Лед и пламя

Максим Сапфиров

Лед и пламя

Опозданием, мы наказаны,

Что слова любви прежде сказаны,

Что совсем другим доверялись мы За полчаса до весны.

ПРОЛОГ

Безутешная скорбь охватила Лилиан – её ребёнок ушёл из жизни. Эти страшные слова всё ещё звенели в сознании Теодосии Гатри, когда она вошла в комнату, напряжённо вглядываясь в полог, скрывающий кровать сестры.

На семейном кладбище вскоре появится новая могила с маленьким крестом – печальное свидетельство короткой жизни. Теодосия даже не заметила, как крепко сжала конверт – бумага затрещала, неприятно резанув слух. Она вернулась домой всего несколько минут назад, полная надежд поделиться долгожданной вестью, которую все так ждали. Но сейчас это казалось совершенно неважным.

– Входи, дорогая, – мягко позвал Аптон.

Теодосия переступила порог, уловив аромат лимонной вербены – любимых духов Лилиан. Остановившись, она не решалась подойти ближе к кровати.

– Лилиан… ребёнок… – слова звучали неестественно, будто их произносил кто-то другой.

Муж Лилиан поднялся с кресла, подошёл к Теодосии, нежно обнял её, погладил золотистые волосы. Отстранившись, заглянул в её карие глаза.

– Она потеряла ребёнка вскоре после твоего отъезда, Теодосия. На этот раз всё произошло быстро, почти без осложнений. Доктор сказал, что через неделю она полностью поправится. Я хотел послать за тобой, но не знал, где ты.

Теодосия медленно подняла глаза, вглядываясь в лицо человека, которого любила как отца.

– Я… гуляла в парке, читала письмо.

Она не смогла продолжить – слишком много мыслей нахлынуло разом. Прикоснувшись к виску, снова посмотрела на Лилиан, чувствуя укол вины. Сестре давно пора было заняться семьёй, но они слишком долго откладывали. Теперь ей приходилось переживать неудачные зачатия и терять детей на втором месяце беременности – уже в четвёртый раз.

Врачи утверждали, что единственный шанс выносить ребёнка – это дотянуть до третьего месяца, но у Лилиан не получалось. Все, включая Аптона, предлагали усыновить ребёнка, но она отказывалась, отчаянно желая иметь сына или дочь от собственной плоти и крови.

«Это я виновата, что у них нет детей», – подумала Теодосия. Закрыв глаза, она перенеслась в прошлое, в тот день, когда приехала из Нью-Йорка в Бостон – испуганным, одиноким пятилетним ребёнком, чьи родители погибли от удара молнии. Она стала свидетельницей их смерти, и этот ужас едва не убил её.

Лилиан и Аптон, молодые супруги, могли бы создать собственную семью, но из-за заботы о Теодосии отложили рождение детей. Они потратили большую часть сбережений на её воспитание. Лилиан научила её женским премудростям, а Аптон, выдающийся профессор Гарварда, обеспечил блестящее образование. Благодаря ему Теодосия стала умной и образованной, превосходя многих его коллег.

Аптон и Лилиан отдавали ей всю свою любовь и знания, не оставляя ничего для собственных детей. И теперь эти дети никогда не родятся.

– Теодосия, – Аптон взял её за подбородок, – о каком письме ты говоришь?

Она показала ему конверт.

– От доктора Уоллэби.

Аптон оживился.

– Наконец-то. Я знал, что Юджин ответит тебе. Он хочет провести интервью.

Его вера в её будущее только усилила чувство вины.

– Это прекрасная новость, Аптон.

Лилиан протёрла глаза и приподнялась.

– Иди сюда, дорогая.

Аптон шепнул Теодосии:

– Она будет скрывать свою скорбь. Не говори о потере, поделись радостными новостями. Она будет счастлива их услышать.

Теодосия подошла к кровати, улыбнулась, глядя в карие глаза сестры. Волосы Лилиан, как золотистый веер, рассыпались по подушкам. Они были так похожи, что, не будь разницы в шестнадцати годах, могли бы сойти за близнецов.

– У меня замечательная новость, Лилиан, – сказала она. – Доктор Уоллэби согласился взять меня научным ассистентом в Бразилию.

Скорбь Лилиан отступила перед радостью.

– Южная Америка! Ты будешь писать мне каждый день. Аптон, сколько времени будут идти письма?

