Страж Межмирья

– Матушка, я давно отслужил своё и думаю, что нашёл того, кем меня можно заменить.

– Нет, Гурьян, ты привёл ни того.

Женщина, оценивающим взглядом окинула Василия Никитича.

– Нет, Гурьян, нет. Он, слишком нужен Руси, он нужен отечеству. Сам знаешь, такие люди на земле рождаются редко. Он нужен Уралу, столетия пройдут, про него будут помнить, и славить его за труды во благо отечества. Надо вернуть его.

Гурьян опустил голову, Василию Никитичу не понимавшему, что происходит, ни имевшему возможности, ни говорить, ни двигаться, оставалось только изумлённо слушать, да стоять столбиком. Женщина поманила его, он шагнул и остановился перед ней, у неё в руках оказался нож. Не простой нож, а нож – вроде охотничьего, на лезвие ножа нанесены письмена, рукоятка тоже вся в непонятных узорах.

– Вот нож. Возьми. Ты видишь он не простой, но все кто возьмёт его в руку, будут в нём видеть простой охотничий нож. Ты не сможешь его потерять, даже если пожелаешь. Пользуйся им везде дома, в походе, в полевых работах, тот, кто увидит, что это не простой нож и спросит: «Что написано на лезвие этого ножа и что за знаки на рукоятке, того и приведёшь к тому месту, где сейчас находятся твои люди».

– Гурьян, потерпи ещё немного, – мягко обратилась она к старику, – а теперь проводи его.

Василий Никитич так ни слова и не вымолвил, не смог, да и после, возвращаясь мыслями, анализируя прошедшее событие, с удивлением думал, что и желания у него не возникло, что – то возразить, или спросить, уточнить.

Они с Гурьяном миновали городок. Здесь не было тех серых, вросших в землю домишек, что ютились по окраинам поселений. Ни встретили, ни одного хмурого озабоченного лица, или плохо одетого человека. От них не веяло бездумным весельем, люди уверенные в себе, заняты своими им только известными делами. От всего увиденного осталось чувство внутреннего покоя. Что здесь, никого не нужно опасаться, не надо думать, что в любой момент тебя могут подставить, донести на тебя, придумав чушь, за которую можно и в заточении оказаться и долго доказывать, что это просто поклёп, что ты просто кому – то перешёл дорогу, даже пусть по высочайшему велению. При том, нельзя упоминать, по чьёму высочайшему повелению, было сделано то или другое дело.

Василий Никитич с Гурьяном поднялись на пригорок. Татищев остановился, чтобы ещё раз взглянуть на городок. Городок затягивала невесть откуда взявшаяся дымка тумана.

– Дед, а как называется эта местность?

Оглянувшись за ответом к Гурьяну, Василий Никитич увидел, что стоит он перед кучей валёжника. Спиридон подходит с охапкой хвороста к месту для костра, одни продолжают освобождать лошадей от поклажи, другие хлопочут возле будущей походной печки.

– Никитич, ты что там замешкался, неси уж, да разведём костёр, а то комары заедят.

Татищев поднял руку, пытаясь, толи мысли отогнать, толи вытереть выступивший пот.

«Привидеться же такое, пожелаешь придумать, ума не хватит». В поднятой ко лбу руке был нож, с надписями на лезвие с непонятными узорами на рукоятке.

– Да вот нож нашёл, – изумлённый донельзя Василий Никитич протянул нож Спиридону.

– Нож? – шагнул к нему Спиридон.

– Нож, возле этой кучи.

– Странно, хороший ножик, здесь до нас наверно кто – то уже был.

К огорчению Татищева Спиридон не увидел на ноже никаких узоров, да из всей бригады не один не увидел, что нож не простой. Для всех это был обыкновенный простой охотничий нож.

Проходили годы, так и не встретился ни один человек, который бы увидел узоры на ноже. Василий Никитич привык, что нож всегда с ним и уже история за давностью не казалась происшедшей в действительности.

* * *

Падение Татищева при царствовании царицы Анны, отняли годы и здоровье. Потом опять подъём и Татищев, получивший неожиданную благосклонность царицы Анны, снова возвращается на Урал. С Татищевым отправляются двенадцать учеников Адмиралтейской и Артиллерийской школ. Среди них один из лучших учеников Владимир Каюнов, которого школы никак не хотели отпускать, имея на него свои виды.

Молодой Владимир Каюнов, которого бог не обидел ни умом, ни физической силой, – на пороге жизни. Это – как стоишь на вершине горы, а глазам открываются такие просторы: везде хочется побывать, потрогать руками, во всём поучаствовать и непонятное волнение восторг от предвкушения будущих приключений стесняет грудь в ожидании радостных открытий, покорений вершин на которых никто не бывал до него и чувствовать за спиной победное хлопанье парусов мечты. Каюнов узнав, что Татищев набирает себе сотрудников, подал прощение. В прощении было отказано. Потом Каюнов умудрился подать прощение на имя царицы Анны через Бирона. Прощение сработало. Бирон поспособствовал. Довольный Владимир с разрешительными бумагами, чуть ли ни в последний миг примчался к Татищеву.

Татищев, прочитав рекомендательные письма, остался весьма доволен.

– Я рад, мне нужны такие люди, умеющие добиваться своего, вопреки всем препятствиям.

Открытый коммуникабельный умница Владимир пришёлся по душе Татищеву. И Василий Никитич приблизил его к себе. А Владимир с удовольствием исполнял поручения своего учителя кумира начальника. К тому времени про Татищева уже ходили легенды, как про человека бесстрашного честного широко образованного.

При возвращении на Уктус Татищев определяет Владимира в Горную канцелярию.

За время его вынужденного отсутствия дела в Канцелярии заметно пришли в упадок. Нужен человек с твёрдым характером, умеющий видеть дальше своих интересов и наладить работу Канцелярии и направить её в нужном направлении. России нужны кадры, свои собственные кадры. В один из свободных вечеров, Татищев пригласил Владимира на вечерний чай. Отпустив всех, предвкушая беседу с умным коллегой. Василий Никитич был благодушно настроен. Стол накрывали сами и Татищев вытащил из ножен, тот свой охотничий нож, про назначение которого он изрядно подзабыл. Ножны он сделал сам, Василий Никитич любил и умел дать своим рукам радость – поработать, сделать самому в обиходе нужную вещь, соорудить мебель, украсить беседку. За такими вроде, как бы не хитрыми делами, отдыхала душа, мысли приходили в порядок.

Нарезать хлеба на стол, Василий Никитич, вынимает из ножен охотничий нож. Нарезанный хлеб в хлебнице, Владимир протягивают руку и берёт отложенный Татищевым в сторону нож. Удивлённо крутит в руках, рассматривая нанесённые рисунки.

Василия Никитича, как холодной водой окатило, перед глазами встала картина: вот он, в непонятно откуда взявшемся прекрасном городе на Урале, стоит перед женщиной, которая протягивает ему нож и говорит, «Кто увидит рисунок и спросит: что написано на лезвие этого ножа и что за знаки на рукоятке, того приведёшь к тому месту, где сейчас находятся твои люди».

– Какой прекрасный нож, а что за непонятные знаки на лезвие и на рукоятке? Это вы сами сделали?

Стоявший рядом Татищев, глубоко вздохнул. Взял из рук Владимира нож, вновь рассмотрел, словно впервые видел нанесённые на нож неизвестно кем рисунки:

– Нет. Это не я. Я нашёл этот нож в тайге.

– Здорово! Такая вещь! – покрутив в руках, Владимир неожиданно кинул нож, нож аккуратно вошёл в прорезь закрытых двух створчатых дверей.

Когда Владимир вернулся с ножом к Татищеву, тот спросил:

– Что? Нравится ножик?

Владимир кивнул в знак согласия.

– Дарю.

– Нет, при всём моём уважении к вам, я отказываюсь, – протягивая нож Василию Никитичу, отказался Владимир.

– Во – первых почему? Во вторых, – от подарка не положено отказываться.

– Это очень дорогой подарок, какой – нибудь арабский шейх за него лучшего коня не пожалеет или насыпит столько золота сколько запросите.

– Да, молодой человек, к сожалению, здесь нет арабских шейхов, и не всё в этом мире измеряется золотом.

– Благодарю, мне право неловко, но я с радостью принимаю ваш подарок. А вы помните, где в тайге нашли этот нож?

– Помню. Мы как раз с группой искателей и географов собираемся в ту сторону.

– Смею ли я, просить вас, взять меня с вами.

– Конечно, смеешь, – с грустной улыбкой сказал Василий Никитич, – подбери вместо себя человека способного справиться с твоими обязанностями в Канцелярии на время твоего отсутствия.

– Я даже знаю, кто это будет.

Вечер прошёл в долгой дружеской беседе: о судьбе отечества, о том, как меняется жизнь с каждым приходом нового государя. О том, что естественная природа вокруг не так уж и проста и много непонятого, не изученного в природе.

После ухода Владимира, Василий Никитич долго не мог уснуть: " «Вот так вот, встретишь хорошего человека, привяжешься к нему всей душой и оказывается, что он не только тебе нужен, а ещё уйма людей, которые в нём нуждаются, и ждут его прихода».

И ещё Татищева мучило необъяснимое чувство вины. Стоит ли рассказывать Владимиру о давно происшедшем случае, и как этот нож оказался в его руке. Может это мне просто привиделось, и тут же отмахнул эту мысль, нет, не привиделось, нож тому доказательство. За давностью времени может тому Гурьяну и замена уже не нужна, может

они нашли другого более подходящего, попытался успокоить себя Василий Никитич.

Прекрасно понимая всю бесплотность своих раздумий кое – как уснул под утро. Приснился Гурьян: «что мил человек, жалко расставаться с добрым молодцем», толи спрашивал, толи насмехался. Приснилась женщина, этот взгляд, от которого теряется дар речи, он запомнил навсегда.

Через неделю группа искателей и географы выдвинулись на полевые работы, благо погода позволяла и поиски вести, и замеры делать. После трёх дневного перехода, пришли к месту. Можно сказать, что ничего не изменилось с тех давних пор, когда Татищев в первый раз побывал здесь со своей экспедицией. Вот место где они развели большой костёр, печка для приготовления пищи, вон куча валёжника. Только всё заросло невысокой травой.

– Привал.

Все заняты своими обязанностями, кто лошадями, кто приготовлением ужина, кто сборкой дров. Владимир, после того – как получил подарок, не на минуту, не расставался с ножом, нож в ножнах постоянно висел у него на поясе. В обязанность Владимира с первой минуты входило заготовка топлива и все эти дни, только останавливались на отдых, на привал он тут же отправлялся за хворостом или за сухим валёжником для костра.

* * *

Владимир с охапкой хвороста обернулся в сторону привала. Ни людей, ни коней никого не было, он стоял на небольшой круглой поляне, окружённый многовековыми соснами. По всему виду наступали сумерки. Насколько он помнил, привал был сделан на открытой поляне, на берегу реки и то, что открылось, было выше его понимания и не верилось.

Первая мысль: «Что случилось? Где я? Куда идти?»

Владимир попробовал покричать:

– Эй, эй, вы меня слышите? – прислушался. Тишина.

Владимир метался по поляне, не зная куда идти, не понимая, что произошло. Охрип. Солнце село. Сначала потемнело под соснами, темнота – словно живое создание двигалась от сосен к середине поляны, постепенно поглощая, съедая остатки света. У Владимира кроме охотничьего ножа ничего не было; ни спичек, ни тёплой одежды. Кто знал, что жизнь так в один миг может измениться. Пока ещё не наступила ночь: «выколи глаза, ничего не вижу», нужно было устроиться на ночлег. Выбрав толстую разлапистую сосну, забрался повыше, всяко – не на земле. Помучившись ночь, чуть только начало светать слез с дерева на землю. «Куда идти?» Посмотрел на предрассветное небо, непонятно с какой стороны восходит солнце. Привыкший продумывать свои действия, Владимир решил: что в первую очередь нужно успокоиться.

«От Уктуса мы шли на север, и так если возвращаться нужно идти на юг».

Деревья на южной стороне имеют густые ветви, а на северной стороне их или меньше, или стволы деревьев почти голые. Но здесь густой лес. Всё-таки приблизительно установив для себя, где север, где юг, Владимир направился в сторону юга.

Владимир блудил, несколько раз, возвращался к одному и тому же месту, вроде уже был здесь, а может просто похожее место, пока не догадался делать ножом засечки.

Сколько уже он ходит по тайге, не позволяя себе впасть в отчаяние, питаясь где ягодами, где грибами. Встречались звери: с любопытством оглядывали его и шли дальше по своим делам, только двое сохатых долго стояли, рассматривали неподвижно стоявшего Владимира, потом видимо удовлетворив своё любопытство, ушли в тайгу. Летом, когда в тайге, в лесу всё поспевает, зверьё сытое – его можно не бояться, оно не тронет. Владимир осунулся, устал, потерял счёт дням, толи неделю он уже блудит по тайге, толи больше полмесяца. Жёсткая щетина на лице, вырастая, с каждым днём становилась немного длиннее и мягче. Однажды почувствовал чей – то взгляд, словно кто – то внимательно рассматривает его. Тайга за эти дни научила его быть чутким, никаких резких движений. Владимир остановился, медленно повернулся в ту сторону, откуда, по его мнению, наблюдали за ним. Никого. Тогда он, не повышая голоса, спросил:

– Кто здесь?

Ответом был тихий шёпот эха: «Кто здесь?. «Кто, кто, – передразнил себя Владимир, – я здесь».

Ночи холодные. Владимир научился распознавать кучи прошлогодней листвы без насекомых и на ночь зарывался туда. Иногда ещё поверх кучи накладывал лапник.

Под утро почувствовал, что кто – то бежит и не один. Бежали в его сторону, мгновенно сбросив с себя лапник и листья, оказался на дереве.

– «Кто это может быть? Зверьё в это время ещё спит».

Бежали именно к тому месту, где он притаился. Когда они оказались почти рядом, в рассевающихся рассветных сумерках он увидел, что впереди бежит человек, за ним гонится какой – то тёмный зверь. Человек споткнувшись, об отброшенный лапник упал. На упавшего человека с рычанием набросился большой зверь. Владимир, не раздумывая, оказался на спине зверя и с маху вонзил нож. Нож угодил прямо в основание шеи, продолжавший рычать зверь отпустил свою жертву и попытался повернуться, чтобы скинуть с себя неожиданное препятствие. Владимир раз за разом вонзал нож в зверя, пока тот не захрипел и бессильно стал скрести когтями землю. Соскочив со зверя, скинул его. Схватил человека в охапку и только одно приговаривал: