Синяя Луна

Глиняный человек

Оля пропала в субботу, когда солнце уже клонилось к закату. Лес за деревней был густым, с соснами, чьи ветви сплетались, как пальцы. Она пошла за черникой с соседскими детьми, но те вернулись без неё. «Она просто ушла, – сказали они, – в сторону оврага». Шесть часов поисков – мужики с фонарями, собаки, крики, разносящиеся над деревьями. Когда Олю нашли, она сидела на пне, вся в грязи, с листьями в волосах. Её глаза, обычно живые, были пустыми, как лужи после дождя. «Я была с другом, – сказала она тихо, когда мать, Светлана, прижала её к себе. – Он из глины». Светлана списала это на шок, а отец, Михаил, только покачал головой: «Перепугалась, вот и выдумывает».

Они вернулись домой, в старую избу с покосившимися ставнями. Оля молчала, не ела, только сидела на крыльце, глядя в сторону леса. Светлана пыталась расспрашивать, но дочь отвечала односложно: «Он был добрый. Он меня вёл». На вопрос, кто он, Оля только пожимала плечами и отворачивалась. Через неделю Светлана, убирая в комнате дочери, нашла под кроватью глиняную фигурку. Маленькая, размером с ладонь, без лица, но с чётко вылепленными руками – длинными, с тонкими пальцами. Глина была влажной, пахла землёй и чем-то сладковатым, как гниющая трава. «Оля, что это?» – спросила Светлана, держа фигурку. Дочь подняла глаза: «Он меня охраняет». Её голос был спокойным, но в нём звучало что-то чужое, как эхо.

Светлана хотела выбросить фигурку, но Оля закричала, впервые за неделю проявив эмоции. «Не трогай его!» – вырвалось у неё, и Светлана отступила. Она поставила фигурку на полку, но ночью не могла спать. Ей казалось, что она слышит шорох – тихий, как будто кто-то скребётся под полом. Утром она заметила, что фигурка изменилась. Теперь у неё были плечи, грудь, а на месте лица – намёк на черты: впадины глаз, линия рта. Светлана вздрогнула – лицо напоминало Михаила. Его нос, его скулы. Она позвала мужа, но тот, готовясь к командировке, только отмахнулся: «Глина как глина. Оля играет, и ладно».

Каждую ночь фигурка становилась точнее. К концу недели она была почти копией Михаила – те же брови, тот же изгиб губ. Светлана боялась прикасаться к ней, но Оля каждый вечер сидела рядом, шепча что-то, чего мать не могла разобрать. Михаил уехал в город на три дня. В ту ночь Светлана проснулась от звука, похожего на треск. Утром она нашла фигурку расколотой пополам, как будто её разорвали. Глина рассыпалась в пыль, оставив на полке влажное пятно. Оля, увидев это, не заплакала, а просто сказала: «Он ушёл». Светлана позвонила Михаилу, но его телефон был выключен.

На следующую ночь появилась новая фигурка. Светлана нашла её на полу, у кровати Оли. Глина была свежей, ещё влажной, и теперь лицо было её – Светланы. Глаза, чуть прищуренные, как у неё, когда она смеётся, губы, сжатые в тонкую линию. Оля молчала, когда мать спросила, откуда это. Она только смотрела в окно, где лес темнел, как пятно чернил. Светлана спрятала фигурку в ящик, но ночью услышала шорох – не под полом, а за стеной, как будто кто-то ходил по дому. Она включила свет, но никого не нашла. Ящик был открыт, фигурка стояла на столе, её лицо стало ещё точнее – теперь на нём была родинка, как у Светланы, на виске.

На третью ночь глина исчезла. Светлана проверила полку, ящик, пол под кроватью – ничего. Оля спала, но её дыхание было неровным, как будто она видела сон. Светлана легла, но не могла закрыть глаза. В три часа ночи она услышала шаги – медленные, тяжёлые, с хлюпаньем, как будто кто-то шёл по мокрой глине. Она вскочила, включила свет. В спальне Оли, на полу, были два мокрых следа – больших, без отпечатков пальцев, как будто ступни были гладкими, как камень. Следы вели к окну, но оно было закрыто. Светлана закричала, разбудив Олю. Девочка посмотрела на следы и сказала: «Он пришёл за мной».

Утром Михаил не вернулся. Его телефон молчал, а в офисе сказали, что он не появлялся. Светлана вызвала полицию, но те только пожали плечами – в лесу никого не нашли, кроме старой глинистой ямы у оврага, где земля была свежей, как будто её копали. Оля перестала говорить. Она сидела на крыльце, глядя в лес, и её пальцы шевелились, как будто лепили что-то невидимое. Светлана пыталась увезти её в город, но Оля отказалась, цепляясь за перила. «Он там, – сказала она однажды, указывая на лес. – Он ждёт».

Через неделю Светлана проснулась от холода. Дом был пуст. Оля исчезла, её кровать была покрыта тонким слоем глины, как пылью. Следы на полу вели к двери, а оттуда – в лес. Светлана пошла за ними, но тропа оборвалась у той же глинистой ямы. Она кричала, звала дочь, но лес молчал. Только ночью, стоя на опушке, она услышала шорох – и голос, похожий на Олин, но ниже, глуше: «Мама… он лепит меня». Светлана упала на колени, вглядываясь в темноту, но видела только тени, шевелящиеся, как глина под пальцами.

Деревня зашепталась. Кто-то говорил, что видел маленькую фигуру у оврага, с руками, слишком длинными для ребёнка. Кто-то слышал шаги – хлюпающие, как мокрая земля. Дом Светланы опустел. Она уехала, не сказав ни слова, а изба осталась стоять, с открытой дверью. Соседи обходили её стороной, но по ночам, если прислушаться, можно было услышать: шорох глины, шаги, и голос – то ли детский, то ли нет: «Он лепит… он ждёт…»

Тень в зеркале

Осень в деревне Лесной Край всегда была временем тишины. Листья падали медленно, словно нехотя, а туман, стелющийся по утрам, казалось, скрывал что-то большее, чем просто утреннюю сырость. Деревня была маленькой – всего три десятка домов, окружённых густым лесом, который местные называли Проклятым. Никто не ходил туда без нужды, и даже дети, любившие приключения, избегали его тёмных троп. Говорили, что лес хранит тайны, которые лучше не трогать. Но Анна, приехавшая в Лесной Край из города, не верила в сказки. Ей было двадцать пять, и она искала уединения, чтобы закончить свою книгу. Старый дом её бабушки, пустовавший уже десять лет, казался идеальным местом.

Дом стоял на краю деревни, ближе всех к лесу. Его деревянные стены потемнели от времени, а окна смотрели на мир пустыми, пыльными глазами. Анна приехала в начале октября, когда воздух уже пах сыростью и прелыми листьями. Местные, встретив её на единственной деревенской улице, смотрели с настороженностью. Старуха Марфа, продававшая молоко, схватила её за руку и прошептала:

– Не ходи в лес, девочка. И зеркала в доме закрой тканью.

Анна улыбнулась, думая, что это просто местные суеверия, и поблагодарила старуху. Но слова Марфы засели в её голове, как заноза.

Внутри дом оказался холодным и пах сыростью. Мебель была покрыта пылью, а старое зеркало в резной деревянной раме висело в гостиной, прямо напротив входа. Оно было огромным, почти в человеческий рост, и отражало тусклый свет, проникавший через занавески. Анна провела пальцем по его поверхности, оставив след в пыли. Её отражение смотрело на неё, но что-то в нём казалось неправильным – словно тень за её спиной двигалась чуть медленнее, чем она сама.

Первые дни прошли спокойно. Анна разбирала вещи, чистила дом и писала. Ночами она слышала странные звуки: скрип половиц, шорох за окнами, будто кто-то ходил вокруг дома. Она списывала это на ветер и старость дома, но спать становилось всё труднее. На третью ночь она проснулась от ощущения, что кто-то смотрит на неё. Комната была тёмной, только лунный свет пробивался через щель в занавесках. Анна повернулась к зеркалу – и замерла. В отражении её кровать была пуста. Она сидела, глядя в зеркало, но её отражение отсутствовало. Сердце заколотилось, она вскочила и включила свет. Зеркало показывало комнату, но её в нём не было.

– Это просто сон, – пробормотала она, но голос дрожал. Она закрыла зеркало старым покрывалом и легла спать, стараясь не думать о том, что видела.

