Маленькие письма больших надежд

– Хороший для чего? – прозвучал низкий томный голос, но очень приятный на слух.

Кристиан повернулся к нему с улыбкой и как обычно пожал плечами.

– Чтобы жить, – нашёлся ответ у Кристиана.

– Что ж, выпьем за тот день, в котором так хорошо жить, – с улыбкой ответил мужчина, и в знак, приподняв кружку кофе, сделал глоток, Кристиан повторил за своим собеседником.

Кристиан поднял глаза на стул, и ему так хотелось, чтобы напротив него стоял не бездушный предмет, а его старый товарищ Эллиот Франц Петерсен. Но он не знал, насколько был готов к этой встрече вновь. Ему становилось теплее просто от его присутствия, но сколько же несёт воспоминаний человек, когда стоит напротив тебя, словно просто своим лицом он оживляет всё то, что казалось бы, умерло в прошлом. Старые чувства, мысли, воспоминания могут вспыхнуть также молниеносно, как и погасли. И всё это может сотворить образ человека стоявшего напротив. Ты узнаешь эти руки, эти глаза, движения тела и начинает казаться, что всё также как и прежде. Прежний друг Эллиот и те воспоминания, что причиняли боль, те времена в клинике и конечно же, он не мог не думать о Милице, когда смотрел на Эллиота. Впрочем, он никогда о ней и не забывал. Если человек далеко, его можно любить вечно.

Именно из-за страха прошлого Кристиану было тяжело подготовиться ко второй встрече. И нельзя отрицать того варианта, что та легкость с какой прошла их первая встреча была лишь из-за факта неожиданности. Что если, это как болевой шок, ты не чувствуешь боль изначально, но она начинает съедать тебя после, когда приходит осознание. А может, нужно с головой окунуться в свои страхи, чтобы наконец перестать бояться?

Делая последний глоток, Кристиан рассчитался на кассе, пожелав молодому человеку в фартуке хорошего дня, и покинул красное заведение. Это было его любимым местом, после своего дома и библиотеки, во вторую очередь.

Ему нужен был дом и сад, чтобы писать, красное заведение, чтобы чувствовать себя живым, библиотека, чтобы открывать для себя что-то новое, он был почти счастлив. Библиотека находилась недалеко от места, где он сейчас находился от того он и решил пойти пешком, крепко привязав свой велосипед к ограде у кафе. Искать Милицу в каждом прохожем было для него делом обычным.

Он шёл по обочине так спокойно, словно на улице стоял весенний денёк, а не лил дождь, омывая все улицы этого небольшого городка. Протирая свои очки и надевая их вновь, через чистые, ещё не намокшие стёкла, он разглядел перед собой Эллиота и резко остановился в оцепенении.

– Эллиот? – он удивился ему как в первый раз.

Он стоял перед Кристианом как приведение, серьёзный взгляд, неподвижная стойка и капли, стекающие по лицу.

– Эллиот! – Повторил он громче, из-за дождя и сильного ветра приходилось чуть ли не кричать. Дождь лил сильнее.

– Я захотел тебя увидеть, я ждал тебя, но ты не пришел, – наконец лицо Эллиота подало признаки жизни.

Кристиан ответил ему не сразу, он не знал, как подобрать слова, чтобы Эллиот понял, насколько тяжело ему приходится.

– Я не мог, – сорвалось из уст господина Лачовски.

Они молчали, стоя друг напротив друга. Кристиан снял очки и сделал на шаг назад. Словно ничего не вызывало чувств у Эллиота, ему был нипочем ни холод, ни дождь, ни сам Кристиан.

– Мои мысли – это мой дом, понимаешь? – Кристиан кричал, его голос дрожал, но усердно скрывал это.

В ответ тишина, суровая, но такая знакомая.

– Ты ворвался в мою жизнь снова. Знаешь, я ведь пытался жить, я делал из себя человека. Я совру, если скажу, что не был рад видеть тебя. Я очень тебе рад, Эллиот. Это был лучший день за последние шесть лет. Но жизнь не стоит на месте. Все шесть лет я живу ментальной связью с тобой и с Милицей. Я пытаюсь не думать о вас, так мне живётся легче, не видя ни тебя, ни её, – казалось, что он вот-вот даст волю слезам, – вы здесь, внутри меня и так будет всегда. – Кристиан схватил руку Эллиота и приложил к своей груди, после чего рука Эллиота безжизненно вернулась в исходное положение.

Кристиан закрыл лицо руками, мурашки носились по всему его телу, ему становилось тяжело дышать, стоял страх как бы не вернуться в периоды жизни с ажитацией.

– Мне всё напоминает о ней. А при виде тебя, я словно тот Кристиан, запертый в четырех стенах и потерявший надежду освободиться. Я стёр бы себе память, прострелил бы себе голову лишь бы перестать думать. Я очень устал размышлять, искать, ждать. Вся моя жизнь – бесконечное ожидание, – последние слова вырвались из его уст треском, будто это было его последним посланием.

Кристиан перевёл дыхание, подойдя ближе к Эллиоту, он начал стучать кулаком в его грудь.

– Эллиот, – он надрывал себе голос, – Ну же, Эллиот, скажи хоть слово, не стой ты… как виденье, как неживой, как сон, – в конце он будто занемог и говорил вполголоса, казалось, что совсем утратил надежду.

– Я разбудил в тебе давно забытое, – пустым взглядом, но всё-таки ответил Эллиот.

– Возможно. Нет, хотя нет… это всегда живо, это мой крест и я иду с ним. Он не убивает меня, Эллиот, он даёт мне силы жить. Милица и ты – мое прошлое и мое вечное. Но видеть вас мне не под силу, это слишком тяжкий груз.

– В Швейцарии так людно, ты знал об этом, Кристиан? Не так, как здесь – украдкой взглянул он на своего друга, который хоть и показывал все свои чувства, но никогда не питал к себе жалости и никогда не позволил бы никому себя жалеть. Таков Кристиан.

Тот Эллиот, что был четыре дня назад, довольно резко отличался от Эллиота, что предстал сейчас. Собственно, он всегда был таким, деленным на дважды.

– Но я счастлив, – дождь стихал, а ветер отдалялся от Тёнсберга, и казалось, что вместе с ветром, уходят и силы Кристиана, но он продолжал, – счастлив жить здесь, счастлив писать, счастлив жить с красками и морем. Это я, – было ощущение, что он пытался изо всех сил убедить в этом Эллиота.

– Ты когда-нибудь пытался найти Милицу? – Эллиот был мастером менять темы в разговоре. Кристиан неожиданно посмеялся, но также быстро успокоился, надев очки.

– Ищут тех, кто нуждается в том, чтобы их искали. Я написал ей восемьсот двадцать три письма, отправил из них четырнадцать, и то в неизвестность. Её словно течением смыло в океан. Она так и не приехала в Лондон, как мы договаривались. Её нет нигде, а я всё жду, знаешь. Иногда я представляю, что она делает. Может, она сейчас ест круассаны в Париже, может, нянчит сына, может, читает книгу или танцует, а возможно, её и вовсе нет в живых. Не знаю где она, и знать не хочу, – слова вырвались так громко и резко, будто ими он поставил точку в разговоре.

– Завтра обещали солнце, надеюсь, тебе захочется жить, – сказал Эллиот и ушёл.

Пустота.

Семнадцатое ноября. Утро. Солнце.

Проснувшись в восемь утра, Кристиан открыл глаза новому дню, душа его цвела, он улыбнулся и встал с кровати совершенно бодрый и полный сил. Ему непременно хотелось одного – писать.

Он зашел в ванную комнату, взбодрился холодной водой и невзначай присмотрелся к своему лицу, «веснушки» проговорил он вслух, «всё лицо в веснушках, когда же они исчезнут?» задавался он этим странным вопросом. После пристального взгляда в своё отражение, он потряс головой, капли разлетелись в стороны, а зеркало покрылось ими.

Он почувствовал одиночество, такое, которое приходит совсем неожиданно и словно колит тебя иголкой. А ведь всякий раз, когда он проходил через это, то немедля садился за стол и писал ей, той, что навеки украла его сердце.

«Дорогая Милица, хочу рассказать тебе, а точнее поделиться маленьким мгновением своей жизни, столь незначимым, но вдохновляющим.

Я видел сегодня старика, он сидел на только высохшем после мелкого дождя бордюре, из своей массивной ладони кормил птиц, и хочу сказать, он выглядел счастливым. Эта атмосфера, что царила вокруг него, дарила мне надежду и заполняла мое сердце теплотой. Позади него играл джаз, молодые музыканты дарили праздник прохожим, уютные кафе зажгли свои фонари сразу после того, как небо сменило свои тона на глубоко синие. А я стоял и наблюдал за этим, и как же я хотел, чтобы ты была здесь.

