Свидетели БРТН

– А от имени администрации местного самоуправления вам, Петр Сергеевич, за отличную работу на ниве искоренения криминала почетная грамота.

Настала очередь морщиться Волобуеву – начальник перепутал, возможно, в отместку за промоклость длани, его имя и отчество. Он торопливо схватил жесткую грамоту, запакованную в тяжеленную дорогую рамочку – и да, в ее тексте с именем-отчеством награждаемого тоже была путаница, ну а Петров не мог перечить высказываниям вышестоящих предводителей.

Сидящие реденькими хлопками проводили шаркающего ко второму ряду Волобуева-Блинова. Начальник управления плюхнулся, слегка не рассчитав, в кресло – оно стронулось, Петров торопливо и боязливо схватился за поручни, разозлился за проявленный испуг и заорал на подчиненных:

– А теперь плохие вести. У нас труп! И не просто мертвец, а сын главы администрации! Понимаете, что это значит? – задал риторический вопрос, поскольку никто и не собирался ему отвечать. – Это тело, – продолжал заходиться от ненависти к создавшейся ситуации Петров, – минусует нам льготные ГСМ, муниципальные доплаты за охрану правопорядка в особо престижных местах, да и просто грамоты и благодарности главы, – начальник возопил, сделав концовку выступления ударной. – Вот эта волобуевско-блиновская – последняя, – уткнул пальцем, продолжая на выдохе неистовствовать, главный полковник управления, – да и то, считай, авансом выданная. – Он замолчал от нехватки выброшенного из организма кислорода.

В оглохшем зале, противно пища, пролетел неведомо как сохранившийся с жаркого влажного лета комарик.

Минуло семь минут, – следователь из любознательности и привычке к протоколу засек время на новеньких часах, чтобы уж, заодно, проверить качество подаренной вещицы.

Петров вытер широким клетчатым помятым платком, вытащенным из штанов с красными лампасами, лицо и шею за тугим воротничком нарядного, из генеральской ткани, мундира, прокашлялся:

– Петр Сергеевич назначается руководителем оперативно-следственной группы по Иванову. План мероприятий завтра мне на стол, ежевечерне – доклад о проделанной работе.

Забывшись, начальник УВД наклонил голову, явив присутствующим гладенькую загорелую лысинку на макушке, которую тщательно скрывал от публичности. Кто-то из отдельских нежно и вкрадчиво кашлянул.

Петров вздохнул, исподлобья глянул в зал:

– И второе. На улице Ленина, рядом с офисом Сбербанка, на одном из сдаваемых в аренду домов появилась большая вывеска – «Общественная приемная Иосифа Виссарионовича». Попов, – повторно разгоняясь в высоте звукоряда, рявкнул главный полковник, – почему я об этом узнаю в администрации?

– Так я экономическими преступлениями занимаюсь, – пожал мощными рыхлыми плечами поднявшийся полковник, облокотив пивной животик на верхушку впереди стоящего кресла.

– А это разве не экономическое преступление? – делано удивился Петров.

– Так кто ж знает? – вновь пожал плечами Попов. – Может, это какая-то политическая акция, например, от федералов, – на всякий случай попробовал он припугнуть начальство.

– Да-а, – задумчиво протянул главный полковник, – в администрации на этот счет тоже брожение, хотят журналистов туда послать для выяснения обстоятельств.

– Конечно, – обрадовался Попов, – это безопаснее всего, напишут что-нибудь – тогда и посмотрим, какие меры принимать, а в случае чего на журналюг свалим, мол, мы тут ни при чем, а реагируем на обращения трудящихся, ведь они же наверняка появятся на страницах газеты, не попрутся же писаки просто так, придумают письмечко какое-нибудь от граждан.

«Чтоб вам эту бумажку в причинное отверстие», – раздраженно подумал Блинов, лихорадочно прикидывая: сразу написать рапорт об отставке, благо выслуга лет имеется, или же придержать, как козырного туза, а определиться по мере развития событий. Интересно же ковырнуть, за что юношу угробили – вдруг да и обломится что-нибудь эдакое, большущее и зеленое на покой грядущий?

– А ты знаешь, – насмешливо зашипел Петров, спугнув присевшего перед ним комарика, – что устроители общественной приемной давным-давно покойного руководителя нашей страны собирают деньги?

– Какие? – искренне поразился Попов. – Он же как лет семьдесят назад помер.

– Банка стоит на входе, на столе перед охранником, – сухо ответил главный полковник, – трехлитровая, с надписью: «Добровольные пожертвования». Кто не опускает двести рублей, того не пропускают.

Комарик без звука приземлился на запасной аэродром – коричневый гладкий кружочек главной головы управления внутренних дел, растопырил пошире ножки, взмахнул толстым мохнатым длинным хоботком…

– И много желающих? – упавшим голосом полюбопытствовал начальник ОБЭП.

Жало вонзилось в тонзуру первейшего блюстителя порядка. Петров рефлексивно грохнул ладонью по макушке и заорал, гримасничая:

– Сволочь! Это я тебя должен спрашивать, сколько чудиков поперлось к Иосифу Виссарионовичу за помощью и поддержкой, а не ты мне идиотские вопросы задавать!

Сидящие в зале проснулись. Главный полковник наклонился, явив городу и миру лысину с размазанной по ней кровавой кашей бывшего единственного сохранившегося, но теперь убиенного насекомого. Зрелище было явно «восемнадцать плюс», поэтому полковники и важняки вздрогнули, самые сообразительные торопливо достали смартфоны и сфоткали окровавленную макушку начальника, напряглись, дабы правильно прочувствовать момент и перенести это чувство на собственных подчиненных.

«Блин, – подумал тягостно Волобуев, – где ж столько комариков найти, осень-то уже глубокая, чтобы эмоции пореалистичнее передать… а впрочем, попрошу у коллег снимок, распечатаю на цветном принтере покрупнее и на стенку повешу, чтоб боялись».

– В общем, Попов, – разогнулся Петров, зрачки его глаз расплылись во всю радужку, – с тебя по этой ситуации фамилии, имена, явки, что обещают, какие суммы набрали. В случае необходимости привлекай налоговиков, типа неуплата каких-нибудь экскурсионных или экологических сборов.

– Слушаюсь, Виктор Николаевич, – интимно прикрывая веки, проникновенно пролепетал полковник, занимающийся экономическими преступлениями. – И немедленно доложу в течение недели.

– Да уж, – остывая, буркнул Петров, – побеспокойся, пожалуйста.

В большое окно звучно царапнулись большие ветки, заказанного коммунальщикам на спил пятидесятилетнего вяза, помнившего ритмы и групповые драки трех ударных комсомольских строек города. Присутствующие повернулись на стук: дерево порывисто раскачивалось, теряя утонченную листву, отмершие веточки, сухие узловатые сучья.

6.

Рабочий день города и горожан продолжался. Завоняло органическими отходами, накрывшими населенный пункт с юга, понесло окалиной перегоревшего металла от металлургического комбината с востока, бодренько выбросил порцию амбре прокисших дрожжей с севера соответствующий заводик, понесло пороховым перегаром с карьеров двух горно-обогатительных предприятий с запада.

Ветер, шипя и посвистывая, принялся взбалтывать этот гремучий коктейль, сгоняя к окрестностям плотные тучи, невежливо подталкивая так и не выпрямившееся в полный рост солнце к закату.

Прошло восемь часов. Мрачнело.

7.

К театру для детей и молодежи подкатывали шикарные европейские, североамериканские и азиатские автомобили, из которых, шурша волочащимися по пыльному асфальту разноцветными вечерними платьями, мерцая длинными инкрустированными перчатками и поблескивая всевозможных размеров драгоценностями, величаво возникали женщины. Они слегка в сторонке, терпеливо и благосклонно, дожидались солидных мужчин, оприходовавших мелкие детали по окончательной стоянке железных коней, чтобы рука об руку двинуться к вратам Мельпомены. Возле них государственных мужей и достойных спонсоров, – содрогаясь от пронизывающего все швы ненового, кукольного костюмчика тоненького, уже почти зимнего ветерочка, – встречал сам режиссер и волнующаяся от постоянных приливов директриса театра.

Мощные фары заморских технологических диковин и бледная полная луна, – сменившая в декорациях тусклого неба уставшую звезду, но все равно то испуганно ныряющая за облако, то кокетливо выглядывающая из-за него, – вместо побитых ночными хулиганами фонарей дискретно освещали провинциальную ярмарку тщеславия, выхватывая из сумрака заветные буквы на автомобильных номерах: ААА, магическое число 666, железные аусвайсы с большим российским триколором вместо номера региона в правом углу.

Комплекс зданий администрации и постоянно реконструируемый театр разделяла только замощенная черно-белыми брусками площадь, обозначенная ласковым населением полем дураков, поэтому глава являлся на избранные представления пешком, но в сопровождении смешанной половой свиты подчиненных, отчетливо демонстрируя солидным и достойным, а также прочей разночинной публике, кто в доме хозяин.

В этот день, несмотря на семейную трагедию, Иванов-старший двигался, как привык, в театр, дабы положить начало новому театральному сезону. Жена умоляла его остаться с ней, дома, наигранно билась в истерике и пила стаканами виски, но административный шеф был неумолим, поскольку государственные интересы ставил превыше всех остальных. Минимальное, что он позволил себе, – черный батистовый дорогущий платок, из единственного в городе бутика Славы Зайцева, небрежно, со вкусом вставленный в нагрудный карман черного пиджака. Увидев осунувшегося и похорошевшего, как немедленно постановила дамская половина служивых, от горя главу, работники аппарата срочно переоделись в черные одежды, заныканные по укромным местам кабинетов. Мужчины выставили углами черные, в различной ценовой шкале, платочки, а женщины повязали на головы черные, от бархатных до атласных, кружевные ленточки.

Поклонившись до уровня груди главенствующего, главный режиссер пожал его скупо выдвинутую к животу руку и радостно побежал впереди, открывая двери и словоохотливо щебеча о достижениях и некоторых недостатках вверенного ему муниципального унитарного предприятия зрелищного искусства. Директриса старалась не отставать и не затеряться, что было достаточно трудно, поскольку приходилось пробиваться в толпе приближенных, а также своевременно принимать на плечо специально не удерживаемые предыдущим входящим створки. Она была несколько удивлена угрюмым внешним видом административной делегации, поэтому на ходу быстренько перекинулась репликами с начальницей местной культуры, прониклась моментом и, отстав на пару минут, завернув в кабинетик, живенько переодела пиджачок со светло-кремового на темно-синий, злорадно подумав, что режиссер-то весь в белом, праздничном. Обязательно кто-нибудь да спросит: почему, мол, в такую трудную для отечества минуту вы, гражданин, не скорбите? И отговорки, что, типа, не знал ни сном ни духом, послужат лишь отягчающими обстоятельствами.

Завидев Иванова, зрительный зал встал. Глава важно и достойно прошествовал к сцене, на которой уже толпился минут эдак десять весь творческий коллектив, включая свободных от дежурств осветителей и прочий технический персонал.

Пропели горны, вступила барабанная дробь, сверху приспустился билборд об открытии очередного многообещающего и прочая, прочая… И Иванов приступил к награждению отличившихся в прошлом году сотрудников МУПЗИ. Ведущие артисты получили почетные грамоты всех ветвей власти, включая судебную, и скромные денежные подношения от спонсоров в конвертах. А техническим работникам вручили благодарности и сладкие подарки в виде набора конфет местной кондитерской фабрики, не знающей от затоваренности, куда их еще девать. Был отмечен и Мазик, но поскольку его состояние в коллективе было промежуточным, то получил он грамоту и только сладкий набор. А тетю Машу осчастливили признательностью, вероятно, бракованной еще в типографии, поскольку в заглавном слове имелась ошибочка – «Благодарнасть».

После бурных и продолжительных аплодисментов, сопровождавших торжественное действо, и неоднократных истошных воплей «браво!», «бис!», вольнолюбиво испускаемых истинными любителями прекрасного, Иванов низошел в зал и уселся на первом ряду по центру. По бокам осторожненько пристроились особы, приближенные к главе.

Волобуев-Блинов, развалившийся в кресле, выделенном по квоте правоохранителям, внимательно следил за Иваном Ивановичем. Не то чтобы он хотел увидеть нечто, могущее кардинально помочь ему в расследовании, нет, ему были любопытны косвенные реакции пострадавшего, изменения в поведении и настроении, детали переменившегося внешнего образа и нюансы процедурных поступков. По возможности он всегда вначале наблюдал за пострадавшим со стороны, не обнаруживая своей сущности, чтобы составить по возможности объективное представление о характере и привычках одного из главных фигурантов уголовного дела. Знающий – вооружен, есть поле для следственной игры, выявляются зацепки к розыскной интриге, к тому же обыкновенно основной страдатель почти всегда и первостепенный, или ментально, или реально, сопричастник чрезвычайного происшествия.

Наметанным глазом полковник определил, что к Иванову уже приставили охрану: двое крепких мужчин с бритыми затылками свирепых псов, явно бойцов спецназа, бесцеремонно подняв уже устроившихся, закрепились в креслах у прохода в первом и втором ряду.

– Наблюдаете? – влажно прошелестело над ухом.

Волобуев внутренне вздрогнул, но внешне не подал вида, медленно оборотился: так и есть, крыска Оля из Федеральной службы безопасности.

– Скорее сосредотачиваюсь, – мягко поправил Блинов и полюбопытствовал: – А вы какими судьбами? Неужто на спектакль?

– А давайте поработаем в паре, – мило улыбнувшись кончиками узких губ, над которыми торчали по два коротеньких жестких волоска с обеих сторон, незаметных издали, поскольку были бесцветными, но очень примечательными, когда эфэсбэшница пересекала лицом границы личного пространства собеседника, предложила давнишняя знакомая. – Холмс и Ватсон, Мегрэ и как его там, Ромео и Джульетта, – насмешливо продолжила, наконец-то убравшись несколько назад, Оля, – так будет продуктивнее, быстрее, да и излишняя конкуренция нам ни к чему.

– А вы тоже расследуете убийство? – осторожно спросил Блинов.

– Не тупите, – вальяжно прошипела крыска. – Кто ж в этом сомневался? Сын государственного чиновника, пусть и не очень значимого, но тем не менее родина не любит, чтобы без ее разрешения трогали ее людей.

Свет погас. Занавес поднялся. Сцена осветилась с нескольких сторон узкими прожекторами. В зале смолкли.

– Пойдемте в буфет, – игриво касаясь язычком уха, прошептала крыска, – обсудим совместные действия.

За пыльными, проявившимися при направленном резком свете кулисами протяжно закричали, почти завыли. Волобуев-Блинов, начинавший подниматься, от неожиданности упал на сиденье, Оля обернулась, зрители звучно охнули, зашушукались. Крик продолжался по экспоненте. Цепные псы вскочили, правыми руками нырнув во внутренние карманы пиджаков. Актеры на сцене сбились с ролей, растерянно остановились и стали беспомощно озираться, ожидая какой-то команды. Крик в зените сорвался в визг. Упал занавес. На сцену выскочил бледный, как Пьеро, режиссер и срывающимся голосом сказал, что одному из работников театра стало очень плохо, сейчас у него медсестра, и вызвали «Скорую помощь».

Иванов встал, быстренько поднялась и разнополая свита.

– Включите освещение, – грубо и громко потребовал он.

Режиссер замахал кому-то невидимому, пританцовывая от нетерпения. Вспыхнули все люстры.

Иванов достал платочек и, очень не сдерживаясь, промокнул мокрое лицо, фыркая и отплевываясь при этом как животное, внезапно попавшее в глубокую колдобину и подвернувшее копыто, скомкал батист в огромном волосатом кулаке и швырнул под кресло. Полуповернулся к сцене, гавкнул, как привык на планерках:

– Сволочь! Мы тебе деньги бюджетные даем, а ты демонстрации противоправительственные устраиваешь! Разгоню!

Рывком возвратился в прежнее положение и почти строевым шагом, припечатывая старенькую ковровую дорожку полной подошвой изысканного немецкого ботинка, двинулся к выходу. Спецназ, растолкав плечами чиновную публику, пристроился за спиной, автоматически шагнув в ногу – левой, левой…

Театралы поднимались, озабоченно поглядывая, что делают соседи, и подстраивались под коллективно-бессознательный общий лад, который был направлен к дверям. Режиссер полулежал на подмостках, держась за левую сторону груди, возле него суетилась директриса и актеры. Визг медленно, с достоинством, утих.

– Круто! – заценила эфэсбэшница.

