Палата номер 6: Философия повседневности

Феликс Парадоксов

Палата номер 6: Философия повседневности

Предыстория

Глава 0

Предыстория

Осенний дождь исполнял симфонию на окнах психиатрической лечебницы имени профессора Корсакова. Здесь память часто играла теми же фальшивыми нотами.

Трёхэтажное здание, построенное в 1847 году, совершило карьерную трансформацию: от пансиона благородных девиц до санатория неблагонадёжных идей. Вековые липы сбрасывали жёлтые мысли на землю – после долгого сезона размышлений. С облупившейся лепнины фасада осыпалась штукатурка: здание избавлялось от комплексов, обнажая истинную кирпичную натуру.

Доктор Александр Григорьевич Рубин, убеждённый, что все дороги ведут к Фрейду, медленно поднимался по скрипучей деревянной лестнице. Его левая нога, искалеченная в молодости, протестовала против сырости с упрямством старого параноика. Трость отбивала по ступеням азбуку Морзе для глухого мироздания.

В правой руке доктор сжимал папку с документами. Бюрократический артефакт из министерства гласил: «сформировать экспериментальную группу для изучения взаимодействия различных типов мышления в условиях изоляции». Государство решило запереть в одной комнате несколько сумасшедших гениев.

Коридор третьего этажа дохнул дуэтом ароматов хлорки и безысходности. Самые стойкие микробы не искали здесь пристанища. Половицы аккомпанировали шагам скрипичной выразительностью, достойной Страдивари. Из палаты номер 4 доносилось монотонное бормотание – словно кто-то пересказывал историю невидимому рецензенту.

«Интересно, – думал доктор, остановившись у окна с видом на запущенный парк, – кто-то додумался устроить съезд пожаров в спичечной фабрике – и при этом ждать конструктивной дискуссии».

Распоряжение было подписано закорючкой, похожей на электрокардиограмму. Печать подлинная – круглая, колесо истории, катящееся по ухабам. Формулировка – туманная, как диагноз: ни целей, ни ожидаемых результатов. Список фамилий и указание поместить в самую просторную палату – бывшую музыкальную гостиную. Там где юные аристократки терзали фортепиано, теперь предстояло терзать границы разума.

Апостол ненасилия

Первым поселили графа Льва Николаевича Толстого. Того, кто отказался от графства с тем же энтузиазмом, с каким другие отказываются от диеты. Старца привезли промозглым октябрьским вечером, укутанным в крестьянский тулуп, впитавший все запахи русской деревни. При нём небольшой холщовый мешок с бельём и дорожная сумка, набитая исписанными мелким почерком листами. Литературная селёдка под шубой: слои мыслей чередовались с пластами эпистолярных откровений.

Санитар Михалыч, кряжистый мужик с усами, достойными отдельной главы в «Войне и мире», помогал графу устроиться на койке у окна. Комната представляла собой музей эволюции сумасшествия: пять железных кроватей в прошлой жизни были орудиями инквизиции, серые байковые одеяла способные согреть разве что воображение, и стены, сохранившие идеологические пласты эпох. Нынешний успокаивающий зелёный покрывал прежние слои голубого и жёлтого.

– Зачем вы меня сюда привезли, любезный? – на лице старика читалось осознание, что его «Путь жизни» привёл в тупик. – Не безумен я. Хотел только жить по совести.

– Так все говорят, Лев Николаевич, – Михалыч расправил простыни набитой рукой, привыкшей разглаживать не только постель, но и морщины бытия. – За двадцать лет работы я понял: жить по совести – и есть самое настоящее безумие. Мир-то наш по другим законам устроен.

Старец воззрел с интересом, обнаружив персонажа для своего нового романа:

– Вы мудрый, Михалыч. Почему же вы здесь работаете?

– А где же ещё? – усмехнулся он, сворачивая цигарку с поразительной сноровкой. – В трактире – от мудрости до мордобоя один стакан. В церкви – батюшка не даст конкуренции. А здесь такие умы собираются! На днях философа привезут. Немца. Фридрих Ницше фамилия. Бога похоронил, а потом удивлялся, что на поминки никто не пришёл.

– Несчастный, – вздохнул писатель, аккуратно раскладывая на тумбочке рукописи – пасьянс «Найди смысл жизни». – Без Бога все мы, что книга без читателя: содержание вроде есть, а понять некому.

– Оно так, только вы Бога ищете, он хоронит, а жить будете вместе. Быть может, правда где-то посередине: то приходит на обед, то уходит в отпуск. Под стать нашему главврачу.

Пророк Заратустры

Фридрих Ницше прибыл через два дня. Вторжение немецкого нигилизма в русскую лечебницу – явление неизбежное и катастрофическое. Два дюжих санитара с трудом удерживали невысокого, но сверхчеловечески сильного философа. Глаза его полыхали огнём, который Прометей не рискнул бы украсть.

