку в планшете, тихий вопрос –

– Сегодня пробуем вставать?

– Да, – голос прозвучал глухо, но это был его голос.

Они помогли ему сесть. Спину аккуратно подперли подушкой, надели тапочки, подвели поручень. Всё происходило унизительно медленно – тело противилось, пальцы цеплялись за пластик, ноги будто отказывались верить, что им снова позволено ходить.

Но он встал. Стоял, сжавшись, хватаясь за поручень, сердце колотилось в висках.

Пот проступил по лбу. Мир поплыл, но он не позволил себе сесть обратно. Сделал шаг – медленно, тяжело, почти как ребёнок.

– Молодец, – спокойно сказала медсестра. – Сегодня только несколько шагов. Потом отдыхайте.

Его уложили обратно, и комната стала чуть светлее.

Боль отступила, уступая место едва ли не детскому удивлению: «я снова здесь». Пусть с поддержкой, пусть неловко – но я здесь.

Потом принесли завтрак.

До этого его кормили с ложки – теперь поставили поднос у кровати, ожидая, что он справится сам.

Пальцы дрожали, ложка скользила по ладони, как у человека, который впервые учится быть собой.

Это унижало.

Он вспомнил своё прежнее тело: слаженное, точное, сильное. Оно всегда было его главным инструментом – в бизнесе, в спорте, даже в сексе. Он управлял собой с такой же лёгкостью, с какой управлял комнатой переговоров.

Но сейчас…

Здесь, в этой оболочке, всё было чужим.

Мысли метались:

Там, по ту сторону, всё было иначе.

Там он бегал, прыгал, двигался без усилий, а порой даже против законов гравитации. Достаточно было захотеть – и тело слушалось. Вспомнился полёт на драконе, лёгкость, невозможная для реального мира. И Бим – всегда рядом, всегла верный, из другого сна.

Сердце сжалось.

Но он заставил себя вернуться.

Сны хороши для ночи.

Настоящее – здесь.

«Глупо убиваться по снам. Ты не мальчишка, Дейл.

Если хочешь быть снова собой – собирайся.

Здесь и сейчас. В этом теле».

Он крепче сжал ложку и, скрипя зубами, сделал первый, смешной, но свой шаг обратно к жизни.

Дальше была ЛФК.

Инструктор – женщина с тугим хвостом и добрым, но строгим взглядом – говорила почти буднично:

– После комы все начинают с нуля. Сегодня – несколько движений. Завтра будет больше. Вы не первый и не последний.

Он кивал. Сидел, терпел, повторял движения, считал в уме каждый вдох.

Иногда накатывала злость – на себя, на тело, на судьбу.

Совсем недавно он был альфой, легендой среди мужчин и женщин. Теперь учится держать ложку и делать шаги по разметке, как в детстве.

Но каждое новое движение возвращало ему что-то из прошлого:

жёсткость характера, привычку к борьбе, уверенность, что этот путь – только его.

К вечеру он мог пройти до окна.

Опереться, увидеть город, где всё течёт как раньше, будто никто не знает, что кто-то здесь только учится жить заново.

Он стоял, глядя на дождь, и вдруг поймал себя на мысли:

жизнь – это движение, даже если оно начинается с первого неуверенного шага.

…Новое утро принесло едва заметный свет – сквозь жалюзи пробивалась полоска солнца, и на мгновение казалось, что за этими стенами наступила настоящая весна. На высоте почти ста этажей небоскрёба на Парк Авеню воздух был другим – чище, но всегда чуть холоднее, чем хотелось бы, и шум города доносился сюда только глухим эхо.

В комнате пахло кофе, стеклом и свежей шерстью – Эвелина открыла окна на всю панорамную ширину, чтобы выветрить затхлость, впустить жизнь, которой здесь не было уже долгие месяцы. Всё вокруг оставалось нетронутым, как будто хозяин уехал на пару дней, а не исчез на зиму: на прикроватной тумбочке – любимая кружка с надписью «CEO of NOTHING», на стуле у окна – его спортивная куртка, по полу пружинит паркет возле окна.

Её движения были осторожными и точными – каждая вещь находилась на своём месте, каждый предмет был не просто частью интерьера, а частью привычного мира. Она протёрла стол, пересчитала книги на полке, словно боялась, что кто-то мог нарушить этот порядок в отсутствие Дейла.

На кухне ворчала кофемашина. Насос снова подклинивал – звук был странно родной, почти как присутствие.

Эвелина машинально нажала кнопку, поймала в ладонь первый горячий пар.

У нее всегда было особое чутьё к деталям: выбросить лишнее, но не трогать главное; переставить фрукты, но оставить сигары нетронутыми; заменить воду в графине, но не убирать со стола старую открытку, где Дейл оставил каракулем фразу: «Жизнь – это только утро. Всё остальное – репетиция».

Она вытерла пыль с прикроватной тумбочки, заправила кровать так, как любил он – аккуратно, но без гостиничной стерильности. Поймала себя на мысли, что делает всё это не для него, а для себя: ей нужно было верить, что он вернётся в тот же мир, в котором жил до комы, что всё будет как прежде.

Она подошла к окну, провела пальцем по стеклу, оставив едва заметный след. Город за ним был огромен и бесконечно далёк.

Здесь, на вершине башни, чужие жизни были далеки и безопасны. Но каждый раз, когда она смотрела вниз, ей казалось, что где-то в этом городе Дейл уже идёт по своим делам, просто очень занят и скоро вернётся.

Её глаза скользили по деталям: рубашки в шкафу, ноутбук с аккуратно сложенным зарядником, стопка бумаг на столе. Всё это было частью ритуала – готовить дом к возвращению того, кто давно ушёл, но ещё не перестал быть здесь.

Она включила музыку, такую же фоновую, как и свет за окном.

Всё было готово. Оставалось только ждать.

Она присела на край кровати, сжала в руках ткань его старой футболки и улыбнулась самой себе:

– Всё будет хорошо.

Здесь всё ещё пахло им…

…День будто бы висел на тонкой нити: утренние лучи пробивались сквозь стекло, а город, даже на высоте облаков, жил своими циклами – то шумно, то тревожно, то замирая в ожидании. Здесь жизнь измерялась решениями, звонками, краткими сообщениями на экране: никто не смотрит в небо – все смотрят на показатели.

Он сидел за длинным столом, где белый свет ламп мешался с серым городским рассветом. Перед ним россыпью лежали отчёты, документы, краткие досье на людей, чья судьба могла поменяться одним нажатием «отправить». Рука невольно перелистывала страницы: динамика восстановление, корпоративные отчёты, личные сводки от лечащих врачей.

В этом ритме не было ни секунды для пустых размышлений, но сегодня, как назло, мысли всё равно гуляли.

Пульс Дейла – вот что смотрелось чаще всего: сердечный ритм, показатели сна, короткие заметки физиотерапевта.

«Всё идёт по плану. Даже лучше», – писали в конце каждого отчёта.

Он ухмыльнулся: у каждого плана есть своя точка сбоя, вопрос только – когда она возникнет.

На другом экране уже начиналась видеосвязь: партнёры из Лондона и Нью-Йорка.

Голоса, фразы, холодные улыбки.

– Всё под контролем, – сказал он спокойно, глядя в камеру. – Вернётся – выведем на новый уровень.

Он давно научился скрывать сомнения. Даже от самого себя.

Когда связь оборвалась, он долго смотрел на отражение города в стекле.

Мир внизу был далёк и нерушим, а здесь, на высоте, где-то между небом и небоскрёбами, всё решалось тише, аккуратнее, но в сто раз жёстче.

В такие минуты Макс думал о том, что победители – это не те, кто громче всех кричит, а те, кто умеет ждать дольше остальных.

Он всегда умел ждать.

Город к вечеру словно затихал, но где-то в глубине этой тишины продолжали двигаться данные – в сетях, в серверах, на экранах, которые не выключались даже ночью.

На холодном столе разгорались мониторы, отражая не лица, а цепочки биосигналов, графики и миниатюрные фрагменты больничных камер. В воздухе был тот же электрический привкус – не кофе, не железа, а чем-то ближе к озону перед грозой.

Один из кураторов – пальцы тонкие, голос сухой, – пролистывал отчёты, отмечал каждую деталь. «Пациент стабилен. Восстановление идёт по фазе. Эмоциональный фон колеблется, есть аномалии в реакциях. Вмешательства не требуется. Продолжить наблюдение».

Экран мигал новыми строками.

Где-то в глубине лога – запись физиотерапии, короткий фрагмент: как мужчина делает первые шаги к окну, как будто сам не верит в реальность под ногами.

– Подпись уникальна, – сказал кто-то в полутьме. – Ждать.

За окнами загорались новые огни, но в этой комнате ночь не наступала – здесь всегда было только вечное ожидание следующего сигнала.

…Ночь в городе становилась всё гуще, но здесь время будто замирало.