Игла

Тим Готин

Игла

Глава 1

I

Дорога была не дорогой, а лишь памятью о ней. Колеи, заросшие жесткой, побуревшей травой, едва угадывались под слоем прошлогодней хвои и гниющих веток. Лес, Чернолесье, смыкался над ними плотной стеной. Воздух, густой от запаха сырости, гнили и чего-то еще, едкого и древнего, нависал неподвижным саваном. Сквозь редкие просветы в когтистых кронах сосен пробивался тусклый, белесый свет угасающего дня.

Он шел первым. Его поступь была тяжела, но уверенна. За спиной – длинный, узкий футляр из потемневшей кожи, на поясе – увесистый колчан со стрелами, чьи наконечники тускло поблескивали серебром и холодным железом. Его плащ, когда-то темно-серый, а ныне почти черный от грязи и копоти, сливался с тенями. Лицо, изборожденное неглубокими шрамами (один – через бровь, другой – по скуле), было каменным. Но глаза, цвета старой стали, непрестанно сканировали окружающую мглу: каждую корягу, напоминающую скрюченную конечность, каждое неестественное движение тени, каждый сломанный сук слишком высоко над землей.

Охотник.

Охотник на то, что выползло из Трещин, из старых курганов, из людских страхов.

«Она позади», – думал он, не оборачиваясь. Чувствовал ее присутствие как тихий, теплый свет в ледяной воде. «Слишком тихо. Чернолесье никогда не бывает таким тихим, если не готовится к прыжку. Гнезда троллей пусты. Значит, что-то выгнало их. Или съело.»

Он мысленно перебирал варианты: Шепчущий Ползун, способный обездвижить жертву страхом? Теневой Хорек, высасывающий волю? Или что-то хуже, что-то из легенд, что не должно было проснуться… Его пальцы непроизвольно сжали рукоять короткого клинка у бедра. «Надо бы проверить амулеты. Но остановиться сейчас…»

Она шла следом, словно тень его тени, но светлая. Ее стопы, обутые в мягкие сапоги из эластичной древесной коры, почти не оставляли следов. Плащ ее был простого, некрашеного льна, а из-под капюшона выбивались пряди волос цвета спелого меда. В руках она несла посох из светлого ясеня, увенчанный кристаллом дымчатого кварца, который сейчас лишь слабо мерцал изнутри. Ее глаза, широкие и зеленые, как лесные озера, были полны не страха, а глубокой, усталой печали. Она смотрела не только в чащу, но и «сквозь» нее, видя ауры деревьев, потускневшие и больные, следы темной энергии, как язвы на ткани мира.

Целительница.

Та, что латает разрывы, нанесенные тем, на кого охотится ее спутник.

«Он напряжен как тетива», – читала она в его сгорбленных плечах, в резком повороте головы. «Болит старый шрам на плече, тот, от когтей Вурдалака под Усть-Крестами. И новый порез на руке – от осколка зараженного кристалла в прошлую ночь.»

Ее пальцы слегка сжали посох. Она могла бы унять эту боль сейчас, легким прикосновением, потоком чистой силы. Но он не позволит. Не здесь. Не когда опасность может выпрыгнуть из-за любого дерева.

«Он несет свой груз молча, как скала несет снег. Думает, что защищает меня. Не понимает, что его боль – это моя боль.»

Она заметила странный, маслянистый налет на коре старой сосны. «Гниль. Не природная. Значит, рядом было что-то… мертвое, но движущееся. Может, Нежить? Или порождение Болотного Гнильца?»

Ее целительский дар шевелился внутри, предупреждая, но не крича о непосредственной угрозе. Пока.