– Ihr versteht nichts! Gar nichts! – сверхчеловек извергал диалектический коктейль. – Я создал философию будущего, а вы запираете меня с прошлым! Mit diesem alten Grafen! Заговор морали рабов против морали господ! Вечное возвращение в психиатрическую лечебницу?!

Медсестра Вера Николаевна, женщина строгая, держала наготове шприц. На усталом лице жизненный опыт оставил больше следов, чем перо редактора на рукописях Толстого. В руках был последний аргумент в любом философском споре.

– Герр Ницше, пожалуйста, успокойтесь. Здесь вас никто не обидит. Вы находитесь среди друзей… или как минимум среди тех, кто считает себя таковыми, что в нашем мире почти одно и то же.

– Друзей? – Немец повернулся, явив миру грацию разъярённого носорога и обнаружил создателя «Войны и мира». Проповедник любви читал одухотворенно, силой духа преображая больницу в библиотеку Ясной Поляны. – Великий моралист! Апостол непротивления злу. Кто насилует разум своими многотомными романами! Писатель с эго масштабов Российскую империи!

Волны «нового мышления» разбивались о вековую мудрость.

– Заратустра и толстовец в одной клетке! Это ли не доказательство, что Бог не просто умер, но и оставил нам своё извращённое чувство юмора?

Создатель «Войны и мира», привыкший, что его слушают даже тогда, когда он молчит, неспешно отложил книгу. Том Евангелия на греческом языке он читал, чтобы не снисходить до перевода, как простые смертные:

– Не проповедую смирение, друг мой экзальтированный. Проповедую любовь деятельную, а не пассивное принятие зла. Хотя задумываюсь: не является ли зло активной формой глупости?

Смех Ницше смог бы заставить Фрейда включить в свою теорию новую главу – Танатос.

– Любовь! Опиум для масс… ой, перепутал с Марксом, вы моралисты на одно лицо! Сильный не любит – он берёт! Сверхчеловек без любви, что альпинист без лифта!

Санитары усадили нигилиста на кровать напротив писателя, создав идеальную композицию для картины «Две крайности русской души, одна из которых почему-то немецкая». Вера Николаевна убрала шприц.

– Спорить с вами будет занимательно, – процедил немец, внезапно осознав, что его безумие не самое выдающееся. – Вы не из тех идиотов, что окружали меня последние годы. Искреннее заблуждение достойно уважения.

– Радуюсь, что можем беседовать, – покачал головой граф. – Истина рождается в споре.

– Истина? – фыркнул философ. – Бред! Но об этом мы ещё поговорим.

Повелитель стульев

На следующей неделе доставили Остапа Бендера. Даже законы физики с трудом могли удержать его на одном месте. Великого комбинатора привезли из полицейского участка, где он провёл ночь после грандиозного скандала с археологическим подтекстом.

Предводитель дворянства убедил половину города в существовании подземного хода к сокровищам Романовых, спрятанным под ветхой церковью. Когда обманутые вкладчики обнаружили вместо сокровищ канализационный коллектор, сына лейтенанта Шмидта спасло оперативное вмешательство психиатров. Они признали его слишком творческим для тюрьмы, но недостаточно нормальным для свободы – диагноз, который можно поставить большей части населения.

Идейный борец за денежные знаки вплыл в палату с осанкой оскорблённого Наполеона. Его костюм был помят с художественным мастерством. Шарф обмотан вокруг шеи с небрежностью, доступной только тем, кто часами тренируется перед зеркалом.

Комбинатор осмотрел палату глазами риелтора:

– Господа философы и моралисты! Перед вами стоит жертва чудовищного непонимания! Я хотел облагодетельствовать человечество, дать ему то, в чём оно нуждается больше, чем в хлебе – надежду!

– Ложную надежду, – заметил апостол мира, повернувшись к вновь прибывшему.

– А разве есть другая? – парировал Шмидт-младший, элегантно бросив портфель на свободную койку с таким расчётом, чтобы он приземлился в самый центр. – Надежда либо ложная, либо несбыточная – третьего не дано. Моя надежда имела конкретный адрес и обещала материальные дивиденды!

– Позвольте представиться: Остап Ибрагимович Бендер, идейный борец за денежные знаки и практикующий нигилист по отношению к Уголовному кодексу. Вы, господа, создаёте теории, – он многозначительно посмотрел на слушателей, – я провожу полевые испытания на живых людях. Все счастливы, если обман красив. Разве вера в подземный ход хуже веры в загробную жизнь?

Сын великого революционера встал и решительно прошёлся по комнате, инспектируя тумбочки:

– Чем вас здесь кормят? Надеюсь, не манной кашей? Терпеть не могу манную кашу – она вязнет в зубах. Она напоминает мне о детстве в приюте и несбывшихся мечтах стать миллионером к тридцати годам. Впрочем, я ещё молод – у меня в запасе целых четыреста способов законно отъехать в Рио-де-Жанейро!

Немец с нескрываемым интересом разглядывал великого комбинатора:

– Вы воплощаете мою философию в жизнь! Сверхчеловек в миниатюре, создающий ценности из воздуха! Браво!

– Благодарю, герр… Ницше, если не ошибаюсь? – магистр остроумия изобразил полупоклон. – Вы пишете о сверхчеловеке, а я создаю сверхдоходы из сверхдоверчивости. Показываю, что каждый может стать сверхчеловеком, если правильно преподнести идею. И мне платят за это.

Яснополянский мыслитель рассматривал Остапа без осуждения, скорее с любопытством естествоиспытателя:

– Вы манипулятор и мошенник.

– Я предпочитаю термин «инженер человеческих душ и кошельков», – парировал амбассадор великой мечты о стуле. – Не желаете сыграть в преферанс? Карты – великий учитель жизни: одни ходят с козырей, другие – с шестёрок, но все неизбежно бывают биты.

– Азартные игры – удел слабых умов, не способных выдержать напряжение подлинного бытия, – отрезал создатель Заратустры, барабаня пальцами по своему дневнику.

Бендер достал из кармана потрёпанную колоду, которая чудом избежала конфискации:

– Азарт – это квинтэссенция воли к власти, дорогой философ! Желание победить, не замутнённое моралью. Вы же сами учили: мораль – изобретение слабых. Преферанс – место, где сильный и слабый равны. Пока карты не лягут на стол… и я их не помечу.

Великий фантазер

Четвёртым обитателем палаты стал барон Мюнхгаузен. Его доставили с Сенной площади, где он устроил «кратчайший путь к звёздам», демонстрируя полёт на пушечном ядре с помощью самодельной катапульты. Когда изобретение эффектно самоликвидировалось, едва не превратив зевак в невольных участников групповой левитации, барона решили познакомить с достижениями современной психиатрии.

Его привели два санитара. По мнению укротителя ядер, это была почётная гвардия. Его поношенный военный мундир хранил на себе следы всех исторических эпох. Усы гордо стремились ввысь – в том направлении, куда недавно планировало отправиться всё тело.

– Я предлагал им билет в будущее! – барон смахнул с мундира обломки несбывшихся надежд. – Хотел показать, что можно летать, если верить в это! А они вызвали полицию – последнее прибежище тех, кому не хватает воображения!

Главный специалист по обналичиванию надежды воспринимал всех как потенциальных инвесторов его несуществующих предприятий:

– Барон Иероним Карл Фридрих фон Мюнхгаузен! Собственной персоной! Тот самый, который вытащил себя из болота за волосы?

Повелитель невероятных фантазий отвесил галантный поклон – практика веков придворного этикета:

– Это была коса, а не волосы. Журналисты любят приврать! Болото то же было не простое, а зыбучие пески Аравийской пустыни. Но принцип тот же – человек способен на невозможное, если не знает, что это невозможно!

Великий моралист, поглаживая бороду, с интересом смотрел на путешественника за грань реального:

– Воистину ли веруете в сии фантасмагории, или сознательно творите миры словесные?

Мюнхгаузен уселся на койку и снял сапог:

– Дорогой друг, ваше удивление достойно награды. Не просто помню – ношу их на себе! Вот этот шрам, – он закатал рукав, обнажив белёсый след на предплечье, – турецкая кривая сабля. А эта отметина, – он приподнял седые волосы на виске, – прусская пуля. Хотела пробить голову, но, ознакомившись с содержимым, предпочла изменить траекторию!

– Память – фокусник хитрее вас, – вмешался Фридрих-провокатор. – Мы помним не то, что было, а то, что хотим помнить. Каждое воспоминание – акт творчества.

– Тогда я величайший творец! – барон вскочил на табуретку. – И если мир не даёт мне достаточно приключений, я создам их сам! Что плохого в том, чтобы сделать жизнь ярче? Разве лучше прожить правдивую скуку, чем увлекательную небылицу?

Апостол мира перешёл в наступление:

– Истина подобна воде – прозрачна. Ложь, что вино – затуманивает разум.

– В мире, лишённом смысла, создавать его – единственный достойный поступок, – заметил Ницше. – Истина – не голая женщина, чтобы за ней гоняться.

Для Великого махинатора любая интеллектуальная дискуссия была лишь прелюдией к финансовой операции:

– Господа идеалисты! При надлежащем финансировании гарантирую материализацию ваших истин и небылиц! Предлагаю учредить акционерное общество «Фантастическая ложь как истинный смысл бытия». Себя рекомендую на должность скромного директора!

