Ночные кошмары: Нарушения сна и как мы с ними живем наяву

* * *

В романе Брэма Стокера «Дракула» (1897) представлен целый спектр расстройств сна, так что это хорошая отправная точка для нашего исследования. Эта книга со мной с тех пор, как я прочитала ее в подростковом возрасте, но лишь когда я занялась исследованием роли бессонницы и сна в художественной литературе, работая над докторской диссертацией, мне стало ясно, чем она мне так нравится. Дракула – не только отвратительный вампир: фигура легендарного монстра объединила в себе все парасомнии разом.

Книга начинается с дневника Джонатана Харкера, стряпчего, отправившегося в Румынию по служебному делу. Его клиент – граф Дракула. В замке этого таинственного господина он остается в качестве гостя и помогает хозяину подготовиться к покупке дома в Лондоне. Однако вскоре он узнает, что Дракула – монстр-кровопийца, и, пока граф готовится к поездке, Харкеру удается сбежать, несмотря на слабость и страх.

«Дракулу» можно интерпретировать по-разному. Согласно одной из трактовок, это роман о страхе вторжения, что считывается вполне буквально, когда потерпевшая крушение шхуна «Деметра» врезается в берег у городка Уитби и сразу же появляется Дракула в обличье громадной собаки, выскочившей на палубу. Вскоре он начинает тревожить сон гостей, отдыхающих в доме неподалеку, – а именно двух молодых женщин, Мины Мюррей (невесты Джонатана) и Люси Вестенра.

По ходу действия Мина становится все более одержимой сном. О погружении в сон и его качестве она часто пишет в своем дневнике. К этому ее подтолкнул случай, когда она увидела, как ее подруга Люси ходит во сне по утесу. С этого момента Мина полностью поглощена подробным описанием того, как спит она сама и как спят другие люди. Она взволнована и возбуждена, беспокоится о Люси и все еще отсутствующем Джонатане. Иногда Мина засыпает легко и не видит снов, но чаще сон от нее ускользает. Между тем Люси внезапно поражает загадочный недуг. Доктор Джон Сьюард, их друг, просит помощи у своего наставника, Абрахама Ван Хельсинга, в надежде выяснить причину стремительного ухудшения здоровья девушки. После смерти Люси от необъяснимой потери крови Ван Хельсинг доказывает, что среди них живет вампир, который за счет Люси пополнил ряды нежити. Ее убивают, теперь уже окончательно, а остальные герои, включая и Джонатана, начинают охоту на Дракулу. Именно тогда все внимание в книге переключается на сны. Для Мины поворотным моментом стала ночная прогулка Люси – когда ее подруга переступила порог царства Дракулы. Как любой спящий человек во все времена, Мина ощущает уязвимость бессознательного состояния – в ее сон тоже могут вторгнуться фольклорные монстры.

Когда Мину начинает посещать Дракула, у нее проявляются признаки почти всех парасомнических состояний. Первый пример – своего рода паралич сна, когда героиню одолевает «свинцовая вялость», которая «будто бы сковывает [ее] конечности»[6]. В следующем эпизоде она пишет, что будет изо всех сил стараться «выспаться как следует», – это иллюстрирует ее потребность в здоровом сне и отсылает нас к сомнамбулизму Люси. После нападения графа ее сон описывают и другие герои книги. Несколько ночей спустя Джонатан Харкер в своем дневнике рассказывает, как проснулся оттого, что его разбудила Мина: она «сидела в постели с испуганным лицом» и говорила, что в коридоре кто-то есть. Получив ответ, что, кроме несущего вахту Квинси Морриса, там никого нет, Мина вздохнула и легко погрузилась в сон. Эта полусонная, галлюцинаторная убежденность в присутствии чего-то страшного очень напоминает ночные страхи. На следующее утро Мина требует, чтобы ее загипнотизировал доктор Ван Хельсинг. Эта сцена, судя по всему, проводит параллель между гипнозом и беспокойным сном; во время сеанса Мина имитирует детскую покорность, которую наблюдала во время эпизода лунатизма у Люси, а выйдя из транса, спрашивает: «Я разговаривала во сне?» Как мы увидим в главе 2, в Викторианскую эпоху гипнотический транс и лунатизм считали явлениями одного порядка, и Стокер, похоже, иллюстрирует эту мысль.

Симптомы парасомнии у Мины прогрессируют поэтапно. Из-за паралича сна она перестает управлять конечностями; ночные страхи вызывают галлюцинации с пугающими образами; и, наконец, под гипнозом она теряет всякую самостоятельность и впадает в то же состояние сомнамбулизма, что и Люси.

Сон – это переходное пространство между бодрствованием и пучиной беспамятства, между жизнью и смертью. Парасомнии, особенно если эпизоды не запоминаются, могут быть пороговым состоянием, в котором тело движется и проявляет личные качества и эмоции, но бодрствующее, рациональное «я» фактически «мертво». Таким образом, вампиризм в «Дракуле» – это физическое существование между жизнью и смертью, между бодрствованием и сном. Дракула стал типичным символом живых мертвецов, но для Мины он символ травмы и чувства вины. В книге он своего рода синекдоха тревожного и ненормального сна. Более того, Мина рассматривает сон как внешнюю силу, которая посещает ее – точно так же, как это делает граф, – и не признает его неотъемлемой функцией тела.

Говорят, сама идея «Дракулы» пришла Стокеру в кошмарном сне. Сейчас эта книга у меня меньше ассоциируется с жаждой крови и желанием Дракулы населить мир вампирами, а скорее со своего рода заразными парасомниями, проявляющимися гипнопомпическими галлюцинациями, сонным параличом и сомнамбулизмом.

В рассказах о привидениях, особенно созданных в период расцвета этого жанра в XIX веке, нередко описываются происшествия, в которых грань между сном и потусторонним миром стерта. Обычно в фокусе внимания таких рассказов спальня, населенная призраками. Действие происходит, как правило, в незнакомой главному герою обстановке – в гостинице или внушающем ужас особняке. Часто в этих историях происходят жуткие события, свидетелями которых становятся герои, находящиеся в состоянии между сном и бодрствованием. В рассказе Эдварда Бульвер-Литтона «Привидения и жертвы» (1859) герой просыпается, видит «два глаза, взирающие сверху» и ощущает, что на него «словно бы навалилось неодолимое бремя»[7]. Это то, что мы сегодня знаем как паралич сна – ощущение непомерного давления, часто сопровождаемое галлюцинацией в виде зловещей фигуры.

В душераздирающей кульминации рассказа М. Р. Джеймса «Ты свистни, тебя не заставлю я ждать» (1904) постель – место, где происходят чудовищные вещи. Главный герой Паркинс отправляется в отпуск и, прогуливаясь по пляжу, находит торчащий из песчаной дюны свисток. Разумеется, он в него дует. Позже, вернувшись в двухместный номер в гостинице, Паркинс замечает, что со свободной кроватью что-то не то: она выглядит так, будто на ней спали. А следующей ночью начинается истинный ужас. Проснувшись, Паркинс обнаруживает, что простыня на другой кровати шевелится, затем поднимается и приобретает очертания фигуры. В лунном свете Паркинс видит, как «страшное, очень страшное лицо проступает из мятого полотна»[8]. Настоящий призрак в простыне. Как и во многих других историях, у главного героя крайне скептическое отношение ко всему сверхъестественному, однако пережитый опыт убеждает его в существовании загробной жизни. Это то, как на нас действует необычный сон: он заставляет нас поверить в призраков, даже если единственный увиденный нами призрак – тот, которого мы придумали сами.

Постель – место, где вы отдыхаете и чувствуете себя защищенным, в безопасности, но только если у вас спокойный сон. Для тех, кто не может заснуть, это место мучений, а для страдающих парасомниями – склеп с привидениями.

* * *

Впервые я испытала паралич сна во время учебы в аспирантуре. Я вновь вспомнила о Мередит, и в течение нескольких месяцев меня терзало неодолимое беспокойство. Казалось даже, что я вернулась в те времена, когда мне было пятнадцать. Все мои мысли были только о Мередит – настолько ужасающе отчетливым был ее образ в моих снах. Когда примерно половина диссертации была написана, я вдруг поняла, что сон меня интересует не столько из-за бессонницы, которой у меня, в общем-то, никогда не было, сколько из-за странных сновидений и галлюцинаций, которые я видела на протяжении всей жизни. Наверное, я всегда хотела писать о сне, но, работая над диссертацией, была не совсем готова так пристально изучать свой собственный случай. А ближе к защите уже только об этом и мечтала. И задумалась об этой книге.

Мы коснемся современных методов диагностики и лечения расстройств сна, но в этой книге вы не найдете рекомендаций, как от них избавиться. В фокусе нашего внимания будет прежде всего влияние парасомний на общество и то, как объясняли, зачастую неверно, суть этих явлений в прошлом. На примере историй о ведьмах, пришельцах и сомнамбулах-убийцах мы рассмотрим, как развивались представления о расстройствах сна и как люди научились проводить грань между сном и потусторонним миром. Изучая эти истории и обращаясь к собственному опыту, мы, возможно, лучше поймем природу сна.

Книга начинается с самого первого вида нарушений сна из тех, с которыми я когда-либо сталкивалась. Это лунатизм. Известный также как сомнамбулизм, он встречается часто и варьирует от небольших движений до изощренных злодеяний, совершаемых спящим. В этой вводной главе мы рассмотрим ряд любопытных примеров лунатизма в истории и культуре, начиная с развлекавших окружающих ночных прогулок молодых женщин до убийств.

Далее я расскажу о более мрачной проблеме. Первое, что произошло с моим сном из-за Мередит, – это галлюцинации: я стала видеть в постели пауков. Когда я открывала глаза, паук копошился возле подушки или спускался с потолка прямо мне на лоб. После секундной паники я понимала, что это галлюцинация. Такие фантастические образы, возникающие при пробуждении, называются гипнопомпическими галлюцинациями. Они бывают яркими настолько, что их легко принять за нечто реальное. В главе 3 мы обсудим примеры гипнопомпических галлюцинаций, и в частности их влияние на истории о привидениях, написанные в Викторианскую эпоху.

Я часто вижу то, чего на самом деле нет, но иногда я это чувствую. Просыпаюсь с ощущением тяжести и оцепенения в теле, и мне кажется, что кто-то держит меня за шею или стаскивает за ноги с матраса. Раньше про паралич сна говорили, что человека «оседлал» инкуб или суккуб – коварное призрачное существо, стремящееся высосать из жертвы жизненные силы. Отсюда возникали подозрения в колдовстве, одержимости демонами и общении с призраками. В главе 4 мы рассмотрим, чем объясняли паралич сна в прошлом и как его власть над телом и разумом человека отображена в художественной литературе и искусстве.

Что касается ночных страхов, при них, в отличие от гипнопомпических галлюцинаций и паралича сна, зачастую отсутствуют ясность сознания и ощущение, что ты не спишь. Эта парасомния, получившая название pavor nocturnus, часто встречается у детей, но может поражать и взрослых. Спящего внезапно охватывает страх, настолько сильный, что люди кричат или причиняют боль себе и окружающим в неистовой попытке убежать от источника страдания. В главе 5 рассматриваются описания этого состояния в науке и культуре, а опыт таких страдальцев, как моя кузина, придает ему жизненности.

В главе 6 мы исследуем неослабевающий интерес людей к сновидениям и ночным кошмарам. В книге «Толкование сновидений» (1901) Зигмунд Фрейд подчеркивал нашу потребность в понимании этого феномена, однако в основу его теорий легло множество более ранних и ныне во многом забытых текстов. В этой главе мы отдадим должное исследователям сновидений дофрейдовской эпохи и рассмотрим, как их идеи предопределили ряд недавних открытий в области сна. Однако сновидения – это не только бесконечные научные и психологические загадки, но также ценный источник вдохновения для творчества. Роберт Льюис Стивенсон, например, брал приключенческие сюжеты из своих снов.

Мне всегда снятся яркие сны – красочные, захватывающие драматические сцены, под впечатлением которых я затем хожу весь день. Если сон был счастливым или вдохновляющим, у меня теплеет на душе. Если сон был тревожным, я почти физически ощущаю груз, которым он лег мне на плечи, а если в нем меня ранили, часто чувствую легкое покалывание в месте травмы. Детские кошмары мучили меня больше, чем что-либо еще, – до такой степени, что я не могла уснуть в своей комнате. В моем представлении сновидения не просто побочный продукт хорошего ночного сна. Они сильно на меня влияют. Я их записываю, анализирую, как картины или стихи, не спеша обдумываю. Если бы мои сны вдруг стали бессодержательными и скучными, я утратила бы что-то важное. Хорошо это или плохо, но они по-прежнему ценная составляющая моей жизни.

Но когда в подростковом возрасте я угодила в сети, расставленные Мередит, в моих сновидениях будто распахнулись ворота в старый заросший сад. Раз за разом мне снилось, как я иду по коридору к синей двери и оказываюсь в ее классе. Однажды ночью я поняла реальное положение вещей: я не съеживаюсь под пристальным взглядом Мередит, а просто сплю в своей постели. Прямо во сне я осознала, что вижу сон. Этот феномен, известный как осознанное сновидение, описывают уже несколько столетий, но, поскольку это исключительный и крайне необычный опыт, до недавнего времени он оставался на задворках исследований сна. Его обсуждали скептически; до современных экспериментов, подтверждающих его существование, единственным доказательством осознанного сновидения были личные свидетельства тех, кто его испытал. Работы Стивена Лабержа в 1980-х гг., их трактовка в фильмах «Паприка» Сатоси Кона (2006) и «Начало» Кристофера Нолана (2010), а также недавний положительный опыт погружения в это состояние способствовали тому, что в наши дни в психологии осознанный сон стал популярной темой исследования. В главе 7 мы рассмотрим удивительный феномен осознанных сновидений, приведем примеры из истории и современности и обсудим, как его можно использовать в терапевтических и творческих целях.

