Валькирия

Игорь Озёрский

Валькирия

Выражаю благодарность Ольге Спасёновой (Валькирии) за поддержку и вдохновение, Екатерине Петри за неоценимую помощь в создании произведения и построении психологических аспектов, консультантам-участникам СВО: Максиму Волгину, Андрею Прохорову и Юрию Земцову (однокашнику, выпускнику МГЮА им. О.Е. Кутафина), а также другим участникам СВО, которые приняли решение остаться инкогнито.

Всем защитникам отечества посвящается. Повесть основана на реальных событиях. Имена персонажей изменены.

Я слышал, что в начале всего был звук. Мне сложно в это поверить и ещё сложнее представить. Конечно, это не повод отвергать какие-либо идеи, но всё же. Проще понять то, что можно осязать или видеть. В этом убеждены материалисты, так считаю и я. В основе всего лежит материя. Чёткая, структурная и понятная. Но там, где я провёл всю жизнь, люди начинают задаваться и другими вопросами. Хотя трудно назвать кого-то из них идеалистом. Некоторые становятся такими со временем, но лишь до тех пор, пока вновь не оказываются на свободе. Наверное, оттого, что за решёткой свобода и есть основной ориентир, но как только она становится реальной, все идеалы развеиваются, и остаётся лишь грубая песчаная пустошь искалеченных душ. Мне много приходилось о таком размышлять. Об этом я думаю и сейчас, находясь здесь – в зоне проведения специальной военной операции. Месте, где материальное и идеальное сплетаются в единую неразрывную цепь, сдерживающую нас на линии боевого соприкосновения.

Может показаться, что я философ, но это не так. Мне и самому сложно сказать, кто я. Солдат? Боевая единица? А может быть, боевой ноль? Ведь воевать меня не учили, а мир состоит из нулей и единиц. Хотя и это уже неточно, ведь какой-то учёный доказал обратное. Мир – монета, где орёл и решка представляют собой единое целое. По крайней мере, так объяснял в столовой один из заключённых. И хоть сам я в разговоре не участвовал, слушал его внимательно. Надо сказать, такими вопросами задаётся не каждый. Да только если все дни одинаковые, о чём ещё можно думать, раз такая способность тебе дана? Прокручиваешь в голове события, потом пытаешься их забыть, но они кошмарами всплывают тёмной пеной над кипящей водой. Когда всю жизнь находишься взаперти, начинаешь многое воспринимать иначе. И в какие-то моменты даже сложно сказать, жив ты или уже нет. Или… ещё нет.

Слушаю разные разговоры, но всегда держусь в стороне. Или, вернее будет сказать, другие держатся в стороне от меня.

Холодный воздух проникает в лёгкие, а следом горло обжигает сигаретный дым.

– Сорок седьмой, подъём!

Медленно поднимаю голову. Передо мной дежурный с разбросанными по лицу прыщами. Юнец, что старше меня по званию. Хотя званий здесь нет. Так же, как нет и имён.

Я поднимаюсь.

Теперь он смотрит на меня снизу вверх.

– Сорок седьмой, – повторяет дежурный и отдаёт приказ собирать амуницию.

Сорок седьмой. Этот позывной остался у меня с колонии. Надо сказать, что мне он нравится. Символично. А я люблю символизм. Четыре означает смерть. А семь…

Столько человек я убил.

Дежурный всё ещё на меня смотрит, и я читаю в его глазах презрение. Для него я зверь, а может быть, и того хуже. Отребье, не заслуживающее даже того, чтобы дышать. Уверен, он хочет, чтобы меня отправили в первых рядах. Как приманку, наживку, мясо. Ну что ж… С учётом всего, что я сделал, этот путь представляется мне оправданным. Хочется так думать или хотя бы верить…

Дежурный поторапливает меня, и я направляюсь к блиндажам. Наслаждаюсь тем, как под ботинками тихо хрустит земля. Меня окружают осуждённые, прибывшие в зону военной операции. Некоторые из них мне знакомы – тоже из колонии особого режима. Здесь около сотни человек, разбитых на штурмовые отряды и отряды огневой поддержки. Помимо осуждённых, есть и профессионалы: разведчики, сапёры, операторы беспилотных летательных аппаратов.

Возле нашего блиндажа, затаившегося в густом кустарнике и покрытого маскировочной сеткой, собрались солдаты. Когда я подхожу, один из них при виде меня начинает улыбаться и подзывает, взмахнув рукой.

– Седьмой! – кричит он. – Иди сюда!