Скоро Новый Год. Элли говорила, что именно в Новый Год принято давать себе шансы. Я все же извлек один урок. Я всегда бежал, Милица, я бежал, не оглядываясь, сметая все на своем пути и не замечая, что осталось позади меня, постоянно что-то искал. Но все-таки знаешь, что я извлек из всего этого? Самое важное – оно всегда рядом. Я бежал, но как выяснилось, я убегал и не замечал, что так или иначе все дороги ведут к тебе.

Сегодня я остановился. Прошло так много времени…сколько там? пять лет или шесть? Тебя не было так давно, что я сбился со счета. Признаться, поначалу я считал дни, а потом месяцы, как безумный записывал каждый день, в котором ты отсутствовала. Тебя так долго нет, что я не уверен, была ли ты…

Ты есть в моей памяти. Я ведь помню, ты сидишь в большом сером свитере на балконе, в нашей клинике, все также неохотно куришь. Я помню твои темные волосы и светлые серые глаза, такие яркие и глубокие, что я давно уже в них захлебнулся.

Милица, тебя нет 6 лет и 23 дня. Я помню. Как бы сильно я не хотел забыть, но я помню.

Тот день, Милица, мы лежали в нашем месте, соприкасаясь кончиками носа, так близко, что я ощущал твое дыхание. Я бы остановил этот момент и остался в нем вечно. Ты – моя бесконечность.

Так вот, я ведь все рассказать хотел. Да, про старика. Я стоял на центральной площади Амстердама и довольно высокий пожилой мужчина кормил птиц на протяжении часа и семнадцати минут. Я решился подойти к нему, сам еще не понимая, что буду говорить, но мне так хотелось с ним побеседовать. Я позволил себе пару слов.

– Сэр, они вам так благодарны – улыбаясь, проговорил я.

Седоватый мужчина в охристом плаще повернул ко мне голову, я стоял справа от него и дружелюбно ждал ответа. У этого господина были довольно глубоко посажены глаза, вздернутые уши, немного широкий нос и впалые скулы, все это гармонично соединялось на его лице и придавало ему какую-то особенность, делало его добрым и приятным.

Он тихонько посмеялся, отчего его плечи приподнялись, а затем опустились.

– Ах, если бы они что-то понимали. – Ответил он.

Я присел в метре от него, мы не обмолвились после ни словом, лишь наблюдали за тем как лакомятся птицы и наслаждались музыкой на фоне. Затем на небе появились звезды и мы простились с ним на улице освещённой множеством фонарей. Я подарил ему свою улыбку. Знаешь, Милица, мне больше нечего было сказать ему.

Сейчас утро.

Моя жизнь незаметна. Почему нужно быть привязанным к чему-то или кому-то, чтобы жизнь твоя имела смысл… я потерял этот смысл.

Надо мной нависает зимняя липа, и я пишу тебе. Мне так о многом хочется тебе рассказать, но я не могу собрать слова воедино. Лучи солнца нежно ложатся на мои пальцы сквозь ветки деревьев. А ты помнишь тот день, стоя на маковом поле, солнце освещало твоё лицо, в особенности твои глаза, они делались еще светлее и красивее, словно бирюза, словно ты море в разгар лета. Я отчетливо помню эти дни и несу их в себе.

Я заканчиваю свое письмо, но я обязательно напишу ещё.

Мне нужно идти.

А тебя лишь попрошу… приснись мне.

С любовью, Кристиан.»

Как жил Эллиот Франц Петтерсен и кем был этот человек, всегда хранилось в тайне, скорее даже для самого Эллиота.

Недорогой отель радушно принял его в своих стенах, предлагая вкусные завтраки и вечерние программы, куда он, конечно же, ходил.

– Господин Петтерсен, – поприветствовала его управляющая отелем, – вам продлевать?

Эллиот стоял мокрый насквозь, но с вновь приобретенным лицом, с той живостью, какая бывает редко.

– Пожалуй, я пробуду у вас ещё двое суток, – ответил он, отдаляясь от стойки информации, подходя ближе к лифту, не дожидаясь любезного «как скажете».

Зайдя в свой номер, он в спешке снял с себя промокшую одежду, закинув её на стул, что стоял у дверей.

Комната Эллиота не была ничем примечательна. Белые стены, большая кровать у балкона и маленькая ванная комната. Он накинул на себя темно синий вискозный халат, взял пачку сигарет и вышел на балкон. Его мысли занимал Кристиан, конечно же.