Они шли молча уже несколько часов. Слова были лишними здесь, в этом месте, где даже ветер боялся шелестеть. Их общение давно перешло на язык взглядов, едва заметных жестов, тишины, которая говорила громче криков. Он знал, что за его спиной – не просто женщина, а сильнейшая целительница в трех герцогствах, способная зашить душу, как другие зашивают раны. Но знание не гасило инстинкт – броситься вперед, прикрыть собой. Она знала, что впереди – не просто боевой маг, а живая стена, щит из плоти, воли и закаленной стали, способный остановить саму Тьму. Но знание не гасило страх – страх не успеть, не дотянуться, когда его плоть будет рвать что-то нечестивое.

Охотник вдруг замер. Его рука взметнулась вверх, сжатая в кулак – сигнал «Стоп!». Он медленно присел, касаясь пальцами земли. Волшебница остановилась как влитая, дыхание замерло. Ее внутреннее зрение резко сфокусировалось. Он поднял с земли нечто темное, липкое. Поднес к носу. Скривился.

– Слизь, – его голос, низкий и хриплый от долгого молчания, прозвучал как выстрел в тишине. – Свежая. Не троллья. Нежить… но какая-то… испорченная. Пахнет гнилой сердцевиной и ржавым железом.

Целительница осторожно подошла, ее посох замерцал чуть ярче. Она протянула руку, не касаясь субстанции.

– Боль, – прошептала она. – Огромная, тупая боль и… пустота. Как будто сама смерть заболела. – Она взглянула на спутника, и в ее зеленых глазах отразился тусклый свет кристалла. – Это не просто нежить. Это «оскверненная» нежить. Кто-то или что-то… играет с силами могил.

Он бросил слизь, вытер пальцы о плащ с отвращением. В его стальных глазах вспыхнул знакомый ей холодный огонь – огонь охоты, огонь уничтожения.

– Значит, будет работа, – он выпрямился, снимая футляр со спины. Деревянные застежки щелкнули. – Держись ближе. И… будь готова.

– Всегда готова, – тихо ответила спутница, и ее пальцы обхватили посох крепче. Ее целительская сила, обычно тихий ручей, начала собираться внутри, готовясь стать щитом, пламенем, оружием жизни против гниющей смерти. Она посмотрела на его профиль, очерченный сгущающимися сумерками – жесткий, неуступчивый, ее каменный страж. И почувствовала, как помимо страха за него, в груди разливается странное, горькое спокойствие. Они были разными – меч и щит, яд и противоядие, разрушение и исцеление. Но здесь, в мертвящей тишине Чернолесья, на дороге, ведущей в самое пекло, они были «целым». И пока они вместе, даже сама Смерть могла подождать.

Охотник достал из футляра тяжелый арбалет, приклад которого был покрытый рунами подавления. Механизм щелкнул, тетива загудела. Он не посмотрел на волшебницу, но его плечо слегка коснулось ее плеча – краешком плаща, на мгновение. Молчаливый вопрос. Готов ли щит?

Она ответила без слов. Ее кристалл вспыхнул мягким, но неумолимым светом, отгоняя сгущающиеся тени на пару шагов вокруг. Готов. Всегда готов.

Тропа, вернее то, что от нее осталось, вилась дальше, вглубь леса, где темнело быстрее. Впереди ждала Тьма. И работа. Они шагнули навстречу ей, вместе, в грозном и нежном молчании двух половинок одной непобедимой силы.

Глава 2

II

Охотник бросил оскверненную слизь, вытер пальцы о плащ с отвращением. В его стальных глазах вспыхнул знакомый волшебнице холодный огонь.

– Значит, будет работа, – он выпрямился, снимая футляр со спины. – Держись ближе. И… будь готова.

– Всегда готова, – тихо ответила она, и ее пальцы обхватили посох крепче. Ее целительская сила собралась внутри, готовая стать щитом, пламенем.

