Нэотэс

Он перестал отвечать на звонки родителей. Сообщения в мессенджерах читал (мамины тревожные: «Вовочка, ты где? Отзвонись!», папины лаконичные: «Позвони матери»), но не открывал. Чувство вины перед ними смешивалось с раздражением и усталостью: они не поймут. Никто не поймет. Он был один в своей пустоте. Совершенно один.

Наступил вечер. Последний вечер. Хотя Владимир этого не знал. Он знал только, что завтра нужно снова начинать. Снова заходить на HeadHunter. Снова рассылать резюме в никуда. Снова готовиться к возможным, унизительным собеседованиям. Эта мысль вызывала приступ тошноты. Он стоял у окна своей каморки, глядя, как в окнах напротив, одно за другим, зажигаются желтые квадраты чужих, налаженных жизней. В кармане старых джинсов лежали последние пятьсот рублей. Он спустился во двор, дошел до ларька у метро. Купил самую дешевую лапшу быстрого приготовления («Со вкусом курицы») и банку самого дешевого энергетика («Бодрость»). Вернулся. Вскипятил чайник в общей кухне, пока Катя что-то писала за закрытой дверью своей комнаты. Заварил лапшу в стакане. Поел, не ощущая вкуса, глядя в черный экран выключенного ноутбука. Выпил энергетик. Горькая, химическая жидкость обожгла горло. Он погасил свет в каморке. Лег на узкую, продавленную кровать, укрывшись старым, колючим одеялом. Тело было тяжелым, как слиток свинца. Голова – абсолютно пустой, выжженной. Осталась только усталость. Глубокая, пронизывающая до костей, вселенская усталость. Он не думал о будущем. Будущего не существовало. Было только сейчас – темнота, тишина комнаты, и далекий, неумолчный гул города за окном. Он закрыл глаза. Темнота стала гуще.

Сон: Возвращение домой

Темнота не была пустотой. Она была теплой, бархатистой. И запах… Знакомый, родной, как дыхание матери в детстве. Пыль, старое дерево декораций, сладковатая вязкость грима, легкая затхлость закулисья. Запах школьного театра. Его дома.

Он стоял за кулисой. Сердце колотилось, но не от страха – от сладкого, опьяняющего предвкушения. Через тяжелый, бархатный занавес доносился сдержанный, мощный гул зала. Полный зал! Он знал это не глазами, а кожей, каждой клеточкой тела. По вибрации воздуха, по этой особой, звенящей тишине перед бурей.

И тут она появилась. Госпожа Лидия Петровна. Такая же, как тогда, в своем вечном клетчатом пальто, с седыми, небрежно собранными волосами. Глаза ее, обычно усталые, сейчас сияли тем самым фанатичным огнем.

«Володя, готов?» – ее голос был теплым, обволакивающим, полным безоговорочной веры.

Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Готов. О, как готов! Вся его жизнь – тоска, метания, пустота, стыд – все это ушло, смылось этим мгновением чистого, ничем не омраченного предвкушения. Он чувствовал себя живым. Настоящим. Тем самым.

«Тогда – удачи. Они ждут тебя». Она легонько подтолкнула его к занавесу. Ее прикосновение было как ток.

Занавес поплыл вверх беззвучно, как облако. И тогда – свет! Ослепительные, горячие лучи софитов ударили ему в лицо. Он зажмурился, потом медленно открыл глаза, щурясь. Он вышел на сцену. Но это была не та маленькая школьная сцена. Это была огромная, величественная сцена настоящего театра – с глубоким зеркалом сцены, с бархатными кулисами, уходящими ввысь. И зал… Партер, бельэтаж, балкон – все заполнено до отказа. Море лиц. Сотни, тысячи глаз, устремленных на него. Тишина. Глубокая, звенящая, полная ожидания. Он почувствовал легкое головокружение от масштаба и… блаженство. Он сделал шаг к самой рампе. Чувствовал каждую клеточку своего тела, каждую ниточку костюма – черный бархат Гамлета, так хорошо знакомый, так родной. Он вдохнул полной грудью. Воздух был напоен тем же волшебным запахом театра. Он открыл рот. И зазвучал голос. Его голос. Настоящий. Тот самый. Сильный, чистый, вибрирующий такой глубинной болью, такой страстью, такой невыразимой истиной, что сам он едва верил, что это исходит из него.

«Быть или не быть – вот в чем вопрос…»

Слова лились не из памяти, а из самой глубины души. Река боли, сомнений, отчаяния и поиска. Он не играл Гамлета – он был им. Весь его внутренний разлад, его годы поиска места, его экзистенциальный ужас перед бессмысленностью – все вложилось в этот монолог. Он говорил с залом. Он обращался к каждому сидящему в темноте. Он выворачивал свою израненную душу наизнанку, и это было не больно, а освобождающе. И зал замер. Затаил дыхание. Тысячи людей дышали с ним в унисон, ловя каждое слово, каждую интонацию. Он чувствовал эту связь – невидимую, но прочнейшую стальную нить, протянутую между ним и каждым зрителем.

Последние слова: «…Но дальше – тишина» – отзвучали, повисли в воздухе и растворились. Он замер в центре ослепительно освещенной сцены, опустив голову. Мгновение абсолютной, немыслимой тишины. Зал замер. Казалось, время остановилось. А потом… Шорох. Единый, глубокий вздох тысяч глоток. И аплодисменты. Сначала единичные, робкие хлопки где-то в партере. Потом – еще, еще. И вот уже гул нарастал, как гром, как шум океанского прибоя, обрушиваясь на сцену. Не просто хлопки – овация! Люди начали вставать. Сначала первые ряды, потом волна поднимающихся тел покатилась вглубь зала, поднимаясь на балкон. Все встали. Весь зал! Все смотрели на него. Лица сияли восторгом, слезами, благодарностью. Они кричали «Браво!». Они не просто хлопали – они отдавали ему свои сердца, свою любовь, свое признание в этом оглушительном, всесокрушающем громе.

Владимир стоял, потрясенный до самого основания. Слезы текли по его щекам, но он не замечал их. Это был пик. Апофеоз. Тот самый наркотик, та самая жажда, утоленная сполна, до краев, до головокружительного опьянения. Он нашел! Он нашел свое место! Оно было здесь, под этими ослепительными софитами, перед этим морем лиц, отдающих ему свою любовь без остатка. Он чувствовал, как их энергия, их восторг, их безграничное признание вливаются в него, наполняют каждую клеточку, поднимают над сценой, делая его легким, сильным, бессмертным. Он улыбался сквозь слезы, кланялся – низко, с благодарностью, – и снова выпрямлялся, впитывая этот грандиозный, оглушительный звук своего окончательного, абсолютного триумфа. Он был дома.

Пробуждение: Сердце как метроном

И тут что-то изменилось. Аплодисменты… замедлились. Это было едва уловимо сначала. Бурный, неистовый поток хлопков стал чуть реже, чуть тяжелее. Бум… Бум… Бум… Звук стал глубже, гулче, резонирующим. Казалось, хлопали не тысячи рук, а билось одно огромное, мощное сердце где-то под сценой, в самых недрах театра. Ритм был четким, неумолимым.

Владимир перестал улыбаться. Перестал кланяться. Восторг на лицах зрителей начал меркнуть, сменяясь сначала недоумением, потом – каким-то странным, печальным пониманием, как будто они видели то, чего не видел он. Они все еще стояли, но хлопали теперь медленно, размеренно, ритмично, словно отбивая такт гигантского метронома. Бум… Бум… Бум… Звук аплодисментов сливался, трансформировался. Он уже не гремел, не ликовал. Он стучал. Мощно, тяжело, неотвратимо.

Бум… Бум… Бум…

Этот стук отдавался в его собственной груди. Вибрация проходила сквозь все тело, от пяток до макушки. Аплодисменты и удары его сердца – они стали единым целым, неразделимым. Бум… Бум… Бум… Ритм начал замедляться. Становиться тяжелее, весомее. Паузы между ударами растягивались, наполняясь густой, тягучей тишиной.

Бум…Бум…Бум…

Сцена начала терять четкость. Ослепительные софиты меркли, тускнели, словно покрываясь пеплом. Величественные бархатные кулисы расплывались, теряли очертания. Лица зрителей, еще секунду назад сиявшие, теперь растворялись в наступающем тумане, как призраки. Оставался только этот стук. Нет, это уже не аплодисменты. Это было биение. Его собственное биение. Гулкое, одинокое, замедляющееся в огромной, внезапно опустевшей, безмолвной вселенной сцены. Он почувствовал невероятную тяжесть. Во всем теле. Усталость, в тысячу раз сильнее той, что была перед сном, сковывала его, притягивала к дощатому полу сцены. Он хотел удержаться на ногах, но ноги стали ватными, непослушными. Он медленно, как в тягучем сиропе, опустился на колени.