Туман почти скрывал море, покрытые инеем деревья шумели от ветра вновь прибывшего, а на небе сгущались тучи, подавая надежду на еще одну партию дождя. Эллиот улыбнулся, он знал, что через пару часов наступит утро и выглянет солнце и в паре километров от него проснётся Кристиан, который вероятно, захочет улыбнуться лучам солнца.

– Какой глупец! Дурак ведь! – дрожащими руками он преподнес сигарету к губам, не переставая думать о своем друге. – Да как так жить можно. Ожидание сведет с ума, это мучение, не жизнь ведь, не жизнь! Глуп! – он облокотился об ограду на своем временном балконе и скрестил ноги, сильнее сжимая сигарету в зубах.

Накинув на плечи полотенце, Кристиан хотел было начать подготавливать своё рабочее место, как обнаружил, что банка с льняным маслом разлита по полу. И подумалось ему «что ж, значит, быть этому дню неудачным?». Но ведь не могла одна маленькая баночка испортить ему такое хорошее утро. Он кинул залежавшуюся ткань на место, где было пролито масло, и пошел одеваться. Зеленый свитер «обещал» согреть его, серое пальто, шарф, черные вельветовые брюки и он готов выйти на холодные улицы, а это весьма неплохой повод, чтобы освежиться после сна.

Неподалеку от центра располагался художественный магазин. Кристиан всегда закупался именно там. Владелицей была взрослая француженка, некогда замужняя за норвежцем, но муж её был не совсем хорошим человеком, скажем так, и бросил её спустя десять лет брака. Звали её Анна, темноволосая стройная женщина со слегка опущенными веками, но поистине добрая.

– Добро пожаловать, Кристиан, – поприветствовала она.

– Доброе утро. Я заехал к вам за маслом ни свет, ни заря, – Кристиан улыбнулся ей.

– Ты проходи, не стой в дверях, раз ты так рано ко мне пожаловал, то выходит, ты ещё не завтракал. В таком случае, мы позавтракаем вместе, – она поспешила взять его под руку и провести за маленький журнальный столик, что стоял за прилавком.

Он на мгновение смутился, но как Кристиан мог отказать ей и собственно отказаться от чая?

– Первый снег всегда в радость, особенно если он в сопровождении солнца, – подметила она, наливая чай в круглые белые чашки. На столе в вытянутой вазе стояли гортензии.

– Это правда, особенно когда не ждёшь его, – Кристиан сидел немного скованно, что невозможно было не заметить.

– Ты расслабься, давай, вставай и разомнись, – она подняла его за руки со стула и начала показывать ему движения для утренней зарядки, а он послушно повторял, не скрывая своего смеха. Кристиан впервые за долгое время так широко улыбался, очки сжимали его виски и в уголках глаз образовались мимические морщинки. Солнце падало на его лицо и так отчетливо были видны веснушки. И вправду, человек по-особенному прекрасен, когда счастлив. Они оба залились смехом и зарядили друг друга энергией. Кристиану было так хорошо, что улыбка с его лица не сходила до конца трапезы. Они обсуждали погоду, искусство и Анна охотно делилась моментами своей жизни на юге Франции.

– Кристиан, ты возьми масло с верхней полки, а я пока уберу со стола, – говорила Анна и ставила чайник с кружками на железный поднос.

– Да, точно, – он направился к той самой полке, она располагалась слева от входной двери.

Только он достал масло с полки и открыл его, как откуда ни возьмись, вошел человек, распахнувшая дверь буквально влетела в Кристиана, и всё масло было разлито на его одежду. Глаза вошедшей девушки округлились на пару с ее ртом. Кристиан в свою очередь так и остался стоять с банкой масла, раскрыв горизонтально руки и не отрывая глаз от своего свитера, который сменил оттенок и сделался темнее. Девушка не выговорила ни слова, сохраняя обет молчания и честь начать диалог первым, выпала Кристиану.

Он опустил руки, положив пустую банку на полку и, выдохнув, сказал:

– Второй флакон за одно утро, по-моему, я зря утешал себя тем, что это не грозит дню испортиться, – он пошёл за Анной.

Испуганное выражение лица девушки сменилось на сожаление.

Кристиан зайдя в подсобное помещение, снял с себя свитер и на голое тело надел пальто, глазам ища Анну. Не найдя её, он вышел к девушке.

– Вы случайно, я знаю, нет надобности объясняться, а уж тем более извиняться, – он говорил это ей, но так ни разу и не посмотрел на неё.