Они двинулись дальше, вглубь Чернолесья. Воздух становился гуще, тяжелее, будто пропитанным вековой пылью и тленом. Сосны сменились корявыми дубами и вязами, чьи ветви сплелись в плотный, почти непроницаемый для света полог. Даже тусклые сумерки здесь наступили раньше, поглотив дорогу-призрак. Тени под деревьями казались живыми и враждебными, нашептывая невидимые угрозы. Он шел, как всегда, на полшага впереди, арбалет наготове. Его взгляд сканировал каждую щель, каждое движение. Она чувствовала его напряжение как натянутую тетиву, но под ним – стойкую, непоколебимую волю. Она же ощущала саму боль леса – старую, гниющую, пропитанную чуждой, оскверняющей магией. Эта "порча" висела в воздухе липкой паутиной.

Именно на фоне этой нарастающей тьмы они его и увидели.

Дом.

Он стоял на небольшой поляне, внезапно расступившейся среди вековых стволов. Не изба, не хижина – именно дом, двухэтажный, когда-то, видимо, солидный, но ныне глубоко заброшенный. Время и Чернолесье поработали над ним: крыша провалилась в нескольких местах, ставни висели на одной петле, как сломанные крылья, темные глазницы окон смотрели пустотой. Дерево стен почернело, покрылось мхом и лишайником. Казалось, сама тень притаилась в его очертаниях.

Он резко поднял руку. Они замерли на краю поляны.

– Ловушка? – прошептал он, не отрывая взгляда от здания. В его голосе не было страха, только холодная оценка угрозы.

Целительница закрыла глаза на мгновение, погружая сознание в потоки магии. Ее дар, настроенный на жизнь и ее искажения, сканировал пространство.

– Нет засады, – ответила она так же тихо. – Ни живых врагов, ни активной нежити близко. Но… фон. Очень сильный, грязный фон. Как будто дом долго стоял в эпицентре чумы. Он… пропитан остаточной скверной. Но сам по себе… спит. Как гниющее бревно.

Он кивнул. Его методы были другими, но он безоговорочно доверял ее чутью на магическую грязь.

– Проверим, – решил он. – Ночевать под открытым небом здесь – хуже. Надо знать, что у нас за спиной.

Они подошли к дому осторожно, как к спящему зверю. Охотник обследовал периметр: искал следы, ловушки, физические признаки недавнего присутствия чего-то враждебного. Его взгляд выхватывал сломанные ветки, неестественные вмятины на земле. Волшебница же шла за ним, ее посох слабо светился. Она "ощупывала" стены, порог, оконные проемы. Искала следы активных заклятий, проклятий, узлов темной энергии. Ее внутреннее зрение видело лишь тусклые, расплывчатые пятна давней порчи, как застарелые пятна крови на дереве – угрозы они не представляли.

– Чисто? – спросил он у двери, которая висела криво, приоткрыв черную пасть входа.

– Насколько может быть чисто в этом месте, – вздохнула она. – Активных угроз нет. Стены толстые. Крыша хоть где-то цела. Это… убежище. Хрупкое, но убежище.

Он толкнул дверь плечом. Она со скрипом поддалась. Внутри пахло сыростью, плесенью и пылью. Большой зал с остатками мебели, покрытыми толстым слоем грязи. Лестница наверх выглядела ненадежно. Но в дальнем углу, под участком еще целой крыши, было относительно сухо. Там валялась груда полусгнившего тряпья – возможно, остатки чьей-то постели вековой давности.

Они работали молча и слаженно. Он быстро забаррикадировал окна уцелевшими ставнями и тяжелыми обломками мебели. Она очистила угол от крупного мусора руками, потом провела посохом по полу и стенам. Из кристалла на навершии полился мягкий, золотистый свет, согревающий и очищающий на микроуровне. Он не мог изгнать вековую скверну дома, но создал вокруг их маленького лагеря островок чистоты, тепла и спокойствия, отгоняющий гнетущую ауру леса. Она расстелила на очищенном месте свои походные шкуры поверх тряпья, создав некое подобие ложа.

Темнота снаружи стала абсолютной. Лишь слабый свет кристалла волшебницы и тусклое пламя маленькой защищенной магическим контуром свечи, которую охотник поставил на перевернутый ящик, боролись с мраком. Тишина леса теперь казалась не просто угрожающей, а всепоглощающей, давящей.

И в этой тишине, в этом хрупком островке света и относительной безопасности, напряжение охоты и постоянной настороженности начало медленно таять. Оно сменилось другим напряжением – давно знакомым, сладким и мучительным одновременно. Любовью.

Они сидели рядом на шкурах, плечом к плечу, спиной к самой надежной стене. Сначала просто делились водой и скудным пайком – сушеным мясом, орехами. Потом девушка осторожно коснулась руки охотника – там, где был неглубокий порез от осколка.

– Дай, – тихо попросила она.

Он не стал сопротивляться. Он смотрел, как ее тонкие пальцы легли на рану. От посоха потянулась тонкая нить теплого, янтарного света. Порез закрылся без следа, оставив лишь легкое ощущение тепла. Но целительница не убрала руку. Ее пальцы мягко легли на его ладонь, на грубую кожу, испещренную шрамами и мозолями.

Он взглянул на нее. В тусклом свете ее лицо казалось хрупким, а глаза – огромными, глубокими озерами, в которых отражался свет кристалла и… что-то еще. Что-то, что заставляло его каменное сердце биться чаще. Он поднял руку, медленно, будто боясь спугнуть, коснулся ее щеки, смахнул прядь медовых волос. Его жест был неловким, но невероятно нежным.

Слова были не нужны. Они сказали все друг другу годами совместных дорог, спасенных жизней, молчаливой поддержки. Страх перед внешней Тьмой, постоянная готовность к смерти только обостряли жажду жизни, жажду тепла и близости «здесь и сейчас».

Осторожность сменилась страстной необходимостью. Прикосновения стали увереннее, искали не раны, а живую кожу, тепло. Шелест одежды, сброшенной в спешке, прерывистое дыхание, глухие стоны – эти звуки заполнили маленький уголок дома, вытесняя гнетущую тишину Чернолесья. Они были двумя островами тепла в океане холода, двумя пламенями, слившимися в одно, чтобы ярче гореть против окружающего мрака.

Он, всегда такой сдержанный и жесткий, был с ней удивительно нежен. Его руки, привыкшие ломать кости нежити, касались ее тела как драгоценности. Она же отвечала ему страстью, смешанной с бесконечной нежностью, растворяя его броню целительной силой своей любви. Она знала каждую его боль, каждый шрам – физический и душевный – и принимала все, целуя жесткие рубцы на его плече, шепча слова ободрения, которые были слышны только ему.

Они наслаждались друг другом медленно и жадно, как будто эта ночь могла быть последней. Каждый вздох, каждый поцелуй, каждое движение были гимном жизни посреди царства смерти. Свет кристалла волшебницы, оставленный без присмотра, мерцал, отражаясь в поту на их телах, создавая танцующие тени на стенах старого дома. За окнами царила непроглядная тьма, полная неведомых угроз, но здесь, в их убежище, царили только они, их тепло, их страсть, их хрупкое и невероятно сильное счастье.

Они засыпали на рассвете, когда первые, бледные лучи едва начали пробиваться сквозь щели ставней, окрашивая пыль в серый цвет. Заплетенные в объятиях, влюбленные спали глубоким, исцеляющим сном. Лицо мужчины, обычно напряженное, было спокойным, почти безмятежным. Девушка прижималась к его груди, ее рука лежала на его сердце. На полу рядом валялся ее посох, кристалл на нем теперь светился ровным, умиротворенным светом – отражением покоя, наступившего между двумя сердцами.