Бум…Бум…

Промежутки между ударами стали мучительно долгими. Темнота сгущалась, наступала со всех сторон, сужая поле зрения до маленького тусклого пятна перед ним. Он уже не видел зала. Не видел кулис. Только смутное ощущение бескрайнего, холодного, темного пространства. И этот стук. Единственная нить, связывающая его с ускользающим существованием. Единственный звук во вселенской тишине. Сердце. Его сердце.

Бум…

Один последний удар. Глухой, протяжный, как удар огромного колокола, погружающегося в пучину. Звук раскатился по пустоте и замер. Потом – пауза. Бесконечная. Абсолютная. Ни звука. Ни вибрации. Ни света. Ни боли. Ни жажды. Ни пустоты. Ни стыда. Ни страха.

Только тишина. Теплая, темная, бездонная, обволакивающая, как первозданный океан. Последняя кулиса опустилась бесшумно. Спектакль окончен. Игра завершена. Финал.

Девочка с седыми волосами

Быстрые переборы и удары пальцев о клавиатуру ноутбука начинали действовать на нервы своей однотипностью и назойливостью, которая своими постукиваниями поднималась с самого низа от рук и постепенно доходила до головы, отзываясь глухими ударами, будто кто-то решил сыграть партию на ударных, пока ты крепко спал.

Ну а что ещё можно ожидать от одного из самых неоднозначных периодов в жизни каждого из студентов, который повторяется и повторяется каждые полгода, будто много тысячелетий назад какой-то юноша, а может и девушка, разгневал коварного волшебника, взамен на что последовало проклятие страдать каждые полгода на пути получения гранита науки, необходимого для самоудовлетворения одной из миллиона потребностей живого человека.

Вдруг по языку резануло странной кислой сладостью, которая помогла вернуться из полусонного состояния. Я немного закашлялся и, необдуманным движением, взял в руки стальную банку с леденцами, как те, в которых хранят замасленные шпроты, и прочитал надпись, первую попавшуюся на глаза, «изделия кондитерские сахаристые «Монпансье»».

Так, ладно, пора бы отбросить на другой раз все эти размышления о бренности бытия студента и ублажение мыслями о том, что всё могло бы быть и лучше. На самом деле я хотел рассказать историю, которая случилась уже ни один год назад. Даже попробую посчитать, на тот момент я готовился к одиннадцатому классу в московской школе № 1747, получается, что произошло это в 2019 году. Не верится, что сейчас на дворе уже 2022 год, пусть он и только наступил.

Как сейчас помню, был это август месяц. Тогда я пошёл на одну из первых своих подработок, ну как пошёл, мой старший двоюродный брат помог мне её найти через собственные знакомства. Жил я тогда уже в деревне Сабурово городского округа Красногорск Московской области и, подбирая наиболее близкие ко мне точки, для распространения листовок мне выпали две позиции: широкое пространство, которое чтобы хотя бы как-то себя успокаивать, я называл площадью между выходом с железнодорожной платформы Крюково, находящейся в Зеленограде, и автобусной остановкой, на которой останавливался единственный автобус из Митино, на котором я мог сюда добраться, предварительно совершив небольшое путешествие до метро Пятницкое шоссе и торговый центр, который представлял собой пережиток нулевых годов, как я обычно называю такие магазины, ведь это было двухэтажное небольшое здание, внутри которого были маленькие магазинчики, большинство которых представляют собой мастерские для замены стекла на телефоне, либо продажа страшных шерстяных носков, будто украденных из заброшенного дома в деревне.

В один из таких рабочих дней я забрал с самого утра в ресторане одной сети пиццерий несколько скреплённых резинками упаковок листовок. Было там, как это обычно и бывает, около одной тысячи штук в каждой пачке. С этим своим «оборудованием» мне необходимо было стоять весь день около торгового центра, описанного выше. Но у меня существовал собственный секрет успеха выполнения поставленных задач на этой подработке, который подразумевал сохранение своих сил.

Ещё на второй день работы я обнаружил, что за мной не происходило никакого контроля со стороны ресторана, в котором забирались материалы для раздачи. Когда мне выпадал день около торгового центра, то я, постояв ровно час, постепенно уходил в глубь дворов. Приходилось, ради уменьшения страха и тревоги что кто-то увидит эти листовки в неположенном месте, проходить дворами до нескольких кварталов, перебираясь через достаточно неприятные на вид и по своей атмосфере детские площадки Зеленограда. По сторонам мелькали типичные для данной части Москвы таблички домов, на которых красовались только слово «корпус» и соответствующий номер. Город без улиц, мёртвый город, а точнее его дворы, в которых за всё время работы мне не удалось встретить ни единого человека. Такими путешествиями я дошёл именно в тот день до новых районов. Определить это было легко по новым жилым комплексам, которые возвышались по сторонам и впереди в поле, которое ещё недавно было замечательным местом встречи для местной молодёжи, которая уходила подальше от надоедливой цивилизации ради великого чувства бытия с самим собой наедине, либо со своими друзьями, которые как никто другой могли понимать тебя. И вот я поворачиваю голову направо и вижу то, ради чего был совершён этот маршрут – новенькая свалка для раздельного сбора мусора. Дальше слышен звук молнии рюкзака, шелест от пачек бумаги и на минуту мой взор зависает на одном из свёртков и я представляю что в моей руке прямо сейчас тысяча американских долларов, которые были добыты не самым честным путём, но меня загнали в тупик и вот я стою и выкидываю их, чтобы их судьба больше не соприкоснулась с моей и мы больше не встретились. Глухой удар о стальной пол ящика помойки. Последний, а точнее третий, свёрток листовок упал и исчез в небытие. На сегодня я свободен, главное не забыть ровно в 19:00 отписаться женщине, которая контролирует во сколько я начинаю работать и во сколько заканчиваю.

Спустя всего каких-то тридцать минут я стоял на автобусной остановке через дорогу от злополучного торгового центра, который уже не вызывал никакого внимания с моей стороны. Мой взор был устремлён в мобильное приложение, в котором я пытался понять через сколько будет подходящий мне автобус, чтобы я мог добраться до Крюково, а оттуда уже умчать со спокойной душой в Митино и дожидаться окончания рабочего дня в компании своих школьных друзей. Скрежет тормозов маленького автобуса заставил меня поднять мой взгляд и на табличке с остановками я увидел такое желанное «Ж/Д Крюково».

Оказавшись внутри, я оглянулся по сторонам и приметил место наиболее близкое к передней стороне автобуса, которое чаще всего помечено как места для пенсионеров в наземном общественном транспорте. На момент, когда я очутился в сидячем положении, пришло осознание, что сегодня не взял с собой наушники, которые всегда спасали от долгих, да даже коротких, поездок, ведь именно под музыку у меня получается расслабить свою голову и дать мыслям, которые бесконечными потоками гуляют в голове, отдохнуть, либо наоборот выйти наружу в форме сцен, которые я обычно разыгрываю у себя в голове под ритм, либо напор музыкальных произведений. Автобус двинулся вперёд и медленно покатился, сменяя сбоку от себя один дом другим. На такой достаточно спокойно скорости мы подобрались к следующей остановке. Внутрь начали заходить люди и прямо перед мной села пожилая женщина в очень преклонном возрасте, я бы даже сказал бабушка.

Сколько бы я ни пытался не получается сейчас уже вспомнить под каким предлогом у нас завязался разговор, на чём он был основан, но могу сказать одно: через пару минут мы с ней уже очень активно разговаривали. И именно в тот момент она начала свой простой, короткий рассказ, который отложился в моей голове на долгие и долгие годы. Когда-то давно, очень много лет назад, она проживала со своими родителями в одной из южных отдалённых республик бывшего советского государства. Даже не вспомню сейчас, но, по обрывкам воспоминаний, она упоминала то ли Узбекистан, то ли Таджикистан. Её родителей туда сослали за один из проступков, за которые в то время могли отправить подальше с глаз и именно по этой причине детство маленькой девочки проходило на краю империи, в жаркой земле, но со своей обстановкой и историей, которая оставила отпечаток в ней на всю жизнь.