На следующий день Анна решила прогуляться, чтобы отвлечься. Она вышла из дома и, сама не зная почему, направилась к лесу. Тропинка, ведущая в его глубину, была едва заметной, заросшей мхом и папоротниками. Воздух здесь был тяжёлым, словно пропитанным чем-то древним. Анна заметила, что птицы не поют, а тишина казалась почти осязаемой. Она прошла несколько шагов, когда услышала шёпот. Он был едва различим, но слова звучали ясно:

– Вернись… посмотри…

Анна обернулась, но никого не было. Шёпот повторился, теперь громче, и она почувствовала, как холод пробежал по спине. Она побежала обратно к дому, не оглядываясь.

Вечером, сидя за ноутбуком, она пыталась писать, но мысли путались. Покрывало с зеркала сползло, и она снова увидела своё отражение. Но теперь в зеркале была не только она. Позади её отражения стояла фигура – высокая, сгорбленная, с длинными руками, свисающими почти до пола. Лица не было видно, только тёмный силуэт. Анна закричала и отбежала к стене. Когда она снова посмотрела на зеркало, фигура исчезла, но её отражение улыбалось. Улыбка была не её – слишком широкая, слишком чужая.

На следующий день Анна пошла к Марфе. Старуха сидела на крыльце, перебирая травы.

– Что в моём доме? – спросила Анна, стараясь держать голос ровным.

Марфа долго молчала, потом вздохнула.

– Твой дом… он стоит на месте, где раньше был проход. Лес не просто лес, девочка. Это граница. Зеркало в твоём доме – оно не просто стекло. Оно показывает то, что живёт по ту сторону.

– По ту сторону чего? – голос Анны дрожал.

– По ту сторону мира. Они хотят выйти. И они видят тебя.

Марфа рассказала, что много лет назад в деревне пропадали люди. Все они жили в доме Анны. Говорили, что зеркало забирает их, но никто не знал, как это происходит. Последним был брат Марфы, Иван. Он вошёл в лес и не вернулся, а перед этим говорил, что видел в зеркале кого-то, кто звал его.

Анна вернулась домой, решив уехать утром. Она собрала вещи, но ночь застала её врасплох. Туман окружил дом, и свет фонарей деревни исчез. Зеркало снова было открыто, хотя она точно помнила, что закрывала его. В отражении она увидела лес. Не комнату, а тёмные деревья, шевелящиеся, словно живые. И фигуру. Она двигалась к ней, становясь всё ближе. Анна хотела отвернуться, но не могла. Её ноги будто приросли к полу.

Фигура вышла из зеркала. Она была выше, чем казалось, с кожей, похожей на кору, и глазами, горящими тусклым светом.

– Посмотри, – прошептала она голосом, от которого кровь стыла в жилах.

Анна закричала, но звук утонул в тишине. Фигура протянула руку, и зеркало начало дрожать. Анна почувствовала, как её тянет к стеклу, словно магнитом. Она сопротивлялась, но её тело двигалось само. Последнее, что она увидела, – своё отражение, стоящее в лесу, с той же чужой улыбкой.

Наутро деревня была тихой. Дом Анны стоял пустым. Её вещи остались на месте, ноутбук был открыт, но экран был тёмным. Зеркало в гостиной покрылось трещинами, но в его осколках всё ещё отражался лес. Местные избегали дома, и никто не заметил, как тень в зеркале двигалась, словно ждала следующего гостя.

Зеркало в подвале

Егор купил дом на окраине небольшого городка, ища тишину после суеты мегаполиса. Дом был старым, но крепким, с облупившейся краской на стенах и скрипучими полами. Он был дешевле, чем ожидал Егор, и риелтор, торопливо подписывая документы, упомянул, что прежние владельцы съехали внезапно, оставив почти все вещи. Егору это показалось странным, но он отмахнулся – ему просто хотелось начать новую жизнь.

Переезд занял пару дней. Егор разбирал коробки, протирал пыль и пытался привыкнуть к запаху сырости, пропитавшему дом. На третий день он решил осмотреть подвал. Дверь туда была тяжёлой, деревянной, с ржавой ручкой, которая скрипела, будто не открывалась годами. Спустившись по шаткой лестнице, он включил фонарик – света от тусклой лампочки под потолком не хватало. Подвал был завален хламом: старыми ящиками, ржавыми инструментами, покрытыми паутиной коробками. В углу, прислонённое к стене, стояло зеркало.

Оно было высоким, почти в человеческий рост, в тяжёлой деревянной раме, покрытой резьбой, напоминавшей переплетённые ветви. Стекло было мутным, с пятнами, но отражало чётко. Егор провёл рукой по раме, стирая пыль, и посмотрел на своё отражение. Оно показалось ему… неправильным. Глаза в зеркале смотрели чуть дольше, чем его собственные, а улыбка, которой он точно не улыбался, мелькнула на мгновение. Он отшатнулся, списав это на усталость, и вернулся наверх, решив заняться зеркалом позже.

Той ночью Егор проснулся от шороха. Звук доносился из подвала – тихий, но настойчивый, словно кто-то скрёбся в дверь. Он лежал, прислушиваясь, пока шорох не стих. Утром он проверил подвал, но всё было на месте, только зеркало стояло чуть ближе к лестнице, чем он помнил. Егор убедил себя, что это игра света или его воображения, и занялся делами.

На следующую ночь он снова проснулся. На этот раз шорох сопровождался слабым шепотом, слов которого он не мог разобрать. Егор спустился в подвал с фонариком, сердце колотилось. Зеркало отражало его фигуру, но позади него, в глубине стекла, стоял кто-то ещё. Это был мужчина, худой, с длинными волосами, закрывающими лицо. Его одежда казалась старомодной, а движения были медленными, словно он плыл под водой. Егор обернулся – за ним никого не было. Он подбежал к зеркалу, коснулся стекла, но оно было холодным и твёрдым. Мужчина в отражении поднял голову, и Егор увидел его глаза – пустые, белые, без зрачков. Он закричал и выбежал из подвала, заперев дверь.

Днём Егор попытался найти информацию о доме. В местной библиотеке старушка-библиотекарь, услышав адрес, нахмурилась. «Тот дом? Там жил старик, лет тридцать назад. Пропал без следа. Говорили, он что-то искал в подвале, какую-то старую вещь. Потом его видели в окнах, хотя дом уже был пуст». Егор спросил про зеркало, но библиотекарь только покачала головой и посоветовала уехать.

Ночью он не спал, сидя в гостиной с ножом в руке. Шорохи вернулись, теперь громче, и дверь в подвал начала дрожать, будто кто-то стучал изнутри. Егор не выдержал и спустился вниз. Зеркало стояло посреди подвала, хотя он точно не двигал его. В отражении мужчина был ближе, его длинные пальцы касались стекла с той стороны. Егор почувствовал, как воздух стал тяжёлым, а тело начало коченеть. Мужчина в зеркале улыбнулся – широкой, нечеловеческой улыбкой, обнажившей острые зубы.

На следующую ночь Егор решил уничтожить зеркало. Он взял топор и спустился в подвал. Но зеркало уже не отражало подвал – в нём был тёмный коридор, уходящий вглубь, и мужчина стоял у самого края, почти касаясь стекла. Егор замахнулся топором, но стекло не разбилось – удар отозвался звоном, а топор отлетел, будто ударился о металл. Мужчина в зеркале шагнул вперёд, и его рука прошла сквозь стекло. Пальцы, холодные и влажные, схватили Егора за запястье. Он закричал, пытаясь вырваться, но зеркало начало затягивать его. Последнее, что он увидел, – своё отражение, стоящее в тёмном коридоре, с той же нечеловеческой улыбкой.

Утром дом был пуст. Соседи заметили, что дверь открыта, но внутрь никто не решился зайти. Зеркало стояло в подвале, как ни в чём не бывало, отражая пустую комнату. Только иногда, в тишине ночи, в нём мелькала тень, и шёпот доносился из глубины стекла, зовя кого-то нового.

Последний поезд

Вадим бежал по перрону, задыхаясь от холодного ночного воздуха. Последний поезд уходил в 23:57, и он успел в последнюю секунду, втиснувшись в вагон, когда двери уже шипели, закрываясь. Внутри было пусто. Ни единого пассажира, только тусклый свет ламп и запах старого металла. Вадим рухнул на сиденье, пытаясь отдышаться. Он возвращался домой после неудачной командировки, и этот поезд был единственным, который он успел поймать. Расписание было странным – никаких остановок, только пункт назначения, городок, о котором он никогда не слышал: Туманная Впадина.

Вагон был старым, с потёртыми красными сиденьями и мутными окнами, за которыми мелькала тьма. Вадим достал телефон, чтобы проверить время, но экран оставался чёрным, хотя батарея была заряжена. Он нахмурился и сунул телефон обратно в карман. Тишина в вагоне давила, нарушаемая только ритмичным стуком колёс. Вадим закрыл глаза, пытаясь расслабиться, но ощущение, что за ним наблюдают, не отпускало.

Дверь в конце вагона скрипнула, и вошёл проводник. Высокий, худой, в форме, которая казалась слишком старомодной – чёрный мундир с золотыми пуговицами и фуражка, надвинутая на глаза. Лицо его было бледным, почти серым, а улыбка – натянутой, как маска.

– Билет, – произнёс он голосом, похожим на шорох сухих листьев.

Вадим протянул билет, который купил в кассе. Проводник взглянул на него, но не взял.

– Не то. Плата другая.

– Какая ещё плата? – Вадим нахмурился. – Я заплатил в кассе.

Проводник наклонился ближе, и Вадим почувствовал холод, исходящий от него.

– Воспоминание, – сказал он. – Одно. Любое.

Вадим рассмеялся, думая, что это шутка, но смех застрял в горле, когда проводник не шевельнулся. Его глаза, скрытые тенью фуражки, блестели, как стекло.

– Давайте серьёзно, – сказал Вадим. – Сколько?

– Одно воспоминание, – повторил проводник. – Или останешься здесь.

Вадим хотел возмутиться, но что-то в голосе проводника заставило его замолчать. Он пожал плечами и сказал:

– Ладно, берите. Воспоминание о том, как я сдавал экзамен по математике в школе.

Проводник кивнул, и Вадим почувствовал лёгкое головокружение. Он попытался вспомнить тот экзамен – напряжённое утро, запах мела, строгий голос учительницы, – но в голове была пустота. Словно кто-то вырвал страницу из книги его жизни. Проводник развернулся и ушёл, а Вадим остался сидеть, чувствуя, как сердце колотится.

Поезд мчался сквозь ночь, не останавливаясь. За окнами ничего не было видно – только тьма, густая, как чернила. Вадим пытался вспомнить другие моменты из школы, но они были на месте, нетронутые. Только тот экзамен исчез, словно его никогда не существовало. Он встал, чтобы пройтись по вагону, но двери в соседние вагоны были заперты. Он был один.

Через час проводник вернулся.

– Ещё одно, – сказал он.

– Что? – Вадим вскочил. – Я уже заплатил!

– Поезд не останавливается, – ответил проводник. – Плата за каждый час.

Вадим почувствовал, как страх сжимает горло. Он пытался спорить, но проводник просто стоял, неподвижный, как статуя. В конце концов, Вадим пробормотал:

– Хорошо… воспоминание о моём первом дне на работе.

Снова головокружение, и ещё одна часть его жизни исчезла. Он не мог вспомнить, как пришёл в офис, как пожимал руку начальнику, как пил кофе с коллегами. Пустота в голове пугала больше, чем тьма за окнами.

Часы тянулись. Проводник возвращался снова и снова, каждый раз требуя новое воспоминание. Вадим отдавал их, сначала выбирая незначительные: день рождения друга, поездку на море, ссору с соседом. Но с каждым разом он чувствовал, как теряет себя. Его детство начало распадаться, как старый фильм, выцветающий на плёнке. Он не помнил лицо матери, вкус её пирогов, звук её голоса. Он пытался сопротивляться, кричал на проводника, но тот только улыбался своей мёртвой улыбкой и ждал.

К утру Вадим был тенью самого себя. Он сидел, уставившись в пол, не в силах вспомнить, кто он и почему здесь. Проводник вошёл снова, и Вадим, с пустыми глазами, прошептал:

– Возьмите… всё, что осталось.

Проводник наклонился, его холодные пальцы коснулись лба Вадима, и последний кусочек его памяти – его имя – исчез. Поезд загудел, замедляя ход. Двери открылись, и проводник указал на выход.

– Туманная Впадина, – произнёс он.

Вадим, или то, что от него осталось, вышел на перрон. Туман обволакивал платформу, и в нём мелькали фигуры – бледные, пустые, с такими же стеклянными глазами, как у проводника. Они не говорили, не двигались, просто смотрели. Вадим не чувствовал страха – он не помнил, что это такое. Он шагнул в туман, и поезд, тихо загудев, ушёл в ночь.

На следующую ночь другой пассажир сел в пустой вагон. Проводник вошёл, улыбаясь.

– Билет, – сказал он.

Голос в радиоприёмнике

Максим нашёл радиоприёмник на чердаке старого дома, куда переехал после развода. Это был громоздкий ящик, покрытый пылью, с потрескавшимся деревянным корпусом и ржавыми ручками настройки. Он принёс его в гостиную, скорее из любопытства, чем из желания слушать. Электричества в доме хватало, но розеток было мало, и Максим подключил приёмник к единственной свободной, рядом с диваном. Когда он повернул ручку, из динамика раздался треск, а затем тишина. Ничего, кроме шума помех. Он пожал плечами и оставил приёмник включённым, решив разобраться с ним позже.

Ночью, когда Максим пытался уснуть, сквозь треск помех пробился голос. Низкий, хриплый, он произнёс:

– Максим, ты опять забыл выключить свет в ванной.

Максим подскочил на кровати. Он точно помнил, что выключил свет. Но, спустившись вниз, увидел, что ванная освещена. Он выключил свет, вернулся в гостиную и уставился на приёмник. Тот молчал, только шипел. Максим решил, что это совпадение, и выдернул шнур из розетки.

На следующий вечер он снова включил приёмник, проверяя, не почудилось ли ему. Помехи вернулись, а затем тот же голос:

– Ты сегодня думал о ней, Максим. О том, как она ушла. Ты винишь себя, но это не твоя вина.

Максим замер. Голос говорил о его бывшей жене, Лене, о ссорах, о её чемодане, который она собирала молча, пока он стоял в дверях. Никто не знал этих деталей, даже его друзья. Он выключил приёмник, но голос не умолкал:

– Ты можешь выключить меня, но я всё равно здесь. Слушай, и я расскажу больше.

Максиму стало не по себе. Он завернул приёмник в старое одеяло и унёс в подвал, но ночью не спал, прислушиваясь к тишине. На следующий день любопытство взяло верх. Он принёс приёмник обратно и включил. Голос заговорил сразу, будто ждал:

– Ты боишься, Максим. Боишься, что я прав. Помнишь, как ты в детстве украл деньги из кошелька матери? Ты до сих пор стыдишься.

Максим почувствовал, как кровь отливает от лица. Это было правдой – мелочь, украденная в восемь лет, чтобы купить конфеты. Он никому не рассказывал. Голос продолжал, перечисляя его секреты: ссору с братом, ложь на работе, ночные кошмары, где он падал в бездонную яму. Каждый раз голос звучал ближе, словно говорил прямо в его голове.

На третью ночь голос изменился. Он стал холоднее, резче.

– Завтра ты умрёшь, Максим. Вечером, в 19:17. Машина собьёт тебя на перекрёстке у дома.

Максим выключил приёмник, его руки дрожали. Он пытался убедить себя, что это бред, но слова врезались в память. Он решил не выходить из дома весь день. Утром он проверил приёмник – тот молчал, но к полудню голос вернулся:

– Ты думаешь, что можешь избежать этого, Максим? Останься дома, и потолок обрушится. Иди в магазин – поскользнёшься на лестнице. Слушай меня, и я скажу, как отсрочить это.

Максим не хотел слушать, но не мог остановиться. Голос рассказывал о его жизни с пугающей точностью: о дне, когда он впервые поцеловал Лену, о снах, которые он забыл, о мыслях, которые он гнал прочь. И каждый раз добавлял:

– Смерть ближе, Максим. Слушай, и я скажу, когда.

Он пытался разбить приёмник, но молоток отскакивал от корпуса, не оставляя следов. Он выбросил его в мусорный бак за домом, но ночью нашёл приёмник на своём столе, включённым. Голос смеялся:

– Ты не можешь избавиться от меня. Я – это ты.

К вечеру Максим был на грани. Он сидел, обхватив голову, пока голос описывал его смерть: