Алыча

Алексей Шмелёв

Алыча

© А. Шмелёв, текст, 2025

© Л. Ахремцова, В. Гавриков, фото, 2025

© Русский Гулливер, издание, 2025

© Центр современной литературы, 2025

Свойство большой воды

Так всё и должно происходить: из одного звука вырастает строфа. Она еще не ясна тебе, что-то бормочет, но ты видишь уже в голове ее очертания.

Ты всегда знаешь, сколько там будет строк.

Сколько строф в стихотворении – нет, а вот сколько строк в первой строфе – да.

Музыка математична.

Твоя задача вывести каждый раз какую-то формулу. Иногда ты сам не знаешь чего. Зато ты отлично помнишь слова Хокинга:

«Правильная формула всегда элегантна».

В слово «элегантно» он вкладывал, разумеется, не тряпичный, а математический смысл.

В общем, стихотворение можно «доказать».

То же самое касается и книги.

Мы все знаем, что книга не строится, а растет. Она даже может расти криво, но такова ее древесная (опять это неотменимое слово) формула.

Однажды мы разговаривали с Алексеем Шмелевым о названии этой книги (мне сперва оно казалось недостаточным), он сказал:

«Так и должно восприниматься. Книга должна расцвести из сухой ветки названия в сок на губах в финале».

Мне понравилось. Почему-то именно тогда слово «алыча» стало убедительным.

Если пусто внутриговори о простом —о любви говори,о звезде над мостом.

Первая строфа этого стихотворения говорит о том, о чем и я. Если внимательно и последовательно читать книгу (хотя стихотворные книги не читаются «навылет»: они открываются в произвольном порядке, в случайном месте, и потом ты идешь либо вперед, либо назад, а потом перескакиваешь – и опять открываешь в рандомном месте), то читатель может разгадать, о чем действительно говорит эта книга.

Всё живое мгновенно и тонко —но тягучи желанья твои.Приюти в своём доме котёнка —накорми его и напои.

Зачем тут котенок? Мы не просили котенка.

Но он здесь нужен (книге нужен, даже не автору), чтоб потом обернуться чужим погибшим невосполнимым ребенком.

Это в новостях не показали – камера от этого искрит:мальчик на разбомбленном вокзале с кем-то невесомым говорит.Пляшут как чумные ватты, омы – воздух превращается в желе.И кивает кто-то невесомый,и уходит в вечность по золе.Говорят, что истины просты и нечего зазря узлов вязать,но глядят на мальчика святые и не знают, что ему сказать.

Эта книга о мире и о войне. Но движется она, как море: с одной стороны, стоит как будто на месте (есть там какое‐то недвиженье, что-то застыло: в горе ли, в оцепенении, в двойном человеческом молчании), а с другой стороны, накатывает.

Это странное свойство большой воды.

* * *Столько света вокруг —с непривычки смотри не ослепни.Пыль прекрасной звездыоседает на теле твоём.И от этой пыли умираютвсе мухи и слепни.Все кто пил твою кровьи напившись кружил над гнильём.Как красив этот свет.Ты бы тоже мог стать этим светом.Но ты слишком тяжёл.Но грехи тебя тянут к земле.Ты откроешь глазаи наутро не вспомнишь об этом.Только пение птиц.Только солнечный луч на столе.

Так всё и должно происходить: через несочетаемые в одном смысловом ряду слова «формула», «дерево», «море» должна вырасти одна большая строфа. Она никогда не уместится в твоей голове, тебе не выучить ее наизусть – это попросту невозможно. Но теперь ты видишь ее очертания.

Дмитрий Воденников

«В апельсиновых рощах холодный туман…»

В апельсиновых рощах холодный туман,сквозь который к тебе пробираюсь на ощупь…Что, казалось бы проще,когда ты шаман —пить глазами туман в апельсиновой роще.Разбуди меня завтра,создатель игры.В доме с окнами в сад, переполненный светом,и верандой – на самой вершине горы,любоваться на небе вчерашней планетой.Посмотри, как прекрасен и крепок мой сон —в нём любимая женщина дарит мне сына.И глаза у него ярче тысячи солнц,и какие на ветках висят апельсины.Я всю жизнь сюда шёл – от зари до зари.Столько раз я себе представлял эту рощу – где-то там…А она оказалась внутри – прямо в сердце моём.Что, казалось бы, проще…

«Мой красивый, добрый, задумчивый, голубоглазый…»

