По замкнутому кругу

– Как его полностью? – спросил я.

Капитан меня понял.

– Вадим Нефедович Тарасов. Родился в 1939 году на Брянщине. В сорок втором году прибыл в Свердловск с эшелоном эвакуированных детей. Родители, надо полагать, погибли.

– Вы считаете, что Тарасову можно доверять?

– Смотря что.

– А если действовать через Любу?

– Тогда можно. Очень он ее любит и ребенка…

– Какого ребенка?

– Был у нее первый… Ну, ошиблась она… Родилась девочка Маринка. Полтора года. К Вадиму привязалась девчонка так, что не оттащишь…

– Мне бы хотелось, Игорь Емельянович, съездить с вами к Любе, а затем к Тарасову.

– Что ж, можно. Только я человек служивый, договоритесь с начальством.

– С точки зрения дисциплины, Игорь Емельянович, вы позволили себе много, но с человеческой позиции все правильно. Закон писан для людей и во имя людей. Это у нас, к сожалению, до сих пор не все понимают. Быть может, пройдет не так уж много времени, и Вадим Тарасов станет уважаемым человеком в городе. Это будет ваша заслуга.

– Скажите, товарищ майор, вот вы хотите поехать к Любе Цветаевой, а не могли бы вы разъяснить мне вашу задачу?

Я посвятил капитана Трапезникова в свой план и договорился, что в шесть часов заеду за ним в уголовный розыск.

Ждать звонка из Верхнеславянска остался Лунев.

Ровно в шесть я подъехал на «газике» к уголовному розыску. Капитан сел в машину и дал адрес Машкову.

– Как думаете, капитан, мы застанем ее дома? – спросил я.

– Сегодня Люба оставит ребенка в яслях и с полшестого будет дома.

– Почему она оставит ребенка? Вы что, предупредили ее?

– Да. В обеденный перерыв я ездил на завод.

– Почему? – Я был удивлен.

– Считал, что имею на это моральное право. Кроме того, она должна была знать, что ребенка не следует брать домой.

Я внимательно посмотрел на Трапезникова: конечно, он был прав.

Люба нас встретила в новом английском костюме, причесанная, надушенная. Где-то она раздобыла фрукты и купила несколько банок сгущенного молока.

Заметив мой взгляд, она сказала.

– Вадим очень любит сгущенку, прямо так, на хлеб.

– Вот что, Люба, – я взял слоника, – мы эту вещицу захватим с собой.

Она молча кивнула.

– Я разговаривал с начальником об изменении меры пресечения, так или иначе завтра мы возьмем у него подписку о невыезе и привезем Тарасова в город. Вадим заедет к вам.

Мы ехали молча. Каждый из нас был погружен в свои мысли. Я обдумывал предстоящую встречу и не заметил, как Машков затормозил возле ворот. Люба осталась в машине, а мы миновали вахту, поднялись на второй этаж и вошли в следственную камеру, где нас уже ждал Тарасов. Он выглядел моложе своих лет, все-таки парню было тридцать. Его светлые волосы вились, непокорная прядь спадала на лоб. Темные, сросшиеся на переносье брови выгодно оттеняли ясные глаза. В нем было что-то озорное и самобытное. Одет он в модные узкие брюки, светлую, относительно чистую рубашку и куртку под замшу на «молнии». В верхнем кармане куртки явно дамский платок.

Поздоровались, сели за стол. Я предложил ему место напротив. Тарасов опустился на табурет.

– У меня к вам, Тарасов, серьезное дело, – начал я. – Опасный политический преступник скрывается в этих местах. Мы напали на его след, но хотелось бы ускорить ход событий. Вы должны помочь.

– Я? Вы, наверное, ошибаетесь… – Тарасов взглянул на капитана, словно ища поддержки.

– Посмотрите, Тарасов, на этого слоника. – Я вынул его из кармана и поставил на стол. – Вы помните, как он вам достался?