Укротитель ядер поднял руку:

– Что если все вы правы? Я выбираю полёт на ядре, граф – прощение и пахоту, герр Ницше – танцы над бездной, а господин Бендер – архитектуру комбинаций.

Князь теней

Самым загадочным обитателем палаты стал Ночной гость. Он появился перед рассветом, без сопровождения, материализовался из темноты. Элегантный господин неопределённого возраста – настолько неопределённого, что календари в его присутствии сбивались со счёта.

Безупречный чёрный костюм был вырезан из самой ткани мироздания. Трость с серебряным набалдашником в виде головы пуделя. На безымянном пальце поблескивал странный перстень с чёрным камнем.

Первым делом незнакомец направился к забытому всеми креслу у окна и уселся в него с грацией кота. Древняя мебель приняла его без скрипа.

– Доброе утро, господа, – произнёс он, не оборачиваясь, абсолютно уверенный, что мир вращается вокруг него. Голос его был глубоким, с едва уловимым акцентом, словно он выучил все языки мира, но намеренно сохранил этот акцент как сувенир из путешествия в вечность. – Прекрасное собрание. Психиатрия определённо прогрессирует, собирая в одном месте столь разнообразные проявления человеческого гения.

– Простите, но кто вы? – Патриарх Ясной Поляны вглядывался в тень.

Гость повернулся, и присутствующие вздрогнули. Один его глаз был чёрным, как космическая пустота, другой – зелёным, как первородный соблазн.

– Называйте меня Воланд. Этого… катастрофически достаточно.

– Что вас сюда привело? – поинтересовался великий комбинатор, мгновенно распознав в госте мастера манипуляций.

– Когда мне скучно – страдают цивилизации, – Воланд погладил набалдашник трости. – Каждый из вас создал свою вселенную. Мне любопытно: что случится, когда они столкнутся? Родится ли новая истина или это будет красивое безумие?

– Одно не исключает другого, – процедил немец, разглядывая странного соседа с подозрением. Всю жизнь он утверждал, что Бог умер, а теперь, возможно, встретил его антипода лично.

– Именно! – Загадочный собеседник отвернулся к окну, давая присутствующим возможность прийти в себя. – Грань между мудростью и безумием тоньше паутины. Особенно здесь, где стены слушают внимательнее, чем люди.

– Вы говорите загадками, – барон приблизился, звеня медалями. – Это я решительно одобряю! Жизнь без загадок скучна, как прусский военный устав!

Доктор Рубин

Доктор Рубин, делая утренний обход, остановился у массивной дубовой двери палаты номер 6. Изнутри доносились оживлённые голоса:

– …истина в простоте и любви к ближнему!

– …истины нет вообще, есть только воля к власти!

– …истину можно продать тому, кто больше заплатит!

– …я встречал Истину лично, прекрасная дама в Венеции!

– …истина в том, что все вы забавны в своих поисках…

Доктор повернулся к Михалычу, который нёс поднос с завтраком:

– Как они, Михалыч? Не передрались ещё?

– Да что вы, Александр Григорьевич! – усмехнулся санитар. – Они только языками воюют. Толстой про любовь, Ницше сверхчеловеком всех крушит. Остап может устроить встречу с истиной за умеренную плату. Барон её из пушки расстреливал. А Воланд… тот просто сидит в том кресле и улыбается, как кот, что слизал не только сливки, но и всю молочную промышленность заодно.

– И что вы об этом думаете?

Михалыч поставил поднос на пол, почесал седой затылок:

– Я думаю, что кто-то очень умный или очень безумный решил собрать их здесь. Человечество устало от обычных ответов. Колумба считали сумасшедшим, пока он Америку не открыл. А потом стали считать гением, хотя он всё равно думал, что приплыл в Индию.

Доктор задумчиво кивнул. Пришла ещё одна бумага – инструкция о том, что беседы пациентов палаты номер 6 должны документироваться. Рубин подозревал, что цели эти не только научные. Наверху затеяли игру, правил которой не знал никто.

– Знаете что, Михалыч, пусть говорят. Может быть, безумие пятерых даст миру больше, чем здравомыслие миллионов. Как сказал бы Ницше: «Нужно иметь в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду».

Он вошёл в палату с уверенностью Данте, ступающего в первый круг ада.

– Доброе утро! Как вам спалось в вашем новом доме? Надеюсь, уже не считаете стены клеткой для свободных мыслей?

Повелитель ночи откинулся в кресле:

– Это не дом. Это сцена. А за ней всегда есть режиссёр.

– Я буду суфлёром, – улыбнулся Рубин. – Хотя, полагаю, вам подсказки не нужны.

Барон подскочил:

– А я – зрителем в первом ряду! Обожаю хороший театр! Особенно когда в нём играют правдивее, чем в реальности. Однажды я видел такой правдоподобный спектакль, что актёры состарились прямо на сцене!