Цена смерти для живых

– Я знаю в этом городе многих, – медленно произнёс он. – Не друзей, нет. Просто знакомых. С кем-то в школе дрался, с кем-то в секции занимался. Один сейчас в ГАИ, другой – простой водила на «скорой», третий держит автомастерскую. Это сеть. Паутина. Если её правильно дёрнуть, можно многое узнать. Но чтобы дёргать, нужно быть внутри. Нужно стать одним из них.

Он снова посмотрел на жену.

– Ты уверена, что хочешь этого? Обратной дороги не будет, а если и будет, то практически непроходимой.

– Уверена, – твёрдо ответила Вера. – Мы не будем искать справедливости у тех, для кого её не существует. Мы создадим свою. Здесь.

Она посмотрела на брата. Сеня докурил сигарету, бросил её на землю и растёр ботинком. В его глазах впервые за эти сутки вместо отчаяния появилось что-то похожее на решимость. Он молча кивнул.

Решение было принято. Здесь, на грязной парковке у городского морга, под безразличным взглядом вечных гор. Проект «Соколы» ещё не имел названия, но он уже родился. Родился из горя, ярости и отчаянного желания превратить хаос в порядок.

Глава 4. Семейный совет

Час спустя они поднимались по знакомой до боли лестнице в подъезде дома отца. Воздух здесь был спёртым, пахнущим старой побелкой, кошками и чем-то ещё – едва уловимым запахом хлорки, которой, видимо, пытались замыть следы. Вера смотрела на серую бетонную стену между вторым и третьим этажом и пыталась не думать о том, что именно здесь оборвалась жизнь её отца. Каждый шаг по стёртым ступеням отдавался в груди глухим ударом.

Квартира отца встретила их тишиной и запахом его жизни: смесью табака, старых книг и чего-то неуловимо-домашнего. Всё стояло на своих местах: его кресло с протёртыми подлокотниками, стопка журналов «Вокруг света» на столике, фотография их с матерью на книжной полке. Квартира превратилась в мавзолей, воздух в котором был густым от горя.

Они сели на кухне. Артём молча выложил пакетик с деревянным соколом на стол. Он лежал между ними – крошечный предмет, ставший центром их рухнувшего мира.

– Олег прав, – глухо сказал Сеня. – Это билет в один конец.

– Значит, мы его уже купили, – ответила Вера. Она смотрела на амулет. Этот символ, такой же, как на старом гербе Пятигорска, теперь приобрёл зловещий смысл. – Мы остаёмся.

– Хорошо, – Артём поднял голову. В его взгляде не было страха, только холодный расчёт. – Тогда действуем по плану. Вера, ты завтра едешь в Ставрополь, выставляешь на продажу наши две квартиры. Сеня, ты – свою. Это наш стартовый капитал. Я займусь поиском помещения под контору и покупкой машины. Катафалка.

– А жить? – спросил Сеня.

– Здесь, – твёрдо сказала Вера. – Мы будем жить здесь. Наша трёшка в Пятигорске пока останется. Привезём детей сюда.

В этот момент в замке повернулся ключ, и дверь открылась. На пороге стояла Светлана Петровна, мать Артёма. Высокая, статная женщина с осанкой военного врача, которой она и была в прошлом. Её лицо было искажено тревогой.

– Артём! Вера! Я звонила, вы не отвечали… Боже мой…

Она вошла, обняла сына, кивнула Вере и Сене. Её взгляд сразу упал на их лица, потом на амулет на столе. Она ничего не поняла, но почувствовала напряжение.

– Что вы решили? Когда похороны? Что будет с квартирой? Дети где?

Артём спокойно, без эмоций, изложил ей их план. Продажа квартир, открытие ритуального бюро, переезд сюда вместе с детьми.

По мере его рассказа лицо Светланы Петровны менялось. Тревога сменилась недоумением, а затем – холодным, тихим ужасом.

– Вы… вы в своём уме? – прошептала она.

– Мама, это наше решение, – начал Артём.

– Ваше решение?! – она перешла почти на крик, её военная выправка дала трещину. – Вы хотите привезти моих внуков сюда? В квартиру, где убили их деда?! Вы хотите, чтобы они росли в доме, где всё напоминает о смерти? Чтобы их отец и мать занимались гробами и покойниками?!

