Бог, которого нет

– Я должен вспомнить! Так. Стоп. Снова эта удавка, обязательства. Кому должен? Нет, стоит понять, куда бежал, за кем гнался.

Голос с другого конца комнаты прозвучал скрипучей нитью, фальшивым тоном скрипача-самоучки:

– Благими намерениями вымощена дорога в Ад.

– Кто здесь?

– Ещё не догадался? А с виду смышлёный был парень. БУ! А-ха-ха-ха… Да ты не тушуйся, за тобой, милок, за тобой пришла.

Озноб, жар, голова закружилась, если б она у меня была. Остановись, слышишь. Мысли стали колючими. Каждая из них жалила и кусала меня, словно голодная змея. Холодные, скользкие. В это время я вспомнил: меня укусила змея.

– Эй, стоп, стоп. У меня всё в порядке, это помутнение рассудка. О чём ты говоришь?

– Кхе-кхе, – старая откашляла свой голосок, отскребла его от сожжённых связок, – всё в срок, всему своё время. Ты ведь этого желал? Не так ли?

– Нет. Нет, это неправда. Какие желания, какой срок? Мне 31, я вчера женился. У нас ребёнок будет!

– Ты мне зубы не заговаривай, сказано: срок! Значит, пришло время, пора и честь знать.

– Так, а какое желание?

– Ну как же, вот, давай глянем. Кхе-кхе.

Смерть достала из-под плаща потрёпанную тетрадь, края её были замусолены. Плюнув на пальцы, она стала переворачивать страницу за страницей, оставляя на них свои слюнявые отпечатки.

– Так значит: Ивонин, Сорокин… – тьфу, – Печалька, ой! Мой любимый, – ихи-хи-хи, – Печалька, славный был парень. – Тьфу. – А, ну вот же, Ломачёв, и по фотокарточке сходится. Надо бы сказать, чтоб мне отгул дали, или, быть может… Ах да, Ломачёв. Зубы всё мне тут заговариваешь. Короче, давай по-быстрому, и дело в шляпе.

– Никуда я не пойду, давай так…

– Снова торгуешься, давай так, давай эдак. Смотри, до чего тебя твоя расстановочка довела. Всё-то тебе упорядочить надо. Всюду успеть. Ишь, ежедневник у него какой. Парень, забудь всё и пошли. Там тебе энто без надобности будет.

– Да погоди ты, куда пошли?! Ответь толком, какое желание и что было, только как есть, не люблю, когда лгут.

– А сам-то? Сам-то что же? Даже себе лгать умудрялся. Желание – твоё, выбор – твой. Значит, и срок твой. Пора нам, в дороге поговорим. – Кхе-кхе.

Я замолк, вместо этого стали мерцать кино-слайды из прошлого, звучали голоса, их переклики создавали новую реальность. Стены начали плавать, пол становился зыбучим. Я смотрел на всё безучастно, и всё же мне было любопытно, куда и зачем и что после. Только подумал об этом, как Смерть подхватила меня и затеяла разговор. Нехитрый такой разговор:

– Вот что ты всё вверх дном переворачиваешь, сиди молча и наблюдай. Глянь сюда, вон там, что видишь?

– Себя вижу. А…

– Бэ, и чего, что ты там делаешь?

– Мы Новый год у родителей справляем, я готовился желание загадать.

– Ну… И чего ты там загадал?

Тут я замер, по телу лихорадочно пронеслась дрожь. Всё, что теперь по определению было моим, сузилось в точку. Вспомнил, я вспомнил это проклятое желание!

– Я загадал, я загадал…

– Мямлишь, – тьфу. – Загадал он. Сын теперь твой будет самым известным, богатым, а жена успешной. Всё, как и заказывал. Получите, распишитесь. Папка-то теперь звезда Рунета. Два миллиона лайков.

– Но ведь я не это имел в виду.

– Пха, – ты по чём знаешь, если даже чётко не можешь понять, куда тебе и для чего?

Горечь стала заливать меня. Собственная немощь обрушилась и начала оборачиваться ненавистью и презрением к самому себе. Вокруг всё стало крушиться, громыхать. Небо рухнуло, земля поднялась. Из-под неё разверзлось пламя, звуки стенания доносились из моих далёких глубин.

– Эээ, чего творишь!? Угомонись, парень! Не реви, а-то точно с собой заберу. Скучно мне стало, вот и пришла к тебе. Так, поболтать. Да ты не серчай, скоротали часок другой, да пора нам, каждому в свою сторону. У тебя там уж с месяцок времени-то небось пролетело. Вон, погляди, в палате все сидят на тебя смотрят, кажись, ты вот-вот проснёшься!

– Дак, а как так? А было… Было то, что?..

Тьма смешалась со светом, разделила день и ночь. Веки стали тяжёлыми. Руки были бессильны, как и всё тело. Кроме жгучей боли в районе сердца, ничего не ощущал. Его жалило с каждым вдохом, а с каждым выдохом будто вовсе вырывали из груди. Я дышал острой болью вперемешку с радостью и плакал от счастья. Вокруг меня стояли родные. Любимая жена взволнованно теребила мою правую руку. С краю кровати сидел племянник. Рядом с ним стояли родители, а позади мой непутёвый младший брат со своей женой. Они смотрели мне в лицо, на мои губы, лоб, глаза, которые у меня были… Я дышал полной грудью, в ней стучал живой моторчик. Тело было парализовано из-за змеиного укуса, вернее, после её смертельного яда. Но оно было моё. Невольно по щеке стали пуще скатываться слёзы. Я облизывал солёные губы, мои мысли голосили. Я ликовал, во мне играло торжественное упоение. Словам больше не было места, они пытались сорваться с языка. Я голосил во всю силу своих лёгких, но из-за долгого молчания звук донесся глухой, и всё же твёрдый. Нацеленный на удачу и готовый к действию. Громкость его была тихой, но её хватило пробудиться после яростного отчаяния. Будто голодная засуха спала, и меня напоили горячим желанием, что было готово дать новый разряд, новый старт, новую жизнь. Картинки по-прежнему мелькали, как если бы приснился сон во сне. Я напряг изо всех сил руку. Мне удалось пошевелить пальцем и уловить кусочек нежной кожи моей жены. После чего я произнёс своё первое, простое, настоящее желание:

– Я хочу быть!

Бог, которого нет

«Смерти нет, главных героев и победителей нет –

игра, правила которой

придумываешь ты»

Пролог. Тень на стене

«Песок времён течёт не только вперёд… но и через наши сны, и через лапы котов, помнящих фараонов».

Соломон Аристархович растянулся на подоконнике, впитывая последнее вечернее солнце. Его шоколадно-бархатистая шубка излучала тепло, смешанное с терпким запахом, который Ия никогда не могла идентифицировать – нечто среднее между ладаном, древним кедром и… миндалём? Кот прищурил небесно-голубые глаза, наблюдая, как пылинки танцуют в золотом луче. В этом прищуре вдруг мелькнуло что-то не кошачье – оценивающее, холодновато-царственное, словно он разглядывал не пыль, а придворных на пиру.

Ия потянулась, чтобы погладить его, но он ловко увернулся, лишь слегка коснувшись её пальца шелковистым лбом. Его взгляд скользнул мимо неё, в пустоту комнаты, и замер, будто видел там что-то невидимое – едва уловимо проступающие тени огромной колоннады, может быть, или отблеск на воде в мраморном бассейне давно разрушенного дворца. Где-то в глубине его зрачков, сузившихся до тонких голубых щелей, мелькнул огонёк – не любопытства, а чего-то глубже, древнее: ревнивое внимание хищника, следящего за движением в толпе. За движением того, кто некогда был центром его мира… и причиной его гибели.

Глава первая.

Нейронные боги

«Нейроны – жрецы, зажигающие огни в храме разума… А сновидения – их священные гимны, начертанные на языке, который знали только древние звёзды».

Полдень пылал над Египтом.

Зной стоял невыносимый, тяжёлый, как свинцовый плащ. Воздух над дворцом дрожал маревом, искажая чёткие очертания могучих стен до неузнаваемости. Раскалённый камень дышал жгучим жаром, от которого темнело в глазах и кружилась голова. Тени лежали плотные и неподвижные, будто вырезанные из чёрного, поглощающего свет бархата. Шёлк занавесок, ещё утром мягкий и прохладный, теперь жёг пальцы, оставляя на коже розовые, болезненные отметины.