Остальные с удивлением смотрят на него. Некоторые кидают в мою сторону косые взгляды, чтобы убедиться, действительно ли приветствие предназначается мне. Насколько я помню, этот парень – из колонии-поселения. Мошенничество или что-то вроде того. Тот ещё фрукт. Его здесь так и прозвали. Он вроде хотел себе другой позывной, но что-то не прижилось.

– Сорок седьмой… – поправляю я, делая ударение на первое слово, но Фрукт, не обращая внимания, указывает на вещи, разложенные на земле. – Зацени, какую снарягу нам подогнали. А жрачка какая!

Он показывает на индивидуальные наборы питания.

– Картофельный суп с фрикадельками есть, прикинь! – Фрукт поднимает одну из банок и подкидывает её в руке. – Ну чё, пакуемся?

Я смотрю, как Фрукт складывает в рюкзак еду. Его движения судорожные и нервные, словно он быстрее хочет покончить с этим. Улыбка застыла гримасой на его лице, и теперь она напоминает маску. Маску, скрывающую страх. Мне хочется как-то подбодрить его, но я не нахожу для этого слов. Молча беру рюкзак и тоже начинаю складывать в него вещи.

– Седьмой, – тихо произносит Фрукт, распределяя по подсумкам гранаты и магазины. – Говорят, этим вечером здесь будет Валькирия…

Фрукт ждёт от меня ответа, но я молчу.

Валькирия… Я здесь недолго, но слышал о ней не раз. Только мне не особо верится в реальность её существования. Скорее всего, Валькирия – очередная легенда для поддержания морального духа бойцов, большинства из которых завтра уже не станет. После штурма никто и не скажет, реальна она или нет. Приедет завтра или, быть может, была вчера. Женский дух, дева, парящая над полями сражений, призывающая души погибших идти за ней. Но Валькирии существуют лишь в сказках, а сказки закончились уже давно. Для меня же никогда и не начинались. Теперь мы здесь, и пора бы это уже понять.

Сворачиваю термобельё и убираю в рюкзак. Нам нужна не Валькирия, а Фортуна. Достаю из кармана куртки шеврон с надписью «Спаси и сохрани», который вчера мне дал волонтёр-священник, и прикрепляю на рукав. Теперь только я и Бог, или, как говорят здесь, солдат удачи. А Валькирия… Нет. Верить в такое я уже давно перестал. Пара запасных ботинок. Тёплые носки. Горелка. Нож.

Когда вещи собраны, командир собирает роту и нарезает задачи. Все внимательно его слушают, а я всматриваюсь в лица собравшихся здесь людей. Мне это кажется важным. Хочу знать, кто будет рядом в момент сражения, где ценой ошибки может стать моя жизнь. Хотя это не самая большая утрата, ведь с детства меня сопровождала Фемида, с трудом удерживающая тяжёлые чаши в руках.

В глазах окружающих меня людей я вижу огонь. Они верят, что обретут свободу. Жизнь – единственное, что у них осталось. Но у каждого здесь, как и у всех, она всего лишь одна. Конечно, это несправедливо. Предусмотрительнее было бы дать им несколько про запас. Пусть и не девять, как у котов, но хотя бы две или три. Но что есть, то есть. Присутствующим грех жаловаться. Свой второй шанс они уже получили.

Командир говорит о том, что наше подразделение создано для прорыва наиболее сложных участков обороны врага. Наступление начнётся с восходом. Заходить будем малыми группами по три-четыре бойца со стороны солнца. Основная задача – это захват и удержание позиций противника.

– Что с мирняком? – раздаётся из толпы вопрос.

– Спасать, ясен хрен! – отчеканивает командир. – За что же бьёмся!

Рота отвечает одобрительным гулом, а я наблюдаю за солнечным светом, едва пробивающимся сквозь облака. Прохладные порывы ветра кусают кожу, и я стараюсь воспринять каждое уходящее мгновение. Кто-то поблизости рассказывает, что ожидает его на большой земле, и я отхожу, чтобы не слышать этого. Меня там не ждёт никто.

В рядах солдат вдруг начинается какое-то оживление. Меня охватывает тревога. Пытаюсь найти взглядом Фрукта, но он затерялся в толпе.

– Валькирия, Валькирия, – доносится до меня шёпот, и я инстинктивно поднимаю голову вверх, словно она действительно должна снизойти с небес. Мгновенно образуется толпа, и раздаётся шум. Кто-то хлопает в ладоши, а кто-то кричит. И до меня долетает звук.

Звук, подобный которому ранее я никогда не слышал. Прекрасный голос, не содержащий слов. Он пронзает пространство обворожительной песней сирен и незримыми крючками цепляет меня и тянет к его источнику. И даже если бы я захотел воспротивиться этой силе, то вряд ли бы смог.

Звук набирает силу, и я прокладываю путь сквозