Угол

Сергей Багров

Угол

Глава 1

«33»

Весна 2022 года пришла в Казань не с цветами, а с дождём, который шёл шесть дней подряд и не смывал грязь – только размазывал её по асфальту, как слёзы по лицу. Город проснулся после двух с половиной лет затворничества, как человек, вырванный из комы: бледный, ослабленный, с памятью, рассыпающейся на куски. Он не помнил, кто он. Не помнил, зачем проснулся. И не знал, стоит ли продолжать.

Улицы между Баумана и Карла Маркса, когда-то пульсировавшие жизнью, теперь лежали мёртвыми артериями. Туристы исчезли. Студенты молчали. Музыканты уехали. Остались только те, кто шёл быстро, в наушниках, с опущенными плечами, с сумками из аптек и магазинов, как будто покупали не хлеб, а время. Никто не смеялся. Никто не останавливался. Даже ветер не играл – он просто гнал мусор по пустым тротуарам, как будто и ему было не до игр.

Только в редких окнах мигали вывески – как будто кто-то всё ещё верил, что можно быть открытым. Большинство – потухшие, с перегоревшими буквами, будто сами названия стёрлись из памяти города. Одна из них – тусклая, с потухшим «О» – едва дышала: «Угол».

Паб. Не бар. Не клуб. А именно паб – старой формации, из тех, что строились в эпоху, когда люди приходили не ради Instagram, а чтобы остаться. С деревянной дверью, скрипящей на третьем шаге – как будто предупреждая: входи, но помни – здесь уже не то, что было. С ковром у входа, на котором за три года накопилось столько грязи, пыли и чужих следов, что он стал частью пола – как шрам, вросший в кожу. С запахом старого дерева, впитавшего пот, вино, сигареты и чужие тайны.

Внутри – полумрак. Свет дают только старые бронзовые бра по стенам, покрытые патиной времени, и одна настольная лампа за стойкой, с треснутым абажуром, из которого торчит провод, как сломанный нерв. Она светит косо, будто стесняется.

Воздух – густой. Не просто смесь запахов, а слои: пыль, осевшая на книжных полках с непроданными альбомами, виски, пролитый ещё в прошлом году и так и не вытертый, древесина, прогнившая в углах, и слабый, упрямый запах сигаретного дыма – въевшийся в стены, в шторы, в обивку дивана, в саму память. Запрещённый, но живой. Как воспоминание.

На стенах – чёрно-белые фото в деревянных рамках, будто застывшие моменты чужой, давно утраченной жизни: Казань в 1967 – трамвай, застывший на снегу, будто замерзший в ожидании чего-то, что так и не пришло. Ухта в 1989 – женщина в шубе и платке, держит за руку мальчика. Это его мать. Ей – 18. Он – четыре года. На лице у неё улыбка, но глаза – как у человека, который уже знает, что будет дальше. Старый вокзал – с надписью: «Ты уедешь. Ты не вернёшься». И одно – лес в метель, без дорог, без следов. Только сосны, искривлённые ветром. Надпись карандашом в углу: «Здесь я исчез».

За стойкой – виниловый проигрыватель. Сейчас играет «Nick Cave & The Bad Seeds» – "The Ship Song". Медленно. Тяжело. Каждая нота – как капля воды. Как удар сердца. Как шаг по льду. И сам воздух, кажется, поёт – хрипло, с болью, с голосом того, кто слишком долго молчал.

В подсобке – тишина. Не пустота. А именно тишина – плотная, почти осязаемая. Та, что бывает только тогда, когда внутри всё уже сказано. И только капает вода из крана. Кап. Кап. Кап. Каждая капля – как отсчёт. Как напоминание: ты ещё здесь. Пока ещё.

И он. Данила Багров. Тридцать три года. Рост – около 178, но сутулится, будто тащит на себе что-то тяжёлое, невидимое. Лицо – узкое, с резкими скулами, но мягкими глазами – серо-зелёными, как весенний лес под дождём, когда кажется, что он вот-вот распустится, но не распускается. На верхней губе – тонкие, аккуратные усы, отросшие за месяц. Не борода. Просто он забыл побриться. Как забывают дышать, когда задумываются.

На нём – оверсайз футболка чёрного цвета, с потускневшим принтом: «This Machine Kills Fascists». Ещё из студентческих времён. Ещё из той жизни, когда он верил, что машина – это он сам. Что он может что-то изменить. Что он – оружие. Теперь – просто тряпка. Слой между ним и холодом.

Штаны – хлопковые, серые, с карманами, которые он больше не использует. Потому что левой руки нет. А в правом – ничего не нужно.

На ногах – кеды Vans, чёрные, с потёртой подошвой, будто прошедшие через сотни ночных улиц, через снег, через грязь, через попытки уйти.