– Это достойная работа, если делать её честно, – попыталась возразить Вера.

– Достойная?! – Светлана Петровна вперила в неё яростный взгляд. – Я тридцать лет проработала военным хирургом! Я видела смерть каждый день! Но даже в госпитале было больше жизни, чем в вашем… бизнесе! Смерть должна иметь своё место! Больницы, морги! Но не дом! Не там, где растут дети! Вы хотите сломать им психику?! Превратить их жизнь в вечный траур?!

Она повернулась к сыну, в её глазах стояли слёзы ярости.

– Твой отец был офицером! Ты – офицер! Герой! А хочешь стать могильщиком? Торговцем горем? Я этого не позволю. Ради моих внуков.

Артём встал. Он был на голову выше матери, и его спокойствие было страшнее её крика.

– Мама. Это не обсуждается.

– Обсуждается! – отрезала она. – Ещё как обсуждается! Если вы попытаетесь привезти сюда детей и втянуть их в этот кошмар, я пойду в опеку. Я докажу, что вы создаёте угрозу для их психического и морального здоровья. И я выиграю. Потому что ни один нормальный суд не позволит растить детей в похоронной конторе. Выбирайте. Либо ваша безумная вендетта, либо ваши дети.

Она развернулась и, не попрощавшись, вышла, хлопнув дверью так, что в серванте звякнула посуда.

Они остались втроём в оглушительной тишине. Квартира, казалось, сжалась, стала тесной и душной. На кухонном столе лежал маленький деревянный сокол. Первый ключ к разгадке и первый камень на шее. А за окном медленно садилось солнце, и на их город, который только что объявил им войну на два фронта, опускалась холодная осенняя ночь.

Глава 5. Первый день в ритуалке.

Прошла неделя. Неделя, сжатая в один длинный, мучительный день, наполненный поездками в Ставрополь, встречами с риелторами, пустыми разговорами с нотариусами и бесконечными звонками от Светланы Петровны, которая методично выполняла свою угрозу, консультируясь с юристами. Дети пока оставались у друзей в Ставрополе под благовидным предлогом «неоконченного ремонта». Эта ложь давила на Веру и Артёма тяжёлым грузом, превращая их войну за справедливость в сомнительное предприятие, отлучившее их от собственных детей. Семен оформил документы на предпринимательство, и быстро получил свидетельство о том, что теперь он индивидуальный предприниматель.

Они действовали как отлаженный механизм, в котором не было места эмоциям. Вера взяла на себя всю бумажную работу, её академическая дотошность оказалась бесценной в битвах с бюрократией. Сеня, используя старые связи, нашёл и по дешёвке купил подержанный, но крепкий микроавтобус – тёмно-синий, почти чёрный «Форд Транзит», который им предстояло переоборудовать в катафалк. Артём занимался поиском помещения.

Он нашёл его на окраине города, на запущенной площади у конечной остановки одного из пригородных маршрутов. Это был старый павильон из силикатного кирпича, в котором когда-то торговали цветами. Место было глухим, но Артём выбрал его с холодным расчётом: отсюда было одинаково удобно выезжать как в город, так и в окрестные сёла, и, что самое главное, оно находилось на максимальном удалении от «кладбищенской мафии», сгруппировавшейся у центрального морга.

Над входом они повесили простую вывеску, сделанную знакомым мастером из рекламного агентства. Крупные белые буквы на чёрном фоне: «СОКОЛЫ. Ритуальные услуги». Название родилось само собой, когда Артём вертел в руках тот самый деревянный амулет. «Пусть ищут. Мы будем у них на виду», – сказал он тогда. Этот маленький кусочек дерева теперь лежал в потайном кармане его куртки – постоянное, тяжёлое напоминание о цели.

В первый же день их работы, едва они успели расставить внутри пару стульев и стол, к ним пожаловали «гости». Два мрачных, плотно сбитых мужика в одинаковых кожаных куртках вышли из чёрной «Приоры» без номеров, остановившейся неподалёку. Они неторопливо подошли к павильону.

– Смелые, – сказал один из них, тот, что был повыше, с ленивой усмешкой разглядывая вывеску. – Соколы, значит. Высоко летаете.