Из кухни вышла Анна.

– Кристиан, – удивилась Анна его виду, держа в руках мытую посуду на подносе, с её рук стекали капли воды.

– Я тут немного принял масляные ванны, – отшутился он, но без смеха.

Всё это время белокурая девушка стояла на том же месте, не вымолвив ни слова, с глазами полными неловкости, но наконец заговорила.

– Мне так стыдно, могу ли я загладить вину?

Анна лишь улыбнулась и, оставляя их наедине, отправилась в подсобное помещение.

– Нет, всё в порядке. Вы заходите за чем пришли, а мне пора, пожалуй. – Он взял с полки еще одну банку масла и удалился, забыв попрощаться с Анной.

Минуты через три, девушка вышла за Кристианом и, схватив его за плечи, тихонько повернула к себе.

– А вы настырная, – выдохнул он, закрывая своё тело пальто.

– Я увидела, как вы направляетесь к велосипеду и мне хотелось бы настоять на том, чтобы довезти вас до дома на своей машине, мне бы стало легче, и совесть бы меня не так душила оставшиеся годы. – Её голос казался слишком тонким или чувство вины его так кардинально смягчало.

В абсолютной тишине они ехали в общей сложности минут десять, по дороге захватив велосипед Кристиана и единственное, что подорвало молчание этой странной поездки, было примечание Кристиана:

– А здесь налево.

Она свернула, как ей было сказано, они остановились в пяти метрах от дома Кристиана.

– Меня зовут Ева, – решилась на это знакомство девушка.

Кристиан лишь кивнул головой, и в машине вновь повисла тишина, но добавилась еще неловкость. Он не знал, как быть дальше. Кристиан размышлял: если он сейчас выйдет, то очевидно, ему придётся благодарить и прощаться, то есть контактировать, чего он боялся, но продолжать сидеть было не лучшим вариантом.

– Мы приехали. – Сбила его с мысли Ева, голосом с нотками волнения и стеснения.

Он посмотрел на неё в первый раз с момента их столкновения и не нарочно прицелился в её маленькие, но с красивым вырезом глаза, зелёные как изумруд. Сам того не замечая, он «пробежался» по её лицу, внимательно осматривая как хищник изучает свою жертву. Её маленький подбородок, низкий лоб гармонировали с тонкими как лепестки губами. Лицо её было свежо, пахла она очень приятно.

Возвращаясь к её глазам, от которых тяжело было оторваться, он понял, как долго смотрит на неё, стеснение молниеносно его пронзило, он вмиг отвел глаза в сторону. Плечи его приподнялись от неловкости.

– Я Кристиан. Кристиан Рой Лачовски.

– Приятно с вами познакомиться, Кристиан. Хочется верить, что вы не злитесь на меня и не замерзли. – Она немного удивилась этому весьма официальному представлению, но умело поддерживала диалог, который впрочем, держался на ней одной.

Кристиан вежливо улыбнулся, смиренно поблагодарил и вышел из машины, забыв попрощаться, занятый велосипедом.

– До свидания, Кристиан, до скорой встречи! – Громко крикнула Ева из машины, наполовину спустив окно. Он повернулся и помахал рукой в полном недоумении, о какой скорой встрече идёт речь.

Сбросив пальто на стул в прихожей, он сразу же отправился в спальню, отдавая предпочтение охристому кашемировому джемперу. Кристиан протер очки и выдохнул.

Жизнь Кристиана могла показаться, как и выражался Эллиот – жизнью отшельника. Но это лишь на первый взгляд. Кристиан обладает большим сердцем и широкой душой. Лишь имея маленькое сердце можно любить и впускать в него большое количество людей. Если человек любит двух женщин одновременно, то выходит, он не любит никого, даже себя. Или если человек смог полюбить по-настоящему дважды, то значит какой-то из этих выборов был лишь иллюзией любви. Когда по-настоящему любишь, то и страдать приходится по-настоящему. Наши души и наши сердца – убежища.

Кристиан очень любил классическую музыку и проявлялось это в его желании научиться игре на фортепиано.

Простояв минут десять у окна, ему страшно захотелось писать.

Усевшись за стул у холста, Кристиан некоторое время не двигаясь и не отрывая глаз, смотрел на начало, что было положено. Он писал природу Тонсберга. Красный дом, слева бирюзовая река, а за домом водопад, впадающий в эту реку, пару деревьев сбоку от дома и бесконечный лес, что окружил тот самый водопад и так гордо возвышался на горе. «Детали» – произнес он вслух.

