Весна берет островитян

Полина Кондратенко

Весна берет островитян

© П. Кондратенко, 2025

© Русский Гулливер, издание, 2025

© Центр современной литературы, 2025

Вместо предисловия

Дорогой читатель, перед тобой самая первая книга поэта! По этой причине говорить о ней одновременно и интересно, и сложно. Интересно, потому что угадывается потенциал, сложно; потому что развиваться дальше он может в нескольких направлениях. Образно говоря, видятся уже готовые русла, по которым потечёт большая вода, но каналов этих много, а вот куда именно направится мэйнстрим – можно только гадать.

Надеюсь, что автор будет развиваться сразу в нескольких направлениях… Или (что лучше!) сами эти несколько направлений – род противоречий и сомнений, узелков, которым надлежит быть распутанными – выпрямятся, и мы увидим согласный хор. Есть ощущение туго закрученной пружины и нужен особый ритм большого механизма, своя ритмика для длинного и властного движения, чтобы идти и дышать красивей, чтобы незаглушённая боль запускала в душу корни.

В общем, автор представляется мне собравшемся в полном составе оркестром с инструментами и партитурой, в волнении ожидающим опаздывающего дирижёра. Слышны резкие шаги альта, умиротворяющее обтекание флейты, грустные сетования валторны, маршевые удары литавров.

А ещё в книге есть ощущение вокзала – перемены участи, учащенного движения и разрыва со вчерашним, где помимо прочего человеческого – целая библиотека: Цветаева, Мандельштам, современники (случайные и нет), плюс зарубежные кумиры (особо отметим Гессе). И вот ритм колёсной пары уже дирижирует готовым стихотворением: Есть ритм и ландшафт, по которому движется взгляд, есть ассоциации с образами повседневности, и, наконец, сама сцена меняется – внешнее сливается с внутренним, становясь ничем. Остается автор – разом высказавший свою жизнь, оставшийся ни с чем – а, значит, вкусивший полноту свободы.

Ватман поля густо исцарапаннезаточенным карандашом.Чёрный перелесок тянет лапы.С неба сыплет белый порошокна клубок дорог, попавших в стирку.(В сумерках всё кажется чужим.)Ночь-хозяйка бросит взгляд на бирку,деликатный выставит режим,выжмет кнопку «Пуск» – и мир утратитформу, цвет; исчезнет глубина.Только сонный странник-наблюдательсмотрит в рябь вагонного окна.

А еще удаются фигуры эпохальные, религиозные, с прописанным характером, дарованным правом поступать так, а не иначе:

Ищи душе жемчужин,суши расхляби дум.Ты будешь там, где нужен,ведь Я тебя веду.Держись Меня, брат Павел,сомненья прочь, Фома,петровыми стопамиступай, смиряй шторма.Раздастся звон ионов…

Но и здесь – двоящийся, изменивший участь СавлПавел и сомневающийся апостол Фома, и Пётр, и проглоченный и вышедший на сушу Иона…

Словом, Полина Кондратенко ищет свой просвет в строке, несрощённые косточку и хрящик, где сквозит поэзия. И – а речь в данном случае идёт об опыте Случевского – догадывается, что плата за согласное движение маятника и слаженность – реальная жизнь поэта. Именно он – соединяет мир видимый и невидимый, а подмеченное и пережитое им – живёт в стихах.

Итак, я представляю дирижёра, впервые выступающего с большой программой. Ему ещё предстоит сражаться с музыкантами, искать новых исполнителей, оттачивать стиль, открывать новые формы, а то и вводить в состав оркестра новые инструменты – скажем, флейту сякухати, ситар или окарину. Но – поэт этот мне очень симпатичен, и я в него верю.

Герман Власов

«Дорогу осилит ждущий…»

Дорогу осилит ждущий,а может быть, не осилит.Послушай: не будет лучше —иди и дыши красивей.Пусть плачем дыханье сузили горло фальшивит флейтой,затянутый скорбный узелразматывай нотной лентой.Послышится хруст – не слушайи партию пой покорней.И боль не глуши – то в душулюбовь запускает корни.

«Прости, не простуди путей моих, о Боже…»

Прости, не простуди путей моих, о Боже:себя перестрадав, срываю строгий пост,трясусь по поездам, похожая с похожим.Игристым угостят. Попутчик скажет тостза стол, за текст, за труд, то бурный, то понурый,за то, над чем мрачнели не такие лбы.Пропишутся в окно ветров аппликатуры,по чёткам рёбер перебор – мои псалмы,моя бессильно-бессловесная молитва,которую творю дыханием одним,сложив крыло души и выбившись из ритма,вокзальный глупый голубь, горе-пилигрим.

«Ватман поля густо исцарапан…»

Ватман поля густо исцарапаннезаточенным карандашом.Чёрный перелесок тянет лапы.С неба сыплет белый порошокна клубок дорог, попавших в стирку.(В сумерках всё кажется чужим.)Ночь-хозяйка бросит взгляд на бирку,деликатный выставит режим,выжмет кнопку «Пуск» – и мир утратитформу, цвет; исчезнет глубина.Только сонный странник-наблюдательсмотрит в рябь вагонного окна.

«Сирень ржавеет оттого, что мокро…»

Сирень ржавеет оттого, что мокро:проспект идёт дождём, зонтами залит.Сирень ржавеет нездоровой охройпод корешки томов в читальном зале,затребованных из глубин хранилищдля грустного, замыленного глаза.Себя бесповоротно пересилишь,откроешь первый опус из заказа……и словишь мысль о желторотом лете, и испугаешься:который день июньский шёл, а ты и не заметилзаржавленных созвездийопаденье.