– Ну, помню… – Смущенный неожиданностью, глядя в пол, он продолжал: – Купил с рук на базаре… Старичок продавал с бородкой, в очках, на переносье перевязанные тряпицей… Такой… в брезентовом плаще и шляпе…

– Наружность вы, Тарасов, описали правильно, только он не продавал этого слоника. Я понимаю ход ваших мыслей: ну вот, думаете вы, еще одно старое дело и новый срок!

Тарасов взглянул на меня, и я понял, что защитная реакция в нем еще сильна.

– Этого слоника я купил на базаре с рук, – повторил он упрямо.

– Вы поможете нам выйти на этого старика?

Тарасов молчал. К лицу его прилила кровь, и на висках, нервно пульсируя, вздулись жилки.

– Я купил слоника на базаре! Скажите же ему, Игорь Емельянович!

– Вадим, ты врешь, – спокойно произнес Трапезников. – Помнишь, там, у Любы, ты говорил правду, я поверил тебе и сорок минут сидел на скамейке… Сейчас ты врешь.

Наступила пауза длительная и гнетущая.

– Ну как, как я могу вам помочь застукать пахана? – Но, спохватившись, поправился: – Старика.

– Завтра мы за тобой заедем, – сказал я. – Сначала ты расскажешь нам все, что тебе известно, затем отвезем тебя к Любе, поживешь у нее. Ты будешь ходить по городу в тех местах, где вы с ним встречались. Как только ты увидишь его…

– Нет! Ничего не было! Не было! Не было!..

– Вадим, без истерики! – перебил его Трапезников.

Тяжело, когда такой здоровый, сильный человек плачет. Трудно было и капитану, он подошел к Вадиму.

– Возьми себя в руки, а то разнюнился, как сморчок… Мы сейчас приведем к тебе Любу, она приехала с нами. Смотри, Вадька, будь с ней поласковей, и так ей горько…

Мы вернулись к газику.

Капитан помог Любе выйти из машины, подал ей пакет с передачей и проводил через вахту.

Мы сидели долго в полном молчании. Наконец капитан Трапезников не выдержал, вылез из «газика», сказав:

– Пройдусь немного… – и скрылся в подорожном ельнике.

Видимо чувствуя напряжение этого ожидания, преодолевая неловкость, Машков спросил:

– Это жена его?

– Да, жена, – ответил я.

– Ничего из себя, видная… – сказал Машков, и снова наступило молчание.

Где-то из-за решетки жидкий и хриплый тенорок затянул песню.

Не для меня приде-о-о-т весна,Не для меня Дон разолье-о-о-тся…

Наконец вернулся Трапезников, неся в фуражке десяток грибов с аккуратно обрезанными ножками.

– Глядите, Федор Степанович, – сказал он, высыпая из фуражки на сиденье грибы, – какие ядреные рыжики! Глядите! – Он выбрал гриб покрупнее и поднес его ближе. – А пахнут как! – Он шумно втянул в себя воздух. – Сосной! Мхами! Можжевельником! Нет, что ни говорите, красивое дело – грибная охота!

В это время появилась Люба Цветаева, открыла дверцу машины, положила свой пакет меж сидений и сказала:

– Вадим завтра вас ждет.

– А передачу что же? – спросил Трапезников.

– А передачу? – повторила она. – Яблоки, сказал, отдай Маришке. А сгущенку отнеси домой, я завтра приеду – сожру банку! Так и сказал: «Сожру целую банку!..»

Следственный эксперимент

Я тщательно готовился к встрече с Вадимом Тарасовым, для меня он был первым свидетелем, который общался с Юсовым и мог опознать его по фотографии.

Раньше времени из Верхнеславянска звонил Гаев. Им удалось обнаружить еще трех свидетелей.

В минуту раздумья постучал в стенку Шагалов – вызывала Москва.

– Федор Степанович! – Я сразу узнал голос полковника Каширина. – Здравствуй, старина! Сегодня авиа выслали тебе материалы, фотографии, списки руководства, описание интерьера. Кроме того, я послал тебе несколько книжек, они могут быть полезны. Будь осторожен. У тебя вопросы есть?

– Прошу ускорить ответ на наш запрос в Онеге!

– Записал. Все?

– Как будто все.

– Подумай.

– Сегодня мы направим запрос на проверку Черноусова по материалам трофейного архива СД. Очень прошу, Сергей Васильевич, ускорить.

– Все?

– Теперь все.

– Желаю удачи! Жму руку!

Полковник Шагалов слышал мой разговор с Кашириным.

– Вот увидите, Тарасов опознает Черноусова… – сказал он.

– Но может и не признать его ни в одном из предложенных снимков.

– Почему?

– Он видел Юсова в брезентовом плаще, шляпе и в очках, у нас же на фотографиях люди хоть и с бородой, но без верхней одежды и очков, кроме одного, я не знаю, кто это…

– Покажите.

Я достал из кармана фотографии бородачей и показал человека в плаще и шляпе.

– Это начальник геологической партии «Уралзолото», один из самых уважаемых людей в городе – Ивакин Петр Валерьянович.

– Времени осталось немного, увидим. К вам просьба, Владимир Иванович: позвоните в отдел культуры, попросите срочно принять нас, а я пойду к себе.

Когда я вернулся к себе, меня уже ждал старший лейтенант Лунев.

– Товарищ майор, проверку авиапассажиров закончили. – Он вынул из планшета блокнот. – Осталось два человека, которых никто не знает. Второго мая из Свердловска в Москву первым рейсом вылетел Рубцов Г.И., а третьего из Москвы вторым рейсом – Юрков И.Г. Теперь мы установим бортпроводниц этих самолетов и пригласим их на беседу. Думаю, что удастся выяснить, одно это лицо или два.

На чистом листе бумаги я написал:

«1. Родионов Богдан Т.

2. Рубцов Г. И.

3. Юсов Аркадий Борисович.

4. Юрков И. Г.».

– Посмотрите, Евгений Корнеевич.

Положив локти на стол, Лунев взял в руки листок и улыбнулся.

– Интере-е-сно получается!.. Он псевдонимы выбирает на две буквы: «Р» и «Ю». Какой-то странный педантизм!

– Обобщение делать рано, еще не беседовали с бортпроводницами, но в чем-то вы правы. Все это наводит на размышления. Так и хочется назвать пятого…

– Пятого? Кого же?..

Постучав, в кабинет вошел капитан Трапезников, поздоровался и сказал:

– Привез вам Тарасова. Настроение у парня боевое. Люба ему так и сказала: «Возвращайся домой чистый, без груза прошлого!»

– Давайте его, Игорь Емельянович!

Трапезников вышел из кабинета, а Лунев встал подальше и отвернул портьеру, словно сейчас его больше всего интересовал открывшийся из окна городской пейзаж.

Вошел капитан с Тарасовым. Парень поздоровался, подошел к столу и, неловко перебирая борт куртки, выжидательно на меня уставился.

Трапезников с Луневым уселись в дальнем углу и, не обращая на нас внимания, на полутонах затеяли какой-то разговор.

– Садитесь, Тарасов. – Я указал ему на стул. – Нас интересует ваше знакомство с Юсовым, кража бумажника и чемодана. Словом, расскажите все, не опуская ни одной мелочи. – Я включил магнитофон. – Сперва, Тарасов, кратко ваши анкетные данные.

– Тарасов Вадим Нефедович. Родился в 1939 году на Брянщине. Родителей не знаю. Воспитывался в свердловском детдоме. Кончил пять классов школы и училище фабрично-заводского обучения. Получил квалификацию фрезеровщика. Работал на заводе… Потом вожжа под хвост попала и пошел под уклон на полусогнутых…

Нервничая, парень неистово тер нос рукой, другого платка у него не оказалось, а торчащий из верхнего кармана, видимо, был дорог ему как память.

– Достаточно, Тарасов. Переходите к интересующему нас вопросу.