Защитные камни по-прежнему лежали по углу их лагеря, создавая невидимый барьер. Дом все так же хранил свою вековую тайну и пропитывающую его скверну. Лес за стенами все так же был опасен и полон теней. Но в эту короткую предрассветную тишину, в этом заброшенном приюте посреди Чернолесья, Жизнь и Любовь на время одержали верх. И этого было достаточно.

Глава 3

III

Рассвет в Чернолесье был не светом, а медленным отступлением тьмы. Серое сияние пробивалось сквозь щели ставней, превращая пыль в парящие призраки. Он проснулся, как всегда, мгновенно и беззвучно, внутренний колокол тревоги звонил даже в относительной безопасности. Тепло другого тела было плотно прижато к его боку, легкое дыхание шевелило волосы у его плеча.

Он замер. Любое движение могло разрушить хрупкое равновесие покоя, в котором она пребывала. С невероятной, почти противоестественной для его мощного телосложения осторожностью, он высвободил руку из-под ее головы, скользнул из теплого гнезда шкур на холодный, пыльный пол. Она лишь глубже втянула воздух, повернувшись к оставшемуся теплу, ее рука бессознательно потянулась к пустому месту.

Он встал, ощущая знакомую скованность в мышцах, ночную прохладу на коже. Подошел к щели в ставне, где свет был чуть ярче. Не отодвигая заслон, просто встал рядом, прислонившись плечом к грубому, влажному дереву. Снаружи доносился лишь шелест чего-то мелкого в траве да далекий, тоскливый крик невидимой птицы. Серый рассвет омывал поляну, делая лес еще более мрачным и безжизненным.

И вдруг, глядя на эту унылую картину, его пронзило. Не тревогой, не готовностью к бою. Чем-то острым, теплым и… сладким. До дрожи. До слабости в коленях, заставившей его крепче упереться в стену.

Первый раз.

Они только что выжили. Вытащили друг друга из пасти чего-то неописуемо мерзкого в болотах за Усть-Крестами. Грязь, кровь (его, ее, чужая), адреналин, от которого звенело в ушах. Они стояли под ледяным ливнем у края гиблой топи, дрожа от холода и отдачи. Он проверял ее рану на плече – царапину от ядовитого шипа. Его пальцы, грубые и неуклюжие, пытались очистить кожу. Она смотрела на него. Не на рану.

На него.

Глаза – огромные, зеленые озера, в которых плавало нечто невероятное. Страх. Да, он был – страх за него, за себя, за их хрупкие жизни в этом безумном мире. Но сильнее страха было Желание. Жгучее, неистовое, накопленное за годы бок о бок, за тысячи спасенных жизней, за молчаливые взгляды в кострах и крики в бою.

Он не помнил, кто двинулся первым. Кажется, он. Просто рука, еще в грязи и крови, поднялась, коснулась ее щеки. Холодной от дождя. Она не отпрянула. Не отодвинулась. Ее взгляд стал глубже, темнее. И тогда… тогда он наклонился. Медленно, как будто сквозь толщу воды. Боялся спугнуть. Боялся, что это мираж усталости и боли.

Губы коснулись ее губ. Холодных, влажных. Легкое прикосновение. Искра.

И вселенная взорвалась.

Не снаружи. Внутри. В его груди, в его жилах, в самой глубине его каменного, израненного сердца. Волна огня, чистого и ослепительного, смыла всю грязь, всю боль, весь ледяной дождь. Он услышал (или почувствовал?) ее судорожный вздох – короткий, обжигающий. Его рука, та самая, что держала арбалет и ломала кости нежити, сама собой запустилась в густые, мокрые пряди ее волос. Они были тяжелыми, как шелк, и бесконечно нежными. Он притянул ее к себе, уже не контролируя силу, потеряв всякую осторожность. Она ответила – порывисто, жадно, вцепившись пальцами в его пропитанный дождем и грязью плащ.

Вокруг них, в сером мареве ливня, вспыхнули искры. Не метафоры. Реальные, крошечные огоньки чистого света, золотистые и теплые, как ее магия. Они вырывались из точки их соприкосновения, танцевали в ледяном воздухе, гасли на мокрой земле. Это была ее сила, ее сущность, вырвавшаяся наружу от нахлынувшего чувства, смешавшаяся с его грубой, защитной энергией. Искры жгли его кожу, но не больно – сладко, как прикосновение ее мысли. Он чувствовал их и внутри – этот вихрь света и тепла, кружащий в голове, заставляющий сердце биться как бешеное, а ноги – подкашиваться.

Он, охотник, убивавший тварей, от которых стыла кровь, дрожал как лист. Его колени ослабели не от раны, а от этого невероятного накала, от этого взрыва жизни посреди смерти и грязи. Он держал ее, прижимая к себе так сильно, как будто хотел вобрать в себя, спрятать от всего мира, от всей Тьмы. И она держалась за него, ее дыхание смешивалось с его, горячее на холодном воздухе.

Этот поцелуй длился вечность и мгновение. Он изменил все. Пробил его броню, как серебряная стрела. Оставил шрам глубже любого когтя.

Он стоял у окна в заброшенном доме, пальцы непроизвольно сжались, будто снова ощущая тяжесть мокрых волос и тепло ее кожи под своей ладонью. По его щеке скатилась капля пота или что-то другое. Он глубоко, почти судорожно вдохнул запах сырости, плесени и… едва уловимый, теплый аромат ее волос, смешавшийся с его собственным запахом пота и кожи. Рассвет за окном оставался серым и безрадостным. Но внутри, там, где раньше была лишь ледяная решимость и готовность к смерти, теперь навсегда горел тот самый огонь – сладкий, мучительный, дарованный ее первым, по-настоящему первым поцелуем. Он положил ладонь на грудь, туда, где под шрамами билось сердце. Камень. Но камень, в котором теперь навеки застыла трещина, заполненная золотым светом. Искрами. Ею.

Глава 4

IV

Рассветное безмолвие дома длилось недолго. Серый свет набирал силу, вытесняя тени из углов, но вместе с ним возвращался и гнетущий дух Чернолесья – запах гнили, старой скверны и чего-то невидимого, что следило из-за стен.

Они встали почти одновременно, ее зеленые глаза встретили его стальной взгляд. Никаких слов о ночи – она была их святыней, спрятанной от чужих глаз, даже от глаз этого проклятого места. Молча собрали лагерь. Шкуры свернулись, кристалл на посохе погас, оставив лишь тусклое свечение изнутри. Островок тепла и чистоты растворился, как мираж.

Дверь скрипнула на петлях, открывая путь на поляну. Первый шаг наружу был как прыжок в ледяную воду. Воздух сжался, влажный и тяжелый. Они переступили порог, но ощущение было странным – будто невидимые пальцы липкой паутины тянулись за ними, цепляясь за плащ, за подол льняного одеяния. Дом стоял позади, черный и немой, но его пустые окна-глазницы словно смотрели. Смотрели с немым укором, с древней, окаменевшей тоской. Казалось, сами стены шептали: «Останьтесь. Здесь безопаснее, чем там, впереди. Здесь ваша ночь может длиться вечно…»

Он почувствовал, как она слегка вздрогнула, ее пальцы сжали посох. Она тоже чувствовала это давление – не угрозу, а мольбу, исходящую от пропитанных отравой бревен. Но остановиться – значило сдаться мраку этого места, позволить ему втянуть их в свое гнилое нутро.

– Идем, – его голос прозвучал резко, как щелчок замка арбалета, отсекая сомнения.

Он шагнул вперед, не оглядываясь, пробивая незримую паутину силой воли. Она последовала за ним, ее светлая фигура контрастировала с черным силуэтом дома, который медленно скрывался за их спинами, поглощаемый лесом. Паутина порвалась. Лес сомкнулся.

Они углубились в чащу. Воздух стал еще гуще, насыщенным запахом преющей хвои, влажной земли и… цветов? Сладковатый, дурманящий аромат витал впереди, маскируя привычную вонь Чернолесья. Дорога-призрак окончательно исчезла, и они шли по звериной тропе, петляющей между исполинских дубов и вязов. Кора деревьев казалась неестественно гладкой, как отполированная за века кожа. Ветви сплелись в плотный свод, сквозь который пробивались лишь редкие лучи, создавая мистическую игру света и тени.

Она шла следом, ее целительский дар, настроенный на несоответствие, начал тихо звенеть тревогой. Сладкий запах усиливался, становился навязчивым. Он шел, арбалет наполовину взведен, взгляд сканировал каждую тень, каждое движение листвы. Но врага не было видно. Только деревья. Деревья и этот пьянящий аромат.

– Стоп! – ее шепот был резким, как удар кинжала. Он замер на месте, инстинктивно пригнувшись. Она вскинула посох, и дымчатый кристалл вспыхнул не золотым, а резким, белым светом, как молния. Свет ударил не вперед, а вниз, в землю у его ног.

Там, где луч света коснулся покрытой мхом земли, произошло нечто жуткое. Трава, папоротники, невидимые корни – все ожило с яростной, хищной скоростью. Гибкие плети, похожие на усики лиан, но острые как бритвы, вырвались из-под земли, щелкая, как бичи. Они метнулись к его ногам, к его горлу – но наткнулись на невидимый барьер, созданный вспышкой ее посоха. Плети бились о светящуюся сферу, шипя и дымясь, как прикоснувшиеся к раскаленному железу. Сладкий запах сменился резким запахом гари и… боли. Боли деревьев.

Из-за ближайших стволов, словно вырастая из самой древесины, выступили фигуры.

Дриады.

Но не те, что поют в лугах из легенд. Эти были стройны и прекрасны, как резные статуи из темного дерева, но их красота была холодной и безжалостной. Кора покрывала их тела, как доспехи, волосы были сплетены из живых ветвей с шипами, а глаза горели ядовито-зеленым светом, лишенным всякого милосердия. В руках у двоих – луки из темного тиса, тетивы натянуты, наконечники стрел из заостренного черного камня направлены прямо на них. Третья, выше и статнее, стояла без оружия, но ее пальцы были длинными, острыми сучьями.

– Чужаки, – голос старшей дриады звучал как шелест сухих листьев под лезвием топора, – вы вторгаетесь в священную чащу. Ваша плоть станет удобрением для корней, ваши кости – новыми камнями для тропы. Таков Закон Леса!

Он не опустил арбалет. Его палец лежал на спуске.

– Мы идем сквозь. Нам не нужны ваши деревья, не нужна ваша земля. Только дорога.

– Дорога? – дриада усмехнулась, и звук был похож на треск ломающейся ветви. – Для вас дорога – это линия. Для нас – это жизнь, что вы топчете. Каждый ваш шаг – рана. Каждое ваше дыхание – яд.

Ее ядовито-зеленые глаза скользнули к волшебнице.

– Ты пахнешь чистотой. Но ты ведешь с собой Разрушителя. Его руки в крови земли, в крови наших сестер-деревьев, что пали под его железом.

Она сделала шаг вперед, не прячась за его спину. Ее посох все еще светился белым, сдерживая шипящие плети ловушки у их ног. Но голос ее был спокоен, как шелест листьев на ветру.

– Мы не ищем вражды с Лесом, – сказала она, глядя в зеленые глаза дриады. – Его боль – наша боль. Мы видим гниль, что разъедает корни, видим тени, что отравляют соки. Разрушитель… – она слегка кивнула в его сторону, – он рубит зараженные ветви, чтобы спасти Древо. Его железо и мой свет – мы идем к источнику скверны. К тому, кто оскверняет ВАШ Закон, ВАШУ жизнь.