Мой красивый, добрый, задумчивый, голубоглазый.В этом мире есть столько всего, что не нàчало быть.Я хотел бы тебе рассказать обо всëм и сразу —но скажу только то, что ещë не успел забыть.И огонь, и вода, и тем более медные трубы —разрушают лишь тех, кто совсем не усвоил азы.Это ты сейчас говоришь языком ютуба,а увидишь вечность – придумаешь свой язык.Это ты сейчас замурован в квадрат планшета,и пока ты слеп – ты не спутник своей судьбе.А увидишь смерть и обнимешь свою планету —как никто никогда. Что ещë рассказать тебе?Что дорога в небо крута, а к греху – поката.Что над всяким законом – тот, кто писал закон.Что плакаты пестры, но однажды сгорят плакаты —и останутся лишь стихи на торцах икон.Что любой, кто хочет унизить тебя – был сам унижен.Что любой, кто тебя полюбит – тобой спасëн.Постарайся по мере сил не влюбляться в рыжих —а хотя, если хочешь – влюбляйся,на этом – всë.

«Последнее мгновенье у такси…»

Последнее мгновенье у такси,неловкое щеки прикосновенье.– Остановись мгновенье – не проси,не жди, что остановится мгновенье.Оно не остановится – автоисчезнет не спеша за поворотом.Про что же фильм? Наверное про то,что с выдохом закончится суббота.Герой бредёт вдоль скверов и аллейнездешний и ненужный, как Есенин.И купола задумчивых церквейне приближают близость воскресенья.Когда кино закончится – рекаценителей, зевак и между прочимобсудит его ценность… А пока —спокойной ночи, мой герой, спокойной ночи.

«Спит под голову калека…»

Спит под голову калекауложив страну.Бог придумал человека,человек – войну.Снег засыплет пепелище —крепко спи, дружок.Это всем больным и нищимпадает снежок.Просто мы ещë не знаем —что весна близка.И что скоро мы растаеми пройдëт тоска.Золотые души нашираскроят тела.Спи, дружок, и днём вчерашнимне кради тепла.

«Мир от греха ослеп, оглох…»

Мир от греха ослеп, оглох,стал грубым, как кирза.Когда в хлеву родился Боги приоткрыл глаза.И под мерцание комети отблески луны,Бог в первый раз увидел светс обратной стороны.И ощутил тепло от рук,и в нос ударил пот,Бог в первый раз узнал, как звукзвучит наоборот.И начал изучать азыи ощутил тоску —прижав беспомощный языкк шершавому соску.О, дева, радостнее будь —тебе страдать за двух!Иначе миру не вернутьи зрение и слух.

«Врёт четвёртая струна…»

Врёт четвёртая струнаскоро видимо порвëтся.Вдалеке гремит война,рядом женщина смеëтся.Слëзы кончились давно —больше года медсестрою.Льëтся свет через окно —что-то вечное, простое…Мне от этой простотыникуда уже не скрыться.Эти белые бинты.Эти солнечные лица.Я прошу тебя спаси,защити их, добрый Боже.Если там – на небесиу тебя воюют тоже.

«Умирал солдат, как говорится…»

Умирал солдат, как говорится,без ненужных фраз и медных труб.И гуляла пьяная столица,и домой разъехалась к утру.Облаков плыла по небу ватаот земли до самых райских врат.И спросил апостол у солдата:– За кого ты воевал, солдат?И солдат, убитый под Донецком,протянул апостолу в горстив крови и поту рисунок детскийи услышал голос:– Пропусти.

«Помилуй Бог того, кто грешен…»

Помилуй Бог того, кто грешенне множа грех —даруй цветение черешени детский смех.Пусть будет радость, как влитая —от сих до сих.За то, что он себя пытает,а не других.За то, что сам находит знаки —там, где их нет.За то, что он, зачатый в мраке,поверил в свет.За то, что там, где бес итожилодно из двух.Он выбирал, но вспомнил всë же,что третий – дух.

«Когда московский дождик моросит…»

Когда московский дождик моросит,я улыбаюсь, помня, как когда-томеня учил смиренью одессит,а выдержке – днепровские ребята.Приехав из Одессы, как-то раз —старик сказал: «Уже не та Одесса…»,и я дослушал медленный рассказ,не проявив к рассказу интереса.Старик ушёл, распахнутый в сирень,и выпал снег холодный и ненужный —я по нему топтался целый день,пытаясь вспомнить кожей ветер южный,прибоя шум, ракушки на песке —как будто нам дано однажды сновас ним говорить на русском языке,и понимать друг друга с полуслова.

«Когда-нибудь, когда…»

Когда-нибудь, когдане будет ничего.В разбитый Будапештвойдëт озябший Будда.И камни не поймутучения его.И треснет под ногойвчерашняя посуда.И крохотный фрагментеë преломит свет,и преломлëнный светисточник свой забудет.Но Будда знал всегда,что будущего нет —что будущего нети никогда не будет.И потому емупозволено дойтииз самого концадо самой середины.Последний человек,столетний карантин,сгоревшая звезда,целующая льдины.