* * *

Ночь приносит мне страх и одновременно умиротворение. В раннем детстве я боялась ее наступления; дом будто замирал, спальни становились мрачными и таили в себе опасность. Возникало гнетущее впечатление, что за мной наблюдают невидимые чудовища. Когда я стала старше, мои отношения с ночью изменились: оказалось, она может не только пугать, но и успокаивать. Она больше не олицетворяла корчащийся, бесформенный ужас и превратилась в нечто теплое и знакомое, похожее на большую храбрую собаку, свернувшуюся вокруг меня.

Именно поэтому, по крайней мере на данном этапе моей жизни, я тоскую по темным осенним и зимним вечерам. Кое-что мне нравится в лете: цветы, интересные жучки, невероятное удовольствие от холодного пива. Но жаркое вездесущее солнце и беззвездные синие ночи на западном побережье Уэльса вызывают ощущение, что я не там, где мне следует быть, – как тропическая рыбка в аквариуме.

Незадолго до введения карантина из-за коронавируса, в начале 2020 г., я впервые попала в Музей науки в Лондоне. В тот день мой внутренний ребенок вновь проявил себя, и я вспомнила, какой потрясающей может быть наука, особенно космонавтика. И все долгое, тревожное лето того года воспоминания о поездке придавали мне бодрости, когда бывало особенно тяжело. Осенью, когда ночи стали длиннее и темнее, я купила астрономический бинокль. Возможно, это прозвучит немного грустно, но, впервые взяв его на улицу и посмотрев вверх, я едва не расплакалась.

Всю зиму, если небо было достаточно ясным, я выходила смотреть на звезды. Одевалась потеплее, натягивала толстые перчатки и шла на маленькую темную террасу со своим до смешного огромным биноклем. Прижимая окуляры к глазам, я будто переносилась в другое место. Я была в безопасном, закрытом, тихом маленьком мире вместе с Юпитером, Сатурном и Плеядами. Я слышала шум бьющихся о причал волн, крики чаек и каких-то невидимых животных, уютный звон кастрюль и сковородок – люди в домах за моей спиной готовили ужин.

Такие ночи мне нравятся. Немного понаблюдав за звездами, я возвращалась домой. Включала маленькие светильники с теплым светом и лампы, которых у меня много, заваривала ромашковый чай. Я начала пить его, когда в молодости ездила в отпуск и так отчаянно скучала в своем гостиничном номере, что перепробовала все чаи, которые только были в коробочке, лишь бы чем-то себя занять. Ромашковый чай отдает нечищеной хомячьей клеткой, но почему-то я к нему пристрастилась и теперь пью почти каждый вечер. Кроме того, я обожаю классические голливудские фильмы – чем больше мелодрамы и интереснее костюмы, тем лучше, – поэтому иногда смотрю что-нибудь перед сном. Затем читаю несколько страниц какой-нибудь научно-популярной книги. И, наконец, немного медитирую. Ничего особенного, всего несколько минут – просто способ успокоить дыхание и расслабиться, если я легла в постель с ощущением тревоги по какому-то поводу. Это помогает завершить день.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Notes

1

Bjørn Bjorvatn, Janne Grønli, Stale Pallesen, ‘Prevalence of different parasomnias in the general population’, Sleep Medicine, 11, 2010, 1031–34.

2

O.S.A. Oluwole, ‘Lifetime prevalence and incidence of parasomnias in a population of young adult Nigerians’, Journal of Neurology, 257, 2010, 1141–47.

3

Jean-Claude Schmitt, ‘The Liminality and Centrality of Dreams in the Medieval West’, Dream Cultures: Explorations in the Comparative History of Dreaming, ed. David Shulman and Guy G. Stroumsa, (New York; Oxford: Oxford University Press), 274–87, p. 278.

4

William V. Harris, Dreams and Experience in Classical Antiquity (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2009).

5

Reginald Scot, The Discoverie of Witchcraft (London: Elliot Stock, 1886 [1584]), p. 68.

6

Bram Stoker, Dracula (London: Penguin Classics, 2003 [1897]), p. 275.

7

Edward Bulwer Lytton, ‘The Haunted and the Haunters: or, The House and the Brain’, The Penguin Book of Ghost Stories (London: Penguin, 2010), 39–66, p. 52.

8

M.R. James, ‘Oh, Whistle, and I’ll Come to You, My Lad’, The Penguin Book of Ghost Stories (London: Penguin, 2010), 261–80, p. 279.