Артём и Сеня вышли на крыльцо. Артём молчал, его взгляд был спокойным и тяжёлым, он просто смотрел на незваных гостей, как на неодушевлённые предметы. Сеня, напротив, был напряжён, как струна.

– Место тут заразное, – продолжил второй, пониже и пошире в плечах. – Конкуренции не любит. Для вас, соколята, – особенно заразное. Советую прививку сделать. Собрать манатки и свалить по-тихому. Здоровее будете.

Артём не изменился в лице. Он просто продолжал смотреть. В его взгляде не было ни страха, ни агрессии, только ледяное, всепоглощающее внимание. Под этим взглядом бравада визитёров начала давать трещину. Они ожидали чего угодно – страха, ответных угроз, заискивания. Но не этого парализующего, изучающего молчания.

– Мы тебя поняли, – наконец сказал высокий, отводя глаза. – Думайте. Но недолго.

Они развернулись и так же неторопливо ушли. Вера, наблюдавшая за сценой из окна павильона, почувствовала, как слабеют колени. Война, объявленная ими, пришла к ним на порог.

Первый настоящий звонок раздался на следующий день. Дрожащий, старческий голос в трубке сообщил, что в небольшом селе у подножия горы Верблюд умер дед, проживший девяносто два года.

Когда они приехали, их встретила тишина сельского горя. На воротах было повязано белое вафельное полотенце. Дорожка к дому была усыпана свежесрубленным еловым лапником. В доме были завешаны все зеркала. Вера, филолог и философ, смотрела на всё это с профессиональным интересом этнографа. Она видела перед собой не просто горе, а древний, веками отточенный ритуал, попытку упорядочить хаос смерти, придать ему форму и смысл. Она отмечала детали, анализировала символы.

Но потом она вошла в дом. В маленькой, чистой комнатке на кровати лежал высохший старичок. Рядом, на табуретке, сидела его жена, такая же маленькая и высохшая, и молча гладила его руку. И в этот момент вся этнография, вся философия вылетела у Веры из головы. Она увидела не «объект изучения», а живую, настоящую боль. Она подошла к старушке, присела рядом на корточки и просто взяла её за другую руку. В этом простом прикосновении было больше смысла, чем во всех её лекциях о Хайдеггере.

Они сделали всё не так, как делали «конкуренты». Они не торговались. Они разговаривали с родственниками, слушали их истории про деда. Артём молча починил провисшую калитку во дворе. Сеня помог мужикам вынести из сарая стол для прощания. Они не оказывали услуги. Они помогали. И люди это чувствовали.

На обратном пути, когда они ехали в своём тёмно-синем «Форде», снова зазвонил телефон. На этот раз – городской номер. Мужской, уставший голос, представившийся дежурным из районного отдела полиции, буднично сообщил: «Несчастный случай. Улица Ермолова, дом двенадцать. Ребёнок. Пять лет. Подавилась виноградом».

Мир качнулся. Это было совсем другое. Не старик, проживший почти век. Пять лет.

Когда они вошли в квартиру, их встретила оглушительная тишина. Молодая мать сидела на полу в коридоре, раскачиваясь взад-вперёд и глядя в одну точку. Отец, белый как полотно, стоял у окна, вцепившись в подоконник. В детской комнате, на кроватке с розовым покрывалом, лежала маленькая девочка. На тумбочке рядом стояла тарелка с виноградом.

Артём, который видел смерть во всех её проявлениях, застыл на пороге комнаты. Его лицо стало непроницаемой маской, но Вера увидела, как дёргается желвак на его щеке. Она, как мать, почувствовала не просто сочувствие, а физическую, разрывающую боль. Это могло случиться с кем угодно. С её детьми.

Они всё делали на автомате. Разговаривали с приехавшей «скорой», с полицейским, который неловко пытался заполнить протокол. Они вынесли из квартиры крошечный, лёгкий, как пушинка, белый гробик.

В катафалке, на обратном пути в свой пустой павильон, Вера впервые не выдержала. Она не зарыдала, не закричала. Просто из её глаз беззвучно покатились слёзы. Она плакала не об отце, не о себе. Она плакала об этой маленькой девочке, об абсурдности, о чудовищной несправедливости мира, в котором пятилетние дети умирают от виноградины.