– Сначала я напишу из Техаса, – пояснила Теодосия. – Доктор Уоллэби сейчас там, в Темплтоне. Как только получит финансирование, вернётся в Бразилию.

Аптон обнял её.

– Ты заслужила эту возможность. Юджин сразу примет тебя. Ваши переписки уже два года, он знает твой интеллект.

– О, он прислал также и свою миниатюру! – воскликнула Лилиан. – Возможно, для того, чтобы ты была готова к встрече, когда приедешь на место. Как глубокомысленно.

– Миниатюра? – спросила Теодосия. – Я, должно быть, не заметила ее. – Она бросила взгляд на рисунок, затем наклонилась, чтобы рассмотреть получше. – Бог мой, как похож на тебя, Аптон! То же тонкое лицо, тот же длинный прямой нос, яркие голубые глаза и седые волосы. Явно старше тебя, но сходство просто поразительное.

– На девять лет старше, следовательно, ему пятьдесят три, – пояснил Аптон. – Он уже выпустился, когда я поступил в Гарвард, но продолжал посещать библиотеку, и именно там я познакомился с ним. Вскоре мы вдвоем стали привычным зрелищем на территории университета, и многие думали, что это мой старший брат. Он великолепный друг, Теодосия. Жаль, что так и не женился и не имеет детей, ибо, я уверен, его потомство унаследовало бы его страсть к научным исследованиям. Мир получил бы немалую пользу от их трудов. Однако по личным причинам он предпочел остаться неженатым. Это хороший человек. Конечно, я не виделся с ним много лет, но его репутация остается незапятнанной. Ты будешь в прекрасных руках, моя дорогая.

Согласно кивнув, Лилиан пробежала глазами письмо.

– Аптон, доктор Уоллэби пишет, что Теодосии нужно доехать до Оатес Джанкшен штата Техас, оттуда – взять автомобиль до Темплтона и в компании сопровождающего, которого он пришлет, ехать к нему.

– Ты должна уехать при первой же возможности, Теодосия, – провозгласил Аптон.

– Не глупи, дорогой, – возразила Лилиан. – Нашей Теодосии понадобится не меньше полутора месяцев, чтобы подготовиться к путешествию. Возможно, даже два – нельзя же отправляться в такую поездку с одной легкой сумкой, и нам нужно еще многое купить для нее.

– Ну, хорошо, – уступил Аптон, снисходительно улыбаясь. – Поедешь, когда Лилиан сочтет, что ты готова, и возьмешь с собой Иоанна Крестителя. Попугай составит тебе компанию во время путешествий.

– Кроме того, обязательно золото, которое отец оставил нам, – добавила Лилиан. – Я хранила его все эти годы. Ты же знаешь, что доктор Уоллэби не сможет платить тебе жалование в Бразилии. Ему понадобится каждый цент, чтобы продолжать исследование. Золота хватит надолго, а когда оно закончится, мы продадим дело отца. Оно продолжает процветать, и, я уверена, мы сможем продать его за значительную…

– Мы не станем продавать дело отца, Лилиан, – возразила Теодосия. – Оно значит для тебя так много, как значило и для отца, и ты это знаешь. Что касается денег, я возьму только свою долю. Ты должна сохранить свою половину для…

– Для чего? Мне больше не на кого его тратить. Я… что я хочу сказать, так это…

Теодосии понадобилось лишь мгновение, чтобы понять, о чем думала Лилиан. У нее не было детей, на которых она могла бы тратить деньги, поэтому хотела, чтобы Теодосия взяла его.

– Лилиан…

– Ты возьмешь деньги. Мне оно не нужно, – Лилиан обвела взглядом богато обставленную комнату. – У меня есть все, что может пожелать женщина. Красивый дом. Любящая сестра. Прекрасный муж. Все…

Ее голос смолк – она проиграла сражение со своей печалью: слезы приучили ее ко всему, кроме всепоглощающей скорби.

– У меня есть все, кроме того, чего никто мне не может дать.

Теодосия быстро отступила в сторону, когда Аптон приблизился, чтобы заключить Лилиан в объятия. Наблюдая за ними, льнущими друг к другу, она почувствовала, как ее захлестнула волна беспомощности.

Если бы только она могла что-то предпринять, чтобы отплатить им за спасение ее жизни, что-нибудь, что сделало бы их такими же счастливыми, какой они вырастили ее. Если бы только…

Ее отчаяние не прошло, когда она обратила внимание на миниатюру доктора Уоллэби, упавшую на пол и лежавшую у ее ног. На какое-то мгновение ей показалось, что это Аптон, а не доктор Уоллэби, смотрит на нее с темно-зеленого ковра.

То же тонкое лицо, тот же прямой нос, яркие голубые глаза и седые волосы.

Тот же блестящий интеллект.

Идея поразила ее внезапно, она покачнулась назад, схватилась за столбик кровати, чтобы не упасть, – ее страдание улетучилось так же быстро, как исчезает тень, встретившись со светом.

Она даст своей сестре то, чего никто другой на земле не может ей дать – ребенка кровной линии Лилиан, такого, который унаследует многие черты Лилиан и Аптона.

А мужчина, который поможет в создании этого совершенно особенного ребенка, находится в Темплтоне штата Техас.

ГЛАВА 1

США, 1995 год.

– Доктор Уоллэби, не поможете ли вы мне забеременеть? – Не замечая недоуменных взглядов ближайших попутчиков в поезде, Теодосия прижала клетку с попугаем к груди, откинулась на сиденье и задумалась над произнесенной фразой: с самого отъезда из Бостона пять дней назад она не переставала размышлять над этим весьма важным делом – теперь же ей захотелось услышать собственный голос.

Покусывая нижнюю губу, она бросила взгляд в окно на заросли орехового дерева: первоцвет и чертополох окрашивали край рощи яркими оттенками розового и фиолетового цвета, пестрые бабочки порхали над цветами, раззолоченными в лучах солнца.

Но красота пейзажа ее не взволновала, а вскоре и совсем стерлась – она не могла сосредоточиться ни на чем ином, кроме досточтимого доктора Уоллэби, воображая, что видит прославленного ученого в залитом солнцем оконном проеме.

– Доктор Уоллэби, – снова принялась она репетировать, – крайне важно, чтобы я зачала ребенка. Вы соответствуете всем характеристикам относительно его отцовства, и мне доставило бы огромное удовольствие, если бы вы согласились стать его или ее создателем. Действие, требуемое для осуществления подобного замысла, является, разумеется, ничем иным, как обычным научным процессом, и, думаю, не ошибаюсь, полагая, что оно может быть исполнено в абсолютно объективной манере и, без сомнения, в относительно короткий отрезок времени.

Купе наполнилось возгласами изумления и громким шепотом. Теодосия взглянула на попутчиков – они почему-то смотрели на нее как-то странно, открыв рты.

– Прошу прощения, что потревожила вас. Я разговаривала сама с собой.

– Я разговаривала сама с собой, – эхом отозвался Иоанн Креститель. – О-о-к! – крикнул он и, набрав в клюв воды, выплеснул ее на темно-синюю юбку Теодосии.

Поворковав с птицей, Теодосия, повернувшись, встретилась с удивленными взглядами.

– Позвольте объяснить подробнее: я считаю, что ухо должно слышать мысли прежде, чем мозг охватит их полное значение и удержит в индивидуальном и строгом порядке. А если они принадлежат к особенно сложным, вышеуказанная проблема решается с большей долей вероятности, если просто озвучить ее, а не только размышлять над ней – в этом и состоит причина, по которой я разговариваю сама с собой.

Иоанн Креститель просунул голову между прутьями клетки.

– В этом и состоит причина, по которой я разговариваю сама с собой, – передразнил он.

Теодосия насыпала несколько семян подсолнуха в клетку попугая, затем снова отвернулась к окну. Задумчиво поглаживая рубиновую брошь в форме сердца с изящными золотыми цепочками, свисающими с нее, почувствовала, что поезд замедляет движение, готовясь к прибытию в Оатес Джанкшен. Сунув руку в сумочку, достала листок бумаги, где было написано имя человека, которого доктор Уоллэби направил в качестве ее сопровождающего до Темплтона:

– Роман Морено, – тихо прочла она. – Высокий. Длинные черные волосы. Голубые глаза. Ездит на старом Харлее.

Ей хотелось, чтобы мистер Морено ожидал ее на станции, но она приготовилась и к другой возможности: Аптон объяснил, что на Юге люди медлительнее, их образ жизни неторопливее. Она не жала причин, лежащих в основе такого поведения, но решила, что, скорее всего, Роман Морено опаздывает.

Девушка ощутила легкое раздражение, и тут же проанализировала свое настроение – поезд еще не остановился окончательно, а она уже испытывает нетерпение, не зная проводника.

– Теодосия, – упрекнула она себя, – нетерпение – чувство, которое редко бывает благоприятным, но часто ведет к подлинному гневу. Если Роман Морено действительно непунктуален, ты воспримешь это в выдержанной манере и сохранишь в памяти тот факт, что не каждому доставляет удовольствие быть такой же исполнительной, как ты.

Как только прозвучало заявление, понравившееся ей самой, поезд, с шипением, остановился, и Теодосия, взяв в руки перчатки, выбросила из головы мысли о своем сопровождающем.

В конце концов, напомнила она себе, весь этот путь из Бостона проделан не ради компании какого-то длинноволосого апатичного техасца по имени Роман.

Испустив громкое «Уф!», девушка задохнулась, почувствовав мучительную жару, обдавшую ее с ног до головы.

– Можно подумать, что в техасском воздухе присутствует невидимый огонь, – пробормотала она. Поочередно приподнимая ноги с раскаленной платформы, отступила в сторону, чтобы не оказаться вытесненной на землю другими пассажирами, спешащими к благословенному укрытию железнодорожной станции.

Где же ты, мой спутник?

– Теодосия, дорогая, – пронзительно крикнул из своей клетки Иоанн Креститель. – Вот чашечка чудесного горячего чая!

При словах попугая Теодосия почувствовала, как еще одна горячая волна охватила ее – Иоанн Креститель повторил то, что слышал от Лилиан каждый день ровно в три часа. Хотя она и сознавала, что птица не понимает, что говорит, ее предложение в данный момент было как нельзя кстати.

– Сегодня один кусочек сахару, Теодосия, или два? – продолжил попугай свою «беседу за чаем».

Девушка нахмурилась.

– Прекрати немедленно, Иоанн Крес…

– Нетерпение – чувство, которое редко бывает благоприятным, – констатировала птица. – Не хочешь добавить в чай немного сливок, Теодосия?

Стараясь изо всех сил не обращать внимания на болтливого попугая, Теодосия промокнула лоб кружевным платком и огляделась: автомобили и грузовики загромождали пыльную улицу, отделявшую железнодорожную платформу от здания станции; какой-то пьяный пробирался, спотыкаясь и покачиваясь, между ними; с каждым неверным шагом из бутылки, зажатой в его руке, выплескивалось виски. Приблизившись к Теодосии, он остановился и почесал живот.

– Сэр, – возмутилась она, пригвождая его острым взглядом, – здесь, должно быть, около ста градусов. Известно ли вам, что выпитый алкоголь повышает температуру тела? Вы находитесь под палящим солнцем и, вдобавок, пьете виски. Вы намереваетесь убить себя?

Пьяный несколько раз поморгал, затем поднял свою бутылку.

– Дать глотнуть?

Она попятилась.

– Нет.

Пожав плечами, он заковылял обратно к повозкам, продолжая чесаться.

Забыв о вульгарном мужчине. Теодосия еще раз внимательно огляделась: пес с разорванным ухом гавкнул на нее, лошади, стоящие неподалеку, били копытами о землю, а потом фыркали – пыль забивала им ноздри; сумки и сундуки со стуком ударялись о платформу, когда станционный служащий выбрасывал их из поезда; уличный торговец, продающий пузырьки с эликсиром от усталости, выкрикивал свои цены. Кто-то заорал:

– Проваливай ты, сукин сын!

Теодосия покачала головой. – И это, стало быть, сладостные звуки Техаса. Презрительно поджав губы, она сошла с платформы и направилась через улицу: мистер Морено может искать ее всю неделю – с нее достаточно ожидания на этой невыносимой жаре.

Внутри вокзала было не намного прохладнее, но, по крайней мере, его крыша защищала голову от палящих солнечных лучей. Мусор, тараканы и спящие реднеки устилали деревянный пол; по стенам, увешанным расписаниями поездов, устаревшими объявлениями, покосившимися картинами, ползали мухи. На одной из картин была изображена полуобнаженная женщина: кто-то пририсовал ей бороду и стрелу молнии через голую грудь. В дальнем углу два старика играли в шашки, один курил сигару и ронял пепел на игральную доску, другой то и дело сдувал его. Мужчины за бильярдным столом играли в пулл.

Утонченная жизнь Теодосии в Бостоне неожиданно отодвинулась за миллион миль отсюда.

Через секунду она заметила бар с освежающими напитками и поспешила к нему.

– Я бы хотела холодного лимонада, пожалуй, – попросила она, ставя клетку с птицей на прилавок. Владелец бара задумчиво уставился на нее, его длинные черные усы подергивались – он жевал табачный лист.

– Да уж, маленькая леди, догадываюсь, вам хотелось бы холодного лимонада, но у меня не осталось ни одного лимона. – Он помолчал, обведя взглядом бар со стойкой с вырезанными на ней чьими-то инициалами. – Очевидно, его не будет еще, по крайней мере, с неделю – прибывает из Мехико, знаете ли. Лимонные деревья здесь не шибко-то растут.

Теодосия поморщилась от его лексического слога.

– Они здесь плохо растут.

– Вот-вот. А знаете, почему?

– Здесь для них неподходящий климат, но это не то, что я пыталась… Видите ли, сэр, вы сказали «не шибко». Вам следовало сказать «плохо» или «не очень хорошо». Должна заметить, что языковые нормы требуют…

– Разрази меня гром! – Он переместил табачную жвачку за другую щеку. – Вы из Англии?

– Из Англии, сэр?

– Вы говорите, как приезжие из Лондона. Вы – учительница? Умеете говорить на мудреных языках?

– Я не из Англии, а из Бостона, сэр. И не учительница. Мой зять, однако, Аптон Пибоди, – профессор Гарвардского университета, и я нахожусь под его попечительством с пятилетнего возраста. Да, он дал мне обширные познания во многих областях науки, в том числе и иностранных языках.

– Гарвард, говорите? – Потирая свой вымазанным жиром подбородок, бармен медленно кивнул. – Это где-то во Флориде, верно? – Он замолчал, бросив сердитый взгляд на мужчину, требующего, чтобы его обслужили. – Захлопни свой капкан, мистер. Подойду к тебе, когда буду готов подойти!

Глаза Теодосии расширились.

– Человек, возможно, испытывает такую же жажду, как и я. Дайте мне стакан холодного чая, после чего вы сможете обслужить остальных своих посетителей.

Бармен взял стакан с полки под стойкой и начал протирать его фартуком.

– У меня была учительница, когда я был мальчонкой, но она собрала вещички и дала тягу, когда мы с Габбом Сайлером засунули в ящик ее стола семейку гремучих змей с только что вылупившимися детенышами. На том моя наука и кончилась, но я не так уж глуп. Нет, ей-богу, я башковитее, чем многие думают. А один раз прочитал целую книгу сзаду наперед. Правда, больше ни за какие коврижки не согласился бы проделать такое еще раз, ибо, разрази меня гром, моя голова чуть было не лопнула от всей этой читанины. Чая тоже нет, мэм, – в него нападали мухи. Обычно я их, того, выуживаю и подаю чай, но на этот раз этих тварей слишком уж много.

Теодосия взглянула на часы и обнаружила, что ему понадобилось целых три минуты разглагольствований на тему чая. Заинтересовавшись подобной словесной гибкостью и зная, что интерес Аптона не уступает ее собственному, она достала из сумочки блокнот, чтобы поразмышлять над возможными причинами таких отклоняющихся от темы рассуждений.

– Что пишете, мэм?

Она сунула блокнот и карандаш обратно в сумочку.

– Записку. Сэр, простая вода подойдет, спасибо.

Он налил ей стакан воды.

– Не холодная. Я одолжил свой лед доку Аггсу. Старика Сэма Тиллера свалила лихорадка, так док Аггс закутал Сэма в лед. Не думаю, что бедняга выпутается: если лихорадка его не доконает, то до смерти замерзнет. Забавная у вас птичка, мэм. С своим серым туловищем и кроваво-красным хвостом она похожа на горячую зиму. Привет, птичка.

– Старика Сэма Тиллера свалила лихорадка, – провозгласил попугай. – Привет, птичка.

Челюсть бармена отвисла; табачная жвачка выпала и с громким шлепком ударилась об пол.

– Он… он разговаривает! И, будь я проклят, ели он не знает старика Сэма Тиллера!

Посочувствовав дружелюбному мужчине, Теодосия улыбнулась.

– Он не знает мистера Тиллера – просто повторяет то, что вы сказали об этом человеке; его талант, бесспорно, выдающийся, даже для птицы его вида. Большинству из них требуется услышать слово или высказывание много раз, прежде чем сможет повторить его. Конечно, со своим я работала бесчисленное количество часов. Бармен медленно кивнул.

– Что за птица?

– Psittacus erithacus.

– Пис… чего?