– Давненько в нашей провинции не было эдакого, – она пощелкала пальчиками с длинными наманикюренными ногтями, издавая неприятный коротко-костяной звук, – скандальозо.

– Я согласен, – сказал продолжающий сидеть Волобуев. – Давайте попробуем.

Ольга внимательно и остренько посмотрела на него.

– Я отработаю фактические данные с места преступления, – продолжил, морщась, Блинов, – и результаты судмедэкспертизы.

– А что я? – оскалилась в улыбке женщина.

– Мне нужен ваш анализ, – Волобуев-Блинов уставился в далекий лепной потолок, – городских провластных группировок – кому выгодно убийство его сына.

– В письменном виде?

– Да как хотите, как считаете более безопасным для себя. – Он нагло ухмыльнулся Ольге в миловидное лицо.

Они остались в зале вдвоем. Сцена тоже опустела: главного по зрелищам вынесли на носилках подоспевшие санитары «скорой». Хлопнула боковая неприметная дверца, через которую, как показалось крыске, как-то протиснулась успевшая переодеться тетя Маша с красной метелкой и совочком на длинной ручке с закрывающимся и объемным бункером для сбора мусора.

– Извините, – громко спросил ее через длинный ряд зеленых потертых кресел Блинов, – вы не знаете, кто там за кулисами кричал так… необычно?

Уборщица замедленно оглядела сидевших, болезненно сморщилась и, повернувшись, исчезла там, откуда внезапно и вывернулась.

– Чудеса какие-то, – пробурчал Волобуев. – Пора домой, на покой, к синенькому окошку в мир иной.

– До связи, – бросила, обгоняя на повороте, женщина из спецслужбы.

Волобуев-Блинов вздохнул, не торопясь, зашаркал к раздевалке.

Оделся, вызвал такси, постоял на представительном, в железных кружевах крыльце. Прошел к ротонде, устроенной на краю площади, прямо над обрывом меловой горы, на которой стоял театр, задумчиво посматривая на расстилающийся внизу город, черное небо с крупными белыми звездами, среди которых солидно передвигались желтые и красные огоньки невидимых самолетов. В лицо толкались холодные и влажные порывы ветра, похожие на щенячий нос, от которых хотелось плакать и незамедлительно закончить жизнь самоубийством.

По своему долгому правоохранительном опыту полковник знал, что каждое более или менее резонансное убийство какого-либо известного человека всегда соответствовало бессознательному общественному настроению. Это для конкретного человека, семьи или узкой группы людей преступление было трагедией. Для массы же служило неким красным флажком, обозначавшим новые границы возможного действия или бездействия. Его задача, – так он себе постановлял в начале каждого расследования, – найти преступника, посадить за решетку и тем самым показать обществу, что желание расширить плоскость поступков за счет уничтожения неких значимых субъектов ошибочно. Правда, возникал, и не раз, парадокс, когда раздвижения своих возможностей через нивелирование мешающих этому хотело коллективное сознание непосредственно власть имущих, в этом случае полковник примерялся сам с собою через понимание нормы, а не закона. Юридическая установка – теоретическая суть возможных действий разносторонне направленных сил, которая может меняться со временем или режимом. Норма – незыблема и присуща всякому сознательно разумному, ограничивающему себя самостоятельно ради свободы всех. Но, конечно, Волобуев-Блинов всякий раз путался в этих рефлексиях только при начале сложного дознания, но потом постепенно втягивался непосредственно в действие и переставал размышлять на абстрактные темы, а в конце особо не заморачивался, кто прав, а кто виноват, лишь бы факты однозначно свидетельствовали о виновности именно того, кого он поймал.

Сзади загудела машина, он обернулся – подъехало такси, подсвечивая опустевшую площадь ближним ксеноновым светом и сияя желтым нимбом с шахматными клеточками.

Блинов удобно устроился на заднем сиденье, хотя водитель предупредительно открыл переднюю дверь. Он не любил сидеть рядом с руководителями, пусть и обычной железки, любая мало-мальски серьезная авария, несмотря на ремни безопасности, в первую очередь убивала или травмировала именно пассажира на переднем кресле, поскольку в силу инстинкта водитель старался отвести опасность от себя любимого.