Смешав три краски и получив нужный цвет, он положил мазок и остановился, не отводя глаз от сделанного. Словно руки отказывались писать. Душа и разум требовали, но руки не подчинялись. Кристиан упорно продолжал, свирепо водя кистью по полотну, без намека на прекращение процесса.

«Мне нужна музыка», – подумал он и поспешил достать пластинки. Музыка тихо заполняла комнату неким волшебством и ласкала слух. Кристиан закрыл глаза, ища успокоение и пытаясь сконцентрироваться. Он представлял поля Голландии и нежное солнце, разбирал все краски лугов и невольно улыбался. Внутри него словно потеплело и чувство тревоги его покинуло. Он открыл глаза и стал вновь писать и, отойдя на два метра от холста, понял, что в итоге так ничего и не вышло.

– Ева! – Кристиан имел привычку приветствовать людей по имени, а не привычным для всех «привет».

– Здравствуй, Кристиан. – спокойно ответила Ева с улыбкой на лице.

– Здравствуй. – Замешкался он, не выпуская полотно из рук.

– Это ваше? – Она рукой указала на то, что по его мнению у него так и не получилось.

Он кивнул.

– По мне, так вы его зря выбрасываете.

– Любезность ни к чему, Ева. Картина не удалась. – Равнодушно сказал Кристиан.

– Вам виднее, конечно же, но это было моё мнение, никак не лесть. – С почти незаметной обидой ответила девушка, доставая из сумки шерстяной шарф, закрывая им шею и плечи.

– Вы замерзли? – Поинтересовался он.

Кристиан очень чуткий, добрый, а если и проскакивает агрессия с его стороны, то исключительно из-за его неумения вести себя в обществе. Он никогда не находился в компании, его единственным другом был Эллиот, который, собственно, такой же, как и он. А в детстве он нередко находился в компании Клемента Данвуди, друга их семьи.

– Да, немного, слишком долго находилась одетой в машине.

– Мы можем зайти в мой дом, я бы угостил вас горячим чаем. – Предложил Кристиан уже сам исключительно из любезности.

Ева мгновенно приняла приглашение и заулыбалась, на её щеках образовались ямочки, но едва заметные, зато какими они были явными для Кристиана. Он сразу вспомнил Милицу. Он остановился и искоса взглянул на Еву с мыслью: «Нет, у тебя не могут быть такие же ямочки, как у нее», эта мысль казалась ему такой же глупой, как и то, что он зовет почти незнакомую девушку к себе на чай.

Сухой снег хрустел под бордовыми кожаными ботинками Евы, как приятен этот звук в предвкушении Рождества.

Она шла позади Кристиана, и он испытывал легкое волнение, сопровождающееся неуверенностью, но благородно пропустил ее в дом впереди себя.

Она немного замешкалась на пороге, но принялась разуваться, улыбка с ее лица не сходила, а он не мог смотреть на нее из-за моментально сформировавшихся ямочек на щеках. Словно никто не имел право быть их обладателем кроме Милицы.

Кристиан помог своей новой знакомой снять пальто медного цвета и как положено, предложил ей теплую домашнюю обувь, не забыв одарить ее гостеприимной улыбкой.

Ева напоминает жен английских писателей конца девятнадцатого века, держится она очень уверенно, но ощущал себя Лачовски рядом с ней как минимум глупцом.

«Всего лишь один вечер» – успокаивал себя Кристиан.

Он проводил ее в гостиную и попросил дождаться, пока будет заваривать чай, для него это особенная церемония.

Нарезая имбирь на кухонном столе, он ждал, пока чайные листья выпустят весь свой сок и аромат. Ему становилось не по себе от мысли, что ему придется находиться в обществе Евы и поддерживать диалог за чашкой чая. Но он набрался смелости, поставил готовый чай на поднос и вошёл в гостиную комнату, словно его ничуть не беспокоили мысли о ее нахождении здесь. Она была из числа тех женщин – на его взгляд – что знают, чего хотят, уверенные в себе и все невзгоды мира для них как песчинка в океане, их статность всегда преобладает.

Он, стоя за дверной рамкой, наблюдал за Евой, которая смиренно его ожидала, разглядывая гостиную, в кой, собственно, не было ничего особенного, лишь захламленная холстами и испачканная красками, но украшали ее греческие бюсты. Ее руки бережно охватывали тонкие колени, словно она ученица младших классов, покорно ожидавшая свою учительницу.