«Под заёженным каштаном…»

Под заёженным каштаномсобираю в горсть решимость,пузыристый пью Архыз.В пантеоне за фонтаномсяду потянуть лапши воз,каравай гранитный сгрызть.Осмотрю мослы запястья:между Сциллой и Харибдойперерывчик небольшой.Что за странная напасть? Яправдой сыт по горло, кривдойфарширован хорошо,не баттутой – зубочисткойтакты жизни отбиваю:розовей да здоровей!Но смотрю – бредёт костистойтенью мой двойник по краюкниг – без икр и кровей.

«Ищи Кащея смерть в игле…»

Ищи Кащея смерть в игле,Ванюше бабушки внушили.Я тоже ехал на теле —ге этой, но сошёл – и в шилесапожном смерть нашёл свою:лежала смерть закрученная,как ДНК во нуклею,ждала как будто случая. На —шёл я смерть, нажил я смерть,зашил её себе в нутро. Пе —резвенев в уме всю медь,терплю нужду, пекусь о тропе:чтоб избежать прямых тычков,слоу-мо-бросков очковой кобры,пытаюсь птичьим язычкомсказать, в какие дебри добрыя спрятал шило до времён,настоянных на упокое,где сяду, всем обременён,и преломлю его (доколе!).Пока же на пружинах пру:юрка, жива острица шилья.Но стоит только сесть – помру,как будто вовсе и не жил я.

«Мне б научиться просто, мудро жить…»

А. А. А., Еккл.

Мне б научиться просто, мудро жить,скукоженную, жухлую тревогустенных календарей не ворошитьи рифм строк чужих не трогать.                                           Богус ветвей души созревшие грехисрезáть – и избавляться от балласта,но свиты дни и сотканы стихииз суеты сует Экклезиаста.Сердечный туесок берестянойНаполнен горе-ягодами с горкой:погасишь взгляд – осиновой стенойлес отшумевших дней, корою горькойшершавит нёбо памяти. В ночигул незаснувшей улицы колышеттолпу,и если вечность закричит,то кто её, охрипшую, услышит?

«Стою: своя в тоску, в несвойственной тоске…»

Стою: своя в тоску, в несвойственной тоске.Стеклянные глаза, нажим – и резчевизжит зверёк-мелок, придавленный к доске:поспешно дешевеющие вещи —предметы речи. Хочешь – слушай, хочешь – нет,ты сдашь мой курс. Совсем другое дело —зачёт истории. Бери любой билет,тяни, пока листва не поредела.На каждой, на бумажной лесополосегорит, горит задание, и жжётсявопрос под звёздочкой: твоей, приветной. Селя ви. Не хочешь, но решать придётся.

«Фонари твой мир кормили рыбьим жиром…»

О. Э. М.

Фонари твой мир кормили рыбьим жиром,нас не кормят, сколько ни проси.То ли дело в том, что мотам и транжираммало света, сколько ни брось им?То ли дело в том, что лампочки-дюшескисо столбов стрясло, что урожай?Светодиодизм – одно из сумасшествий,сколько мощностей ни заряжай.То ли дело в том, что в схватке на лопаткираньше каждый внутреннюю ночьполагал, но с нас, ослабших, взятки гладки?. . .(точка точка точка точка точ…)Цицероново: «o tempora, o mores!»шлёт поклончик чахлому лучу.Бормочу под нос про темь, про рань, про морось,серость бот к Гостинке волочу.

«Дела мои? Неважные дела…»

Дела мои? Неважные дела,бумажно-карандашные дела.Пришло письмо – на вкус как уксус с салом.То в ноябре печальная пчела,случайно-чрезвычайная пчелаотчаянно начальника кусала,и он писал. Такое он писал!Как током било то, что он писал,а я-то что? Читая, бьюсь как блюдце —и в ванную надтреснутый оваллица несу. Из крана на овалзасоленные лакримозы льются.

«Пело лето желторото…»

Пело лето желторото —стал густ август: гатьплачет, клюквится болото.Время вышибатьптичьим клином у сапёракочки из-под пят.Станет лето желтопёро,клёны полетят —пятипалые приветывесям, всем и вся.Мне б на время ляпнуть вето,но, увы, нельзя.Мне кроссовки не волочь бы,только льют в носокзаболоченные почвычерноречный сок.Поскользнусь, сползу с каёмки —брёвен ряд коряв,а душа моя – котёнки,шалолапый шкряб.

«Души не береди, ряди себя в обновки…»

Души не береди, ряди себя в обновки,кошель не тереби да не жалей рублей:лён лета к телу льнул, ломался в драпировке,другое дело – драп, сермяга сентябрей.Накрапает дождём, прибьёт смешливой силойпочти античный лист в причинные места.Бреди в своём пальто (цвет: белый, крой: красивый),промокший пешеход Дворцового моста.Пройди ещё чуток – и тучки над Тучковымнаставят запятых в твои черновики,и станет взлёт мостов – движением толчковым,толковым словарём – течение реки.

«На табло снова чартер перчаток и шарфов…»

На табло снова чартер перчаток и шарфов,отрешённое солнце целуется вскользь.Номерные пекарни зовут нас на жар, ножаль, фальшивый шалфей из кашпо – номер «осень».В голове – вес словес и словес невесомость:постсоветские Вестники по языкам,перепетый куплет, невесёлая новостьзавязались болезненными узелками.Разве вспомнишь теперь, что рекла нам рекламана дебелых билбордах с разбитым стеклом?