«Тойота» двинулась, таксист спросил адрес, Волобуев подробно объяснил, и они замолчали, посматривая через закрытые стекла на скупо освещенные тротуары и редких прохожих. На лобовом стекле перемигивались огни домов и бирки яркой бело-желто-красной рекламы, которые совпадали с редкими крупными частицами дождя, не стекавшими почему-то, как обычно, вниз, а собиравшими в себя более мелкие точки влаги. Округлившись до размера небольшого зеркальца, капли, дробя и искажая, ретранслировали реальность, под напором движения удлиняясь и становясь похожими на нос водителя, а потом укорачиваясь, превращаясь почти в кубик, начиная быть похожими на мимо проплывающие здания.

Мягко тормознули на перекрестке, пережидая красный свет, водитель смачно зевнул, не прикрывая рот, полковник поморщился, водитель быстро глянул на него через зеркало:

– Извините.

– Ничего, ничего, – досадуя, что не сдержался, как можно простонароднее ответил Блинов.

– Просто уже долго на работе, – продолжал оправдываться таксист.

– Я понимаю, – закивал Волобуев, – сам частенько зависаю.

– А вы слышали, – обрадовался начавшемуся разговору водитель, – сына-то Иванова убили.

– Да, – односложно согласился Блинов.

Зажегся зеленый, машина тронулась, но мужчина за рулем продолжал болтать, стараясь громким разговором разогнать усталость и дремоту:

– А не знаете, за что?

– Ну, – подумал вслух полковник, – может быть, деньги, женщины…

– Я считаю – власть, – уверенно воскликнул таксист, – дети таких родителей ничего слаще власти не знают, перед глазами же постоянно мелькает, как за папочкой ухаживают и подобострастничают.

Дождик заморосил меленькой пеленой, сбиваемый движением «тойоты» и, наверное, ветром, в сторону, вниз, к узкой и глубокой реке. Волобуев-Блинов огорчился: утром хотел сам поехать на место преступления и захватить кинолога с собакой, а теперь кому-то повезло, затрутся запахи, смоются движения, расплывутся вмятины…

– Что-что? – неожиданно резко переспросил он таксиста, уловив краем уха нечто странное в его монологе.

– Да вот же, – несколько удивился мужчина, – я вам уже второй раз повторяю: наши-то мужики треплются, что партизаны в районе объявились, и именно они и прихлопнули сынка-то.

– Какие партизаны? – ментовским голосом переспросил полковник. – Почему партизаны?

Водитель даже обернулся, почуяв специальные органы, поскучнел, но все-таки ответил:

– Так не первого начальника убивают, вон в Раю полицейского забили до смерти, до сих пор никого не нашли, а в Николаевске машину гибэдэдэшников сожгли, по слухам, вроде как с патрульными. – И совсем вяло добавил: – А в Подпольном председателю сельской территории через окно голову разнесли из обреза. Ну, вот теперь и до города добрались.

– Вы же говорили, – переменил и смягчил тон полковник, – что из-за власти убили.

– Одно другому не мешает, – вновь несколько расслабился таксист, – если есть партизаны, значит, за ними какая-то власть тоже стоит.

– Народная, – не удержался Блинов.

– А что вы думаете? – не то согласился, не то продолжал настаивать на своем водитель. – Просто так не убивают.

Машина остановилась в указанном микрорайоне возле дома, где жил полковник. Пятиэтажки были старые, давно пора поменять квартиру, купить новую или даже небольшой коттедж, но Волобуев-Блинов привык к вещам из прошлого времени, которые напоминали ему о молодости, резвости мыслей и поступков, и постоянно откладывал покупку.

Он расплатился с таксистом, поблагодарил и вышел. Дождя не чувствовалось, под белесым неживым светом уличного фонаря скрипела старая коричневая груша, теряя последние сморщенные и сгнившие плоды и листья, на люке канализационного колодца валялась пустая желтая подложка из-под свежемороженой курицы.

Дверь в подъезд, как всегда, была раскрыта. Блинов тяжко поднялся на площадку третьего этажа. На лестнице сидела компания из молодых ребят и девчат. Он постоял, посмотрел, как они небрежно, обливаясь, пьют пиво из горлышка, торопливо, ни о чем переговариваясь, возбужденно перебивая друг друга.

– Итак, – негромко произнес Волобуев, уставившись в глаза того из парней, которого определил главным, – десять минут на сборы, потом вызываю наряд.