– Psittacus erithacus, что является научным названием африканского серого. Из всех видов попугаев африканские серые – наиболее выразительные имитаторы.

– Э-э, да, – буркнул бармен. – Кажется, я где-то это читал. – Он сунул палец в клетку попугая.

– Осторожнее, – предостерегла Теодосия. – Острый угол, под которым располагаются его челюстные мышцы на кости, смыкающейся с клювом, соединяются, образуя один из наиболее мощных Природных механизмов.

– Чего-чего?

– Он может откусить вам палец, – перевела она, собирая свои вещи. – Приятного вам дня, сэр, и большое спасибо за весьма интересную беседу и воду. Чувствую себя заново родившейся, то есть, я имела в виду, совершенно освежилась, – добавила она, видя, как он в замешательстве нахмурился. – Скажи «до свидания», – Иоанн Креститель.

Попугай хлопнул крылом.

– Я башковитее, чем многие думают. Скажи «до свидания», Иоанн Креститель.

Теодосия оставила пораженного бармена и направилась к билетному окошку, вознамерившись приступить к поискам Романа Морено.

– Сэр, – обратилась она к продавцу билетов. – Я ищу человека по имени Роман Морено – высокого, с длинными волосами и голубыми глазами. Вы не видели никого, соответствующего этому описанию? Возможно, он справлялся о моем местонахождении? Меня зовут Теодосия Гатри.

Клерк поправил очки на переносице.

– Добро пожаловать в Оатес Джанкшен, мисс Гатри. Я Тарк. Вы из Англии?

– Из Бостона, мистер Тарк…

– Я подумал, из Англии. Вы говорите так же чудно, как те лондонцы. Красивый говор, однако. Считайте это комплиментом. Тарк – это мое имя, мисс Гатри. Проклятые мухи. – Он взял пачку бумаг, свернул их в трубочку и начал хлопать мух. Только после того, как убил с дюжину, он снова заговорил.

– Фамилия моя Крат. Тарк, видите ли, это Крат наоборот. Маманя вычислила это, когда мне было два дня от роду, и решила, что это довольно остроумно. Забавно, не правда ли? Так вы говорите, что ищете Романа Морено?

Более чем когда-либо Теодосия почувствовала желание выяснить причины, лежащие в основе этой описательной манеры речи.

– Имя парня вроде знакомо, – известил ее клерк, отмахнувшись от очередной мухи. – Сдается мне, он выполняет здесь какую-то работу или что-то в этом роде. Но никто о вас не спрашивал. Роман – пьющий мужчина, мэм?

– Пьющий? – Она бросила на него удивленный взгляд. – Какое отношение имеют его привычки к тому, что я ищу его?

Ее вопрос заставил его задуматься.

– Я имел в виду, мэм, если он любит виски, можно найти его в салуне, вы не думаете? Выйдете вон в ту боковую дверь и держитесь извилистой тропинки, пройдете лошадиный загон, солончак, затем хорошенькую полянку с колокольчиками, и главная улица откроется перед вами.

Он снова поправил свои очки.

– Вдоль улицы стоят дома. Салун – третий налево, по если не найдете там Морено, не расстраивайтесь. Раньше или позже – объявится.

Теодосия надеялась, что это будет раньше. Но надежда это все равно, что желание, а желание – бесполезное времяпрепровождение.

– Можно оставить здесь свой багаж, сэр?

– О, конечно, конечно. Сумки крадут здесь нечасто, примерно раз в месяц, а так как одну стащили только вчера, то думаю, что пройдет еще с месяц до следующей кражи.

Пытаясь найти утешение в таких далеко неутешительных заверениях клерка, Теодосия покинула станцию. Выйдя на улицу, достала Иоанна Крестителя из клетки и надела ему на шею блестящий ошейник. Привязанная птица вышагивала вразвалку рядом со своей хозяйкой, направляющейся в город.

Спустя несколько минут Теодосия стояла перед зданием с вывеской «Дерьмовый салун». Решив, что это какой-то диалектный вариант слова «дешевый», она поправила шляпку и подошла к вертящейся двери.

Грохот пистолетной пальбы вырвался из заведения: двое здоровых детин вылетели наружу, шлепнулись на тротуар и покатились по грязной улице, где продолжали драку, начатую в баре.

Напуганный резкими криками, Иоанн Креститель издал пронзительный долгий крик. Прежде чем Теодосия успела поймать его, он выдернул голову из ошейника и заковылял по тротуару, ускоряя свой побег перемежающимися низкими полетами.