Майра

–Но, старик, я устоял и не посрамил нашей дружбы! Теперь она будет тебя боготворить!

Не ведая, каким образом он возвысил меня в глазах Зиночки, я недоверчиво хмыкнул и пожал плечами. Однако, как ни странно, но именно с того дня отношение милой женщины ко мне переменилось, и я вынужден был, поддерживая репутацию, вести просто положительный образ жизни. Но это было потом. А сейчас мы приближались к нашему теремку, возле которого, не замечая нас, Майра играла со своими котятами.

В руке у неё была длинная веточка, и трое шустрых чёрных бесенят охотились за ней, безбоязненно прыгая по бетонным плитам дорожки. Казалось, что девушка радуется больше зверьков. Её смех прерывался восторженными восклицаниями, и две опрятных старушки, замершие у дверей, с удовольствием наблюдали за этой игрой.

–Эти бабки – письменницы из Буковины,– доверительно шепнул мне Павел.– А то – Майра, которую ты не разглядел. Так что пользуйся моментом, пока она естественна…

Однако, словно бы услышав его слова, Майра резко обернулась и прекратила забаву. Котята, обрадованные, что веточка досталась им, с наслаждением набросились на неё, забыв о присутствующих. Старушки, покивав нам ухоженными кудерьками, чинно удалились в свои номера, и Майра хотела последовать за ними, но, видимо, посчитала это невежливым и осталась, улыбаясь Зине и Славику. Нас же с Павлом она вроде бы не заметила, хотя я готов был поклясться, что она нервно и напряженно отмечает каждое наше движение.

–Нагулялись? – певуче спросила она, вероятно, для того лишь, чтобы только спросить.

–Да, – кивнула Зинаида. – Нагулялись, накупались. Солнце нынче отменное. Вода прекрасная! А ты?

–А я ещё не успела, – ответила Майра, безразлично скользнув глазами по нам.

–А вот это Валерий! – тут же представил меня Павел. – Познакомься, Майра. Известный прозаик, поэт.

–Да мы виделись уже, – сказала девушка, останавливая на мне свой странный взгляд.

Будто две холодные льдинки обожгли моё сердце, и я, не знаю почему, неожиданно для себя, фамильярно подмигнул ей и послал воздушный поцелуй.

Брови девушки изумлённо поползли вверх, глаза расширились, и она, резко повернувшись, убежала в дом.

Зина не заметила моей выходки, а Павел обескуражено похлопал глазами и, натужно засопев, подтолкнул меня плечом.

–Ну, ты даёшь, мужичок! Ладно… пока до вечера. А там видно будет, куда ветер подует!

–Мама, можно я ещё погуляю с ребятами, – жалобно заканючил Славик. – Мне не хочется спать, и я не засну! Ну, можно, мам? Папа, скажи!

–Ну, пускай погуляет, – поддержал сына Павел. – Познакомится с

мальчишками, отстанет от юбки твоей.

–Ладно, – смилостивилась Зинаида. – Только тут играй, под окнами, и к морю ни-ни!

–Ни за что! – обнадёжил её отпрыск, резво бросившись к играющим возле бассейна сверстникам.

–Красавец растёт, гроза девчонок, – поглядев ему вслед, улыбнулся я.

–Да уж, все вы такие, – вздохнула Зинаида. – И за что только мы, дурехи, млеем от вас? Ну, иди же, иди! – подтолкнула она мужа и, царственно кивнув мне, понесла себя вслед за ним…

Прошло несколько дней. Я балдел от безделья, проводя почти всё время со своими приятелями. Появилось у меня немало новых знакомых, некоторые из которых оказались интересными.

Так один из них, муж столичной поэтессы, был священником церковки

на Большой Ордынке. Другой же, автор нескольких книг по атеизму, постоянно вызывал святого отца на споры. Маленький, круглопузый атеист этот бойко сыпал цитатами из Энгельса и Таксиля, подкрепляя их примерами из своих трудов и "Истории русской церкви" марксиста Никольского. Священник же, высокий, худой, с испитым, жертвенным лицом, чем-то напоминающий Дон-Кихота, отвечал ему отрывками из Священного Писания, уличая безбожника в лицемерии и подтасовках. На эти диспуты собиралось немало слушателей, что ещё сильнее разжигало страсти и бойцовский азарт служителей Бога и дьявола.

Сошёлся я также с бывшим референтом Хрущева, написавшим книгу о своём высоком шефе, и с диссидентом- литератором, отсидевшим несколько лет в недоброй памяти Пермском политлагере, и с поэтом-актёром, самым молодым в своё время театральным исполнителем роли Гамлета.

Постоянно, по нескольку раз в день мы встречались и с Майрой. Однако встречи были мимолётны и натянуты, так как девушка явно избегала меня.

Осознав это, я больше не навязывался ей, ограничиваясь преувеличенно сухими поклонами и ничего на значащими фразами, вроде «Доброго утра!" Между тем что-то постоянно подсказывало мне, что Майру бесит моё напускное равнодушие, хотя она старательно скрывает это. Порой её быстрый отчаянный взгляд говорил мне гораздо больше, чем любые слова, но я стойко делал вид, что ничего не замечаю, продолжая изводить и её, и себя.

Так прошли вторник, среда, четверг и пятница. Утром же в субботу, когда я уходил на пляж, меня подстерегла в коридоре Бригитта и с таинственным видом протянула, оглядываясь, толстую общую тетрадь. Упреждая мой вопрос, она заговорщицки прошептала:

–Вы хотели познакомиться со стихами племянницы. Я сказала ей об этом, и она дико рассердилась. А потом вдруг схватилась и начала писать. Заполняла два дня и велела отдать вам. Только вроде бы тайно, без её ведома. Понимаете?

–Понимаю. Как ей будет угодно.

–Но я не представляю, что случилось…– Бригитта встревожено посмотрела мне в глаза.– Такой взвинченной, неспокойной, я её никогда не видела. Мы, латышки, обычно не проявляем своих чувств. А тут…– Бригитта вздохнула. – Может, это порыв, внезапное увлечение… в её возрасте допустимо и вполне объяснимо. Тут все взрослые, знаменитые, оказывают ей внимание, поневоле потеряешь голову. Так что, я вас прошу, будьте осторожны! Она может вам поверить, я это чувствую… но сломать её тоже ничего не стоит. Поэтому, пожалуйста, не берите греха на душу!

–Что вы, что вы, – успокоил её я.– Я не сделаю девочке ничего плохого. И обещаю вам держаться с ней как можно деликатнее, не давая ни повода, ни сомнения. У меня самого дочь почти в этом возрасте, так что я понимаю, сколь хрупки эти цветы…

–Я надеюсь на вас, – улыбнулась Бригитта, утерев кончиком фартука неожиданно повлажневшие глаза. – Ведь она сирота, её родители погибли, и кроме нас с мужем у неё никого нет.

–Извините, я не знал, – посочувствовал я. – Значит, можете считать меня ангелом-хранителем. Я теперь всех ловеласов от неё отгоню!

–Да поможет вам Бог! – прочувствованно сказала Бригитта и, подняв стоящий у стены пылесос, потащилась убирать соседние комнаты.

Идти к морю мне почему-то расхотелось. Я вернулся в номер и, завалившись на диван, стал неспешно листать тетрадь юной поэтессы. Стихотворений, а точнее, подстрочников, было немного. Однако некоторые из них меня поразили. Под каждым из них стояла дата, и первое значилось написанным три года назад, а последнее едва ли не сегодня утром. Наугад раскрыв тетрадь, я прочёл первое попавшееся и не поверил, что его написала пятнадцатилетняя девочка.

 Море намывает песчаные дюны.

 Море выносит на берег янтарь -

 золотые слитки солнца из своих кладовых.

 Я собираю их, мечтая о раковине,

 изогнутой и звонкой,

 как охотничий рог.

 Я трубила бы в неё,

 призывая дельфинов,

 и умчалась бы с ними

 к колдовским островам.

 Но, увы,

 моё море не дарит раковин,

 и дельфинов качают другие моря.

 Никогда мне не гладить

 их мокрые спины,

 никогда мне не видеть

 Антильских островов.

 Балтика – моя колыбель и престол.

 Царствовать мне

 в её темных пучинах.

 Я вхожу в эти воды,

 и капля янтаря на шее

 тянет меня на дно,

 как надгробный камень.

Я трижды перечитал это стихотворение, пытаясь понять, как

оно звучит по-латышски. Душа моя рвалась перевести его, и теперь срочно требовался оригинал: его ритм, его музыка, его дыхание. Я понимал, что труд будет нелёгким и если стихотворение зарифмовано, то и рифмы найти к нему будет сложно. Ну не станешь же приплетать к дюнам "юный", "гуннов" или какие-то "струны". Хотя они вполне могли бы соседствовать тут.

"Ладно, отложим это до завтра. Думаю, Бригитта добудет мне оригинал," – подумал я и взялся за последнее стихотворение.

Оно в самом начале зацепило меня какой-то вызывающей строкой и датой. И сейчас эта дата всплыла в памяти, и я быстро перевернул несколько страниц. Ага, вот оно, небольшое, странно вызывающее, и обращенное, несомненно, ко мне. Иначе для чего Майра так откровенно обозначила время его создания?