– Слышал я разговор двух женщин, кажется, это было в начале апреля. Одна, которая помоложе, жаловалась на детей: мол, нет в них никакой благодарности; растишь их, ходишь за ними, а встанут на ноги, и ты для них все равно что отрезанный ломоть. А другая ей говорит, что бывают разные дети. Вот у них живут квартиранты, старые люди, приехал к ним сын, служит капитаном в бухте Нагаева, так он привез полный карман денег, чтобы купить старикам в кооперативном доме квартиру…

Тарасов попросил разрешения напиться, налил из графина стакан воды, выпил залпом, вынул из верхнего кармана платок и вытер губы. Затем на столе разгладил его ребром ладони, тщательно сложил и заправил в карман. Мне запомнился морской пейзаж на платке, многоцветная радуга и белый парус.

– Проводил я до дома старушку, – продолжал он, – дождался капитана из бухты Нагаева. Ходил за ним по городу весь день. Все хотел ему помочь деньги истратить, нет, не светит, но вижу: деньги он носит при себе. На второй день идет капитан в гастроном, я за ним, стою и к нему приглядываюсь. Вдруг замечаю на себе колючий взгляд – мужик в брезентовом плаще, шляпе и очках, тряпицей на переносье перевязанных, смотрит за мной, зенки не спускает. Чего, думаю, ему надо? Куда я – туда и он. Прилип как банный лист. Подходит для меня важная минута, капитан через головы людей протягивает руки за покупками, а пиджак на нем оттопыривается и лопатник запросто уголок показывает. Обернулся я, смотрю, мужик в очках исчез. Я – раз!.. Да мимо! Капитан кричит громким голосом: «Держи вора!» Я – к двери. Выскочил на улицу. У самого края стоит заведенный черный «Москвич», дверца открыта, и давешний мужик мне машет рукой в черной перчатке. Я бросился на сиденье, машина – ходу. Капитан выскочил на улицу, кричит: «Вот он! Держи его!» И за нами. Добежал до такси, что-то кричит и в нашу сторону показывает. Куда мы едем, не знаю, поначалу я все через заднее стекло смотрел, догонит или нет. Потом говорю, больше про себя: «Номер бы не записали». А пахан мне спокойно: «У меня этих номеров в багажнике десяток!» Отдышался я, стал понемногу в себя приходить, глянул вперед – мать честная, куда мы едем? Хотя я здесь более двадцати лет прожил, место мне незнакомое. Останавливаемся возле глухого забора, у ворот. Пахан выходит, своим ключом открывает калитку, мы входим во двор. Большой пес на цепи признал пахана, поприветствовал. Подошли к крыльцу, поднялись по ступенькам. Он из-за притолоки достал согнутую и на конце расплющенную толстую проволоку. Сунул ее в отверстие, нащупал концом задвижку и повернул. Через кухню мы прошли в комнату. На стене висят два портрета в дубовых рамах. На одном усатый гражданин в старомодном пиджаке, на другом толстая женщина, невестой одета. На столе ведерный самовар. Стулья с высокими спинками, кожей обиты. Диван со спинкой. Пахан говорит мне: «Я поставлю в сарай машину, вернусь, постучу в окно, ты мне откроешь». Я пошел за ним на кухню, задвинул засов. Потом он вернулся. Ни плаща, ни шляпы не снимает, очки тем более. Поставил пахан на плитку еду, а руки в перчатках, на стол пол-литра, сгонял меня в погреб, лаз из кухни, достать из бочки соленых груздей. Сели мы за стол. Он больше мне наливает, а сам пригубит, и все. Говорю: «Как же, пахан, звать тебя?» – «Паханом назвал, паханом зови!» – отвечает. Разговор у нас не получается, молчит старик как сыч. Поел я картошки со свиной тушенкой, выпил, закусил солеными груздями. Он говорит: «Ложись на диване. Разбужу рано, дело есть. Для надобности в углу ведро». Сказал и из комнаты вышел. Слышу: в двери щелкнул замок. На кухне он еще чем-то погремел и затих. Я прилепился к окну, долго стоял, но во двор пахан не выходил. «Смешно, – думаю, – вроде я под арестом!» Дернул раму, окно открывается. «Порядок, – подумал я. – В случае чего, уйду через окно, пес на привязи, не достанет». И лег на диван. Проснулся я оттого, что старик поднял меня за плечи и посадил. Вышел я на кухню, умылся. Ходики показывали восьмой час. Пахан поджарил сало и залил яйцами. На другой плитке бухтел кофейник. Поели мы, выпили кофе со сгущенкой. Он говорит: «Слушай меня внимательно. Если бы не я, ты бы нюхал хлорку в тюремном нужнике. Ты мне обязан и должен со мной рассчитаться. Сейчас мы поедем с тобой на бан…»