«Всё живое мгновенно и тонко…»

Всё живое мгновенно и тонко —но тягучи желанья твои.Приюти в своём доме котёнка —накорми его и напои.Пусть останется он в твоём доме —ведь в конце от тебя самогоничего не останется, кромеглаз замёрзших котёнка того.Белый ангел опустится нижеи потом на великом суде —он задумчиво скажет: «Они жене оставили Бога в беде…»И усталые вечные судьирастворятся в космической мгле.И появятся новые людичтобы Бога искать на земле.

«Машины о любви не знают ничего…»

Машины о любви не знают ничего,а люди знают, но не больше, чем машины.Я столько жизней шел до сердца своего —скрипели шестерни и плавились пружины.Мне холодно. Я сон увидел – и во снея на один лишь миг вдруг понял – всё едино:и люди на холме, и радуга, и снег,потухшая звезда, целующая льдину.Прошу тебя согрей меня своим теплом —иначе мне живым не стать на этом свете.Я сон увидел, в нём в квартире за стекломвсю ночь горел ночник, и мирно спали дети.

«Это в новостях не показали…»

Это в новостях не показали —камера от этого искрит:мальчик на разбомбленном вокзалес кем-то невесомым говорит.Пляшут как чумные ватты, омы —воздух превращается в желе.И кивает кто-то невесомый,и уходит в вечность по золе.Говорят, что истины просты инечего зазря узлов вязать,но глядят на мальчика святыеи не знают, что ему сказать.

«На праздничном столе…»

На праздничном столецыпленок табака.Над крышей Бог в золеиспачкал облака.На веточке птенеци суть его проста.Мы празднуем конецВеликого поста.Приняв благую вестьот радостных жрецов —мы снова станем естьдруг друга и птенцов.Тебе дарован слух,чтоб различить в тиши,как засыпает духпод пение души.

«Люди у стенки клянутся, что больше не будут бить…»

Люди у стенки клянутся, что больше не будут битьбезоружных ни в чем не виновных людей. Их убиваетГевара, мечтавший стать Буддой, ради порядочнойжизни для их же детей. В бункере сыро – на стенахобильная плесень. И застрелиться – да век уж не тотна дворе. Галстук на шее вдруг стал чужероден и тесен.Мальчик застыл над отцовскою рыбой в ведре.

«Они ни в чём не виноваты…»

Они ни в чём не виноваты —они живут совсем другим.Они листали сны, когда тымусолил гимн.Сюжет, положенный в основу —на постановку компромат,ведь в Книге Книг нет даже словапро автомат.Тебя убил в одной из Ливий —брат местного барыги – онтобою стал, и стало имявам – легион.Твое простреленное тельцедо целых армий разрослось —толпа идёт убить индейца —ей правит злость.Индейцы видели, как скачетпо небу красная луна.Я слышу, как поёт и плачетмоя страна.

«Индеец из племени Майя…»

Индеец из племени Майясмотрел, как стекает водапо стёклам пустого трамвая,идущего в никуда.Наряд его был размалёван,сиял над макушкою нимб…И, словно в стихе Гумилёва,плыла его жизнь перед ним.В том месте, где раньше был Лейпциг,а может Монако какой —ему улыбались индейцыс какой-то славянской тоской.Озера, поросшие тиной,высотка с табличкою МИД,и в сердце огромной пустыниобломки родных пирамид.Над ними, как древние духи,считая копейки в горсти,по воздуху плыли старухииз сельских своих палестин…На месте, но словно куда-то,где примут должок за своих —шагали шеренгой солдаты,по родине, предавшей их.И нежные дети играли,не зная про смерть и долги…И ехал трамвай по спирали,свои расширяя круги.

«Христианство с ведами…»

Христианство с ведами —что эфир с помехами.Лёд трещал под шведами —затрещит под чехами.Милые, хорошие —нету вам доверия.Продались задёшево —лопнула империя.Лопнула, прихлопнула —кончилась симфония.Покатилась по полупятая колония.Пятая, помятая —а шестой не быти тут.Счастье пахло мятою —его с корнем выдерут.Выдерут, да выкинут —малость, да уколятся.Вот те пряник, вот те кнут —русская околица.Вынырнут, отдышатсяв небе чада Божия…Что за песня слышится?Не пою чего же я?

«Выше неба твоего…»

Выше неба твоеголишь её ладони.Я не понял ничегоиз того, что понял.