Привет, Россия. Прощай, Европа. Записки рабочего-грузчика магазина «Ашан» (Франция)

Бондарь спокойно отдаёт бумажник.

– Хе, да у тебя, дядя, бочата[23] не хилые, ну-ка, передай с цепочкой, с цепочкой, не журись, всё будет тип-топ.

Ребята оживились. Редко всё-таки вот так спокойно жертва расставалась с бумажником и золотыми, Павла Буре, часами.

Через несколько минут наш незадачливый Бондарь стоял в пустынном переулке без пиджака, без брюк, без рубашки и шляпы.

– А теперя сымай уж до кучи шкары[24], дядя. Да мы нормальные пацаны и отпускаем.

– Ну, ребята, я ботинки снять не могу, нужна ваша помощь, я не могу нагибаться.

– Да без проблем. Вон Прошка наш, молодой. Он поможет, – радостно сообщает старший среди этих налётчиков. Он доволен – фарт сам бежит в руки. Без базара, криков, мордобоя и без ножей.

Далее произошло неожиданное.

Дядя, то есть жертва ограбления, быстро наклонился, схватил за ноги незадачливого Прошку и начал молотить всю «бригаду» налётчиков, да так споро и умело, что, когда они оказались в больнице, в отделении скорой помощи, все медработники решили, что их сбил самосвал.

А Прошке повезло.

– Ох, дяденько, токо не убивай. Молиться буду. Не убивай. Я ж ещё несовершеннолетний, – вопил перепуганный Прошка.

Дяденька же спокойно попросил Прошку собрать его вещи, включая часы, цепочку и бумажник, и идти за ним.

Прошка вытирал кровь и сопли, топал за спокойно, но быстро идущим дяденькой и молил только об одном – не уронить по дороге чего-нибудь.

Во двор проживания, к изумлению и онемению редких в ночное время жильцов, вошёл крупный мужчина в ботинках и трусах. За ним семенил парнишка, заляпывая хорошие брюки и светлый пиджак кровью и соплями.

Да, это было всё именно так.

Улица Провальная на долгие годы могла жить спокойно. Никто ни на кого вечерами не посягал.

А ребята ещё долго ходили с гипсовыми повязками и «смотрящему» рассказывали, с каким ужасом они столкнулись.

Тётя Песя утром, получив информацию о прогулке жильца, гордо сказала:

– Шо я вам говорила. Это таки акадэмик, а не Гуревич там какой-нибудь. Белогвардеец чёртов.

Яшу Гуревича она не любила.

Теперь полная правда, мы узнали впоследствии, как, за что и почему доктор наук Сергей Феофилович Бондарь, член-корреспондент Украинской академии наук, оказался в коммуналке на улице Провальной, дом 7.

В Москве Бондарь работал заведующим отделением кардиохирургии давно. И изобрел, сам того не ожидая, какие-то клапаны, задвижки или заслонки (уж извините, неважно), которые совершенно благотворно действовали на сердечников.

Работал, защитил все, что полагается, и даже однажды ездил с делегацией в Вену.

Австрийские врачи были ошеломлены докладом профессора Бондаря и предлагали многое. Иначе – всё, только оставайтесь. Даём не институт, не клинику. Всю кардиомедицину! И ваш Советский Союз осыпем такой аппаратурой, что любо-дорого. Только – оставайтесь.

Конечно, профессор не остался.

Но больше его за рубеж не посылали. Органы наши знали – человеки слабы и выдержать такие обещания, вплоть до Нобеля, не сможет ни один профессор. Тем более – беспартийный. Да ещё и неженатый. Хотя дамы мелькали.

Э, да что говорить!

А тут происшествие, которое и привело уже академика Бондаря на Провальную, в городе Одесса.

В Филатовке, так уважительно называли Филатовскую больницу, профессор уже стоял у стола. Полностью бригада была готова к операции девочки из Казани. Бондарь и все знали – сейчас они будут реально спасать человека.

Но за дверьми операционной что-то определённо происходило. Что нервировало профессора.

В коридоре резко и достаточно грубо посетитель требовал немедленно профессора в Кремлёвку. Старшая медсестра уверяла посетителя:

– Нужно подождать. Профессор уже мылся, и оперируемой дали наркоз.

– Так отменяйте! – кричал посетитель. – Вы понимаете, кто требует профессора? И срочно.

– Но ребёнок может погибнуть.

– Да какое дело до ребёнка? Немедленно профессора в Кремлёвку, – уже не кричал, а ревел посетитель.

Но ничего не получилось. Профессор вышел из операционной только через пятьдесят минут. Вся бригада рада была неимоверно. Да как не радоваться, когда на твоих глазах и при твоём участии спасли девочку. Простую казанскую девочку.

Ситуация с криком и руганью разъяснилась просто. В ЦК КПСС был очень, ну просто очень важный член ЦК КПСС. Не буду упоминать его реальных данных, не дай Бог, засудят. Или проще – прикажет закопать, например. Короче, его супруга – дама исключительной сварливости, гонора и глупости – имела в виде болезней какое-то сердечное недомогание. И требовала, чтобы «первое светило кардиологии» – так она называла профессора Бондаря – принадлежал только ей. Её истерзанному при построении социализма телу.

Вот и в нашем случае она, полураздетая, уже давно была в Кремлёвке, а профессор где-то жмукался. Не то на своей вилле в селе Махра со студенточками, не то в операционной. В конце концов профессора привезли в Кремлёвку.

Мадам дала волю своему гневу, своей невоспитанности и глупости. Но! Тут и случился полный абшид[25]. Ибо профессор вначале упомянул, что находился в интимных отношениях с её мамой, затем упомянул, что трахал всех членов Политбюро КПСС, включая её говнюка-мужа. И вообще больше чтобы к нему не обращались. В Кремлёвке масса отличных специалистов.

Всё бы выдержала наша незадачливая героиня. И не такое приходилось слышать в Гражданскую. Но вот обозвать её мужа говнюком! Этого пережить не могла. Вечером муж получил полный доклад о Бондаре и две разбитые хрустальные вазы – подарок, кстати, секретаря Компартии Австрии.

В результате оказался профессор в Одессе с указанием обкому строжайшим: только одну комнату в общей нерасселённой квартире в крайне неблагополучном районе.

Что и было выполнено. Ведь партия – наш рулевой.

Но снять звание академика не смогло даже Политбюро. Старцы упёрлись, и справедливо: нельзя создавать прецедент.

А Одесса выиграла. Оживились все сердечники. Подтянули животы кардиологи. И руководство обкома выдохнуло: «Теперь “от сердца” точно не помрём. Вот от перепоя – возможно. Но следить за этим должны “прикреплённые”»[26].

И ещё один номер отмочил профессор. О чём нам рассказал за чашкой чая Сергей Феофилович.

Вероятно, он-то и был последней каплей терпения Органов, партии и месткома.

Кратко, а то и так Бондарю уделяем внимания больше, чем всей нашей бесплатной советской медицине.

Африка – любовь моя

Вот его рассказ. В моем коротком изложении.

«От меня, я чувствовал, как каждый нормальный врач, хотят освободиться. И получился предлог.

Одна маленькая, но гордая африканская республика, которая начала строить социализм, для чего получала от Большого Брата различное вооружение, решила организовать медицину по схеме умелых и хитрых белых людей. Обратились к Брату. А у нас в Минздраве возрадовались: выполняем указание партии освободить Москву от смутьяна и грубияна Бондаря.

Вот так я стал личным врачом, а также главным советником по организации здравоохранения в этой самой маленькой африканской стране. Правил ею, не буду называть имена, лихой президент, он же вождь и учитель.

Кстати, окончил нашу Академию Генштаба. Не забыл русский. Особенно ненормативный сленг. И всё время вспоминал буфетчицу Валю. И её достоинства. В подпитии клялся мне всеми богами лесных массивов, что он ни у одной местной женщины таких достоинств не находил.

Ну, веселились.

А республика просто чудо как процветала. Откуда что бралось, неизвестно. Но дети учились грамоте, юноши и девы – все в Сорбонне и Кембриджах, войны с соседями не происходит, ибо взять с этой страны нечего. Даже кофе своего нет. Везут из соседних стран.

Вот в такую загадочную страну я попал.

Ну “папа”, так его называли в стране, вёл какие-то дела тихо, спокойно, без базара. И никто не понимал, откуда он берёт деньги. Он смеялся: “Да из тумбочки”. А ведь берёт, и немалые.

Ларчик открывался просто.

Племена тихонько копали ямки в джунглях, заодно подстреливая уток или иную дичь, доставали и промывали корзинки с землёй, а камушки – в мешочки. Мешочки шли все “папе”. Камушки же назывались изумрудами.

Можно было и припрятать в рваные джинсы. Никто никого не контролировал. Закон же государства был прост: никто, кроме племени, знать ничего не должен.

Племя от “папы” получает всё, что хочет, – от маиса и картофеля до Сорбонны и разных Кембриджев.

Старцы племени подлежали особому вниманию. А молодёжь лихо осваивала два вида занятий белых людей: гаджеты и футбол.

Да до того наосваивалась, что в Европе, старой и порядочно дряхлой бабке, выигрывала все игры всех чемпионатов.

Что до меня, Бондаря, то основная задача: следить за кардиосостоянием семнадцати жён “папы”. Да коротать вечера с пивом и чуть-чуть “Зубровки”. Эх, вечер становился блестящим от звёзд на африканском небе. В подпитии, кстати, “папа” любил устраивать рыбалку на крокодилов. Им же бросали оппозиционеров, которые перешли “красную черту”. Что это такое, в республике никто не понимал, но оппозиция почему-то уже давно тихо исчезла.

Но я отвлёкся. Так как произошло то, что, конечно, я ожидал, со мной произойти и должно было. Звёзды, крики попугаев, тамтам и “Зубровка”. Я полюбил».

Тут профессор Бондарь сделал паузу и попросил Колю Зайца сходить в его комнату принести. Что – было ясно.

Налили по маленьким рюмочкам, а Бондарь продолжал:

«Это была семнадцатая жена “папы”. В которой он души не чаял.

А вообще государственное устройство – очень интересно. Нам бы такое. Но вы, убогие[27], конечно, больше всего интересуетесь не государством, а бабами. Так я понимаю».

Колька Заяц очень оживился и тут же подтвердил, что да, вот о дамах этой африканской республики – поподробнее.

Профессор хмыкнул. Налил ещё – по маленькой.

«Организация государства очень интересная. У них – семнадцать племён. Все живут раздельно и категорически стараются не смешиваться. Поэтому браки в другое племя – событие и долго обсуждается на племенном совете. Далее. “Папа”, он же вождь, учитель, друг детей и девушек, генералиссимус всего войска республики и вообще – любимый “папа”. Так вот, он берёт в жёны старшую дочь вождя племени и обязуется. Что обязуется, скреплено устным соглашением с каждым вождём племени. И никогда не нарушается. Таким образом, “папа” имеет семнадцать жён.

Каждая получает сразу звезду из изумрудов и звание “императрица”. И ни разу соглашение это по жёнам “папой” не нарушилось.

Жёнам же позволено многое, а обязанность одна: рожать “папе” наследников. Ибо наследницы не учитываются совершенно.

Моя же задача была, кроме выпивки с “папой”, беседы на русском языке и воспоминания о буфетчице Валечке. И медицина в полном объёме.

В подпитии “папа” предлагал мне какую-либо из жён. С условием: если ребёнок будет мужеска полу, то я на него претендовать не имею права.

Вот такая текла жизнь. “Папа” подарил мне бронемашину американского производства. Из посольства нашего просили тут же отправить её в СССР, адресат – Минобороны.

Так что, убогие, как видите, я приносил ощутимую пользу своему государству. Заодно, кстати, вылечил, провёл шунтирование всем родным и близким “папы”, за что получил мешочек изумрудов. Конечно, сдал его в посольство, ведь надо поддерживать экономику родины»[28].

Тут Колька и Иван Шанкр крепко обругали профессора. Он – смеялся.

«Кстати, убогие, я отметил – в этой республике слов “замок”, “задвижка”, “заслонка дверная” не существует. Все “предприимчивые” уже давно скормлены крокодилам, а новых не появляется вовсе – и так жизнь, как в российских сказках – лежи на печи да ешь калачи.

Но – ближе к моему случаю, как я здесь, у вас, убогих, оказался.

Я уже сказал: просто. Полюбил семнадцатую императрицу».

Он вытащил из бумажника фото, и ребята, то есть все мы, оцепенели. Как же эта женщина была хороша! Хоть фото любительское и помято изрядно. Стояла и смотрела на нас, улыбаясь чуть загадочно, прелестная молодая женщина. Сделанная из эбонитового дерева, чудесной красновато-смуглой окраски.

«У ней такая маленькая грудь, – пропел профессор и вздохнул. Но улыбнулся. – Она сразу как-то потянулась ко мне. Я это почувствовал. По-английски говорила смешно и очень мило. С каким-то акцентом. Только в Одессе я понял – этот акцент почему-то имеет украинские корни.

Например, я начал учить её нашему могучему языку. Прежде всего фразе, имеющей глубокий философский и даже интимный смысл: “Ну и что”. Она схватила суть звучания сразу, но я был поражён. Ибо теперь, разговаривая со мной и мило, даже нежно улыбаясь, она на все мои критические инвективы по поводу политики, экономики, культуры, литературы, медицины и даже интимных моментов отвечала чуть застенчиво: “Ну и шо!”

Откуда она нашла это “шо”, ума не приложу.

Эх, убогие, вы не видели тату этой девочки. На правой ноге неожиданно распускается лотос. У шеи какие-то птички чирикают.

И главное, уж теперь чего скрывать в вашей сраной Одессе, на попе полукругом татуировка “Я жду, тебя, мой господин”. Прочесть её невозможно. Каждое племя имеет свою особенность письма. Мэйва мне только после близости перевела эту вязь. Но – красиво.

Однако, короче.

Я пришел к “папе” и сказал всё, что полагается в таких случаях говорить офицеру и дворянину (хотя ни тем, ни этим я не являюсь). Помню, в зале приёмов, где в золотом с изумрудами кресле сидел “папа”, а перед ним на подушке – я, было очень тихо. Только где-то за окнами пели ночные жучки, цикады и шуршали в листве баобаба летучие мыши.

Было тихо.

Затем “папа” вздохнул, тихонько сказал извечную нашу фразу: “…твою мать” и неожиданно хлопнул меня по плечу.

– Я тайно велел гинекологу из английского посольства и врачу-америкосу посмотреть мою нежную, мою любимую, мою маленькую семнадцатую императрицу – Мэйву. Все они подтвердили: “Императрица беременна”. Ребёнок будет мужского пола. Первый среди всех этих шестнадцати прошмандовок-императриц. Значит – мой наследник.

Вот что значит правильная политическая линия вождя и учителя, – он снова захохотал.

– Наследник мой – будущий император и “папа”, имеет корни большой мирной державы.

Теперь по делу. После рождения и праздника священного буйвола (ведь родился сын) Мэйва с ребёнком, охраной и бухгалтером-управителем её дома переезжает жить во Францию.

Я по простоте российской пискнул:

– А жить-то где все эти чада и домочадцы будут?

– Да у меня шато под Парижем в городке Антони. И на Лазурке[29]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Шмок – неудачник, растяпа.

2

Н. Тэффи «Городок».

3

Шпилить – играть (идиш).

4

Шлимазл – неудачник, растяпа, неумёха (идиш).

5

Трёшка – трамвай номер 3.

6

В печень через канифас – морское ругательство.

7

Киш мир ин тухес – поцелуй меня в задницу.

8

Сюжет рассказан Ириной Гарин, которой выражаем сердечную благодарность.

9

Заяц Николай свои шесть лет отсидел честно. Конечно, за фарцовку.

10

М. Жванецкий.

11

КП(У) – Коммунистическая партия Украины.

12

ХОЗУ – хозяйственные управления.

13

Бекицер – короче. Гей ин дрерд – пошел в ад. Формахен дердишь – закрой дверь. Мишугенер – сумасшедший (всё на идиш).

14

Синенькие – баклажаны.

15

ЖЭК – жилищно-эксплуатационная контора.

16

Эту справку за две бутылки дешевого портвейна и два рубля вынесла санитарка женской клиники. Директор клиники просил её фамилию не озвучивать. Такой позор!

17

На самом деле – Арон Иосифович Певзнер.

18

АХУ – административно-хозяйственное управление.

19

Однушка – однокомнатная квартира.

20

«Бродяга» – сидевший в тюрьмах-лагерях (жарг.).

21

Лопатник – бумажник, кошелёк (жарг.).

22

Перо – нож (жарг.).

23

Бочата – часы (жарг.).

24

Шкары – ботинки (жарг.).

25

Абшид – провал.

26

Прикрепленные – охрана лиц партии и адъютанты.

27

Убогие – так профессор называл всех собеседников. Никакого смысла не вкладывая. Обижались только те, кто начисто лишен чувства юмора.

28

Не знал, что мешочек полностью исчезнет, попав в руки спецпредставителя ЦК.

29

Лазурка – Лазурное побережье Франции (жарг.).