– Ламаис!

Голос Нектанеба, подобный удару бронзового гонга, разорвал тягучую, звенящую тишину. Звук, властный и тяжёлый, заставил содрогнуться даже вековые каменные стены. Золотые подвески на колоннах закачались, запели тонко и тревожно, как напуганные птицы в клетке. По залам и коридорам дворца мгновенно пронёсся встревоженный шёпот – шёпот, полный робкой надежды и леденящего страха.

Фараон поднялся с ложа одним движением – резким, отточенным, как удар кинжала. Остатки сна, причудливые и тревожные, ещё цеплялись за края сознания, но взгляд уже горел холодным, ясным и неумолимым пламенем. Взглядом полководца, видящего поле грядущей битвы.

– И Амени. Сейчас же.

Они явились мгновенно, будто ждали этого зова в самой тени колонн. Ламаис – прямой и негнущийся, как боевое древко. Глаза его – две тёмные, бездонные пустыни, хранящие немое молчание тысячелетий. Амени – сгорбленный под незримым грузом несказанного, морщинистый, как древний, едва не рассыпающийся папирус с пророчествами.

Нектанеб провёл рукой по лицу, сбрасывая последние призрачные нити сна. Повернулся к высокому окну, где ослепительное солнце заливало небо яростным, предвещающим кровь багрянцем.

– Собирайтесь. – Голос его был тише прежнего, но от этого лишь страшнее. В нём звенела сталь.

Тишина воцарилась абсолютная, гнетущая. Даже мерные шаги стражи по раскалённому камню двора терялись в этой бездне безмолвия, как отголоски из другого, забытого мира.

– Мы едем в Македонию. – Фраза прозвучала приговором.

Амени закрыл глаза, будто принял удар. Перед его внутренним взором мелькнули донесения о новом царе варваров на севере, чья тень уже нависала над Элладой, союзницей Персии…

Ламаис сжал рукоять меча так, что хрустнули костяшки пальцев, побелевших под загорелой кожей.

– Судьба Египта… – прошептал Нектанеб, и голос его прервался.

Фараон медленно разжал кулак. На его ладони, влажной от зноя или напряжения, лежал древний золотой скарабей – символ вечного возрождения солнца. Теперь он был расколот надвое. Солнечный луч, пробившись сквозь окно, упал на зияющую трещину – и та вспыхнула ослепительно, будто в ней застыла сама молния богов.

– …в наших руках.

Глава вторая.

Математика сновидений

«У тебя есть ровно двадцать секунд, чтобы запомнить всё,

что тебе только что снилось».

Телефонный звонок вырвал Ию из сновидения. Трель пронзила тишину, впиваясь в виски. Каждая клетка её тела сжалась от назойливого звука. Мгновенное перестроение, усилие – погасить волну раздражения. Первые минуты после пробуждения были сакральны – они задавали тон всему дню. А день складывался в месяцы, месяцы – в годы, годы – в столетия… Всё это формировало её, а её характер влиял на судьбу эксперимента. Она зашла так далеко – было бы верхом глупости позволить усталости или раздражению разрушить годы работы. Оставались секунды, чтобы нащупать нужную частоту, вспомнить: кто она? Где находится?

Телефон неумолимо трезвонил. Сегодня был её выходной. Но она уже всплыла на поверхность.

«Ия, расслабься. Значит, не время. Ты всё поймёшь. Чуть позже», – шелестел внутренний голос, заливая бурю эмоций успокаивающей прохладой.

«Но я была так близко! Как я могла забыть выключить звук?» – клокотал разум. «Отец бы не забыл», – пронеслось тут же, остро и болезненно. Образ профессора Прозренского, её отца, с его безупречной дисциплиной и вечными электродами на висках, встал перед внутренним взором. Он утонул в собственных исследованиях сна, сгорел на работе, оставив ей лишь лабораторию и этот навязчивый голос в голове – его ли? Или её собственный, вымуштрованный годами научного аскетизма?