– Старик так и сказал «на бан»? – прервал я Тарасова.

– Нет, он сказал «на вокзал». «Из Верхнеславянска, – продолжал он, – в девять тридцать приходит поезд. Я тебе покажу человека, он прибывает этим составом, ты вытащишь у него бумажник. Мне нужны документы, остальное твое, кроме того, получишь еще двести рублей. Я буду тебя дожидаться в пивной на площади. Согласен?» Что ж, думаю, дело подходящее, согласился. На вокзал мы ехали двумя автобусами, с пересадкой. Вышли на платформу. Пахан вроде читал газету. Через двадцать минут пришел поезд. «Вот он!» – говорит. Смотрю, парень лет тридцати, шляпа, в руке чемодан. Я за ним. Он в камеру хранения, сдал чемодан, бирку в бумажник, а бумажник в задний карман и бегом на автобусную стоянку. Народу – что людей! Подошла машина. Давка. Я его сзади подпираю, кричу: «Проходите вперед!» – и увел бумажник. Он влез на верхнюю ступеньку, пять мне протягивает и кричит: «Товарищ, давайте руку! Уместимся!» – «Спасибо, отвечаю, я подожду другого!» И – в пивную. Пахан занял угловой столик, потягивает пиво. Усы в пене, для меня стоит налитая кружка. Я сел, отпил глоток, под столом пульнул ему бумажник. Старик быстро посмотрел его, вытащил паспорт, военный билет, заводской пропуск и жетон. «Что это? – говорит. – Он сдал чемодан на хранение?» – «Я сам видел», – отвечаю. «Возьми жетон и получи чемодан. Его фамилия Якуничев. За чемодан доплачиваю еще двести рублей». Смешно мне стало, деньги у него легкие, столько монет ни за понюх табаку! Принес я чемодан. Пахан открыл в ножичке шильце, ковырнул, поднял крышку, поглядел, что в нем, достал тетрадку, перелистал. Вижу, доволен. Опустил в чемодан четыре сотни и говорит: «Чемодан твой, бери его. Помни: я тебя не знаю, ты меня не знаешь». Встал и ушел. За пиво было заплачено. Я пошел на базар, разыскал барыгу и сбыл ему чемодан по дешевке. Были в нем еще четыре десятки, две по двадцать пять, я взял их и слоненка. На такси поехал в сторону Верх-Исетского завода, в том районе у меня жил корешок, я решил с ним выпить по случаю удачи. И вот тут начинается главное…

– Главное? – переспросил я.

– Да, для меня главное. До вечера я проканителился у своего корешка. В шестом часу вечера иду через сквер. Впереди меня женщина несет ребенка. Девочка через ее плечо перегнулась и со мной на своем ребячьем языке калякает. Потом женщина остановилась и говорит: «Ой, Маришка, устала я. Посиди немного». Она опустила ребенка на скамейку, а девочка в слезы. Я к ним подошел и говорю: «Разрешите, я ее понесу?» А она: «Маришка к чужим совсем не идет». Я взял девочку и поднял высоко-высоко. Она смеется. «Вот, говорю, стало быть, я ей не чужой». И мы пошли по скверу, потом остановились возле дома. «Здесь, говорит, мы живем. Прощайся, Мариша, с дядей». А девчурка в слезы. «Раз такое дело, – она пожала плечами, – зайдите в дом». Я зашел. После того дня я много раз заходил в этот дом, а один раз зашел и остался. Это была Люба, Любушка. Она мне сказала, что через меня увидела свет! Что солнышком я ей в жизни блеснул. Ну, а про меня говорить нечего, такая мне открылась необыкновенная любовь, что слов рассказать нету!..

Я выключил магнитофон и спросил:

– Вы могли бы, Тарасов, по фотографии опознать человека, у которого на вокзальной площади вытащили бумажник?

– А почему нет, могу.

Я достал шесть фотографий довольно схожих между собой молодых людей и разложил перед ним на столе.

Тарасов внимательно посмотрел все шесть, затем вернулся к четвертой, взял ее в руку и сказал:

– Вот этот Якуничев.

– Евгений Корнеевич, оформите протоколом, – поручил я Луневу.

Пока старший лейтенант писал протокол, я позвонил в гараж и заказал машину. У Трапезникова был очень довольный вид. Он подошел к окну, закурил и, выпуская дым в открытую форточку, одобрительно поглядывал на Тарасова.

После того как протокол был подписан, я сказал Тарасову:

– Вы должны опознать старика. Не торопитесь, будьте особенно внимательны.

Я собрал со стола фотографии молодых и разложил перед ним снимки бородачей. Тарасов подошел к столу. Сперва парень окинул взглядом все семь. Потом взял в руку фотографию Черноусова, взглянул на капитана, словно ища у него поддержки, положил снимок на стол, сказав как бы про себя:

– Не тот… Нет, не тот…

Он долго смотрел все снимки, затем взял один – «всеми уважаемого человека в городе».

– По всем статьям подходит, – сказал, но не очень уверенно. – Нет, это пахан. Определенно он! – повторил Тарасов уже совершенно твердо.

Лунев отвел нас в угол кабинета и тихо сказал:

– Эту фотографию я взял при таких обстоятельствах: Ивакин в начале июня ездил в Москву. Проверяя его по списку, я вспомнил о его бороде. Подумав, что он нам подходит для опознания, я спросил, нет ли у него фотографии. «Есть любительская», – сказал он и дал мне этот снимок.

– Оформляйте протоколом! – сказал я и вышел к полковнику Шагалову.

– Ну что? – спросил тот.

– Тарасов опознал главного геолога «Уралзолота» Ивакина.

– Что он, с ума сошел?

– Говорит, что это и есть пахан!

– Как вы предполагали, его мог сбить с толку брезентовый плащ, шляпа, очки…

– Лунев говорит, что Ивакин в начале июня летал в Москву.

– У него брат живет в Москве, работает в министерстве…

– Не знаю…

– Что думаете делать?

– Подумаем. Простите, Владимир Иванович, Тарасов еще у меня в кабинете.

Когда я вернулся, опознание было оформлено протоколом и подписано.

– Вот что, Евгений Корнеевич, возьмите легковую машину, она стоит у подъезда, посадите в нее Тарасова и поезжайте к гастроному, о котором он говорил. Начнем все от печки. Поставьте машину возле магазина. Тарасов сядет рядом с водителем, и вы на скорости езжайте вперед. Так, меняя направление, начинайте несколько раз от магазина, пока не попадете на дом, где ночевал Вадим. После окончания этого эксперимента вы отвезете его к Цветаевой. Завтра утром мы уточним кое-что здесь и начнем эксперимент сначала.

Раздался стук в стену. Это опять меня вызывал Шагалов.

– Федор Степанович, я договорился с отделом культуры. Александр Владимирович может нас принять, поедем?

– Я готов.

В приемной нас встретила маленькая, очень подвижная женщина с молодыми, яркими глазами и седой головой.

– Здравствуйте, Ильинична! – поздоровался Шагалов.

– Александр Владимирович просит вас пройти в кабинет, – сказала она, открыв перед нами дверь.

Начальник отдела культуры поднялся нам навстречу и, здороваясь, сказал.

– Садитесь, пожалуйста.

Мы устроились в креслах возле журнального столика.

Начальник отдела культуры был приветливый человек со следами пластической операции на лице, в очках с толстыми стеклами. Говорят, в войну он командовал танковым подразделением, и его, обгоревшего, вытащили бойцы из люка. Он прямо приступил к делу.

– Не буду обременять вопросами, – сказал он. – Вас зовут Федор Степанович. Полковник Шагалов поставил меня в известность. Сделаем так. Мы сейчас проводим по городу инвентаризацию частных домовладений. Архитектор Кержавин предупрежден, и вы войдете в комиссию. По части знакомства с реставрационными работами в церкви Всех Скорбящих у вас положение тоже вполне легальное.

По возвращении я застал в своем кабинете капитана Гаева.

– Привет, Федор Степанович! – Он торопливо пожал руку.

– Садись, Николай Алексеевич, рассказывай, что за свидетели появились еще?

– Одного нашел я. Это женщина, продающая пиво в ларьке возле вокзала. Она рассказывает, что восьмого числа, около семи часов вечера, к ларьку подошел бородатый человек в брезентовом плаще, шляпе, очках и заказал две кружки пива. Он взял кружку, рука его была в перчатке, сдул пену и стал прихлебывать маленькими глотками. В это время со стороны поселка подошел Якуничев, его она знала, он выпил вторую кружку и, сказав: «Я пошел за билетами», ушел в сторону вокзала. Старик допил кружку, расплатился и направился в ту же сторону.

– А почему она запомнила, что это было восьмого августа?

– Потому что по понедельникам с утренним поездом у нее забирают бочкотару, а в этот понедельник, восьмого, за бочками с утра не приехали. Когда этот бородач подошел к ларьку, она приняла его за экспедитора, тот ходит в брезентовом плаще.

– Так, а второй?

– Этого свидетеля обнаружил капитан Стрыгин. Женщина из поселка Зеленая Падь шла к десятичасовому поезду и вдруг в распадке возле ручья увидела чужого человека с бородой, в брезентовом плаще и шляпе. Он сидел на корточках у ручья и мыл руки. Луна вышла из облаков и ярко осветила бородача. Эта женщина и после видела чужака на платформе перед приходом поезда на Свердловск.

– Третий?

– Пожалуй, третий заслуживает особого внимания. Это контролер дороги Сударушкин Иван Иванович. Он говорил, что хорошо запомнил старика и по фотографии его опознает. Встреча с Сударушкиным состоялась в кабинете Стрыгина сегодня в семь утра. Среднего роста, с темными усами, спокойный человек. Пришел разодетый, словно на свадьбу. Сударышкин рассказал: «Когда я вошел в тамбур, то увидел двоих мужчин: старого и молодого, которые громко и сердито разговаривали. Я подошел ближе, подсветил фонарем. Молодой предъявил проездные билеты. “Порядок”, – сказал я и перешел в другой вагон». Сударышкин внимательно рассматривал фотографии и остановился на этой… – Гаев положил на стол снимок главного геолога «Уралзолото» Ивакина.

– Странно. Тарасов также опознал эту фотографию. Быть может, их обоих дезориентировали брезентовый плащ и шляпа?

– Но Сударышкин легко опознал инженера Якуничева.

– Здесь труднее, больше общих примет: брезентовый плащ, шляпа, борода, очки… Хорошо, мы проверим Ивакина и уточним его алиби. Протоколы опознания привезешь мне. Я тебе дам конверт с фотографией Якуничева, передай его Глаше Богачевой. На словах скажи: слоник из яшмы нашелся, но об этом поговорим при встрече. – Я достал из стола конверт. – Извини, Николай Алексеевич, конверт запечатан. Так мы условились. – Я проводил его до дверей и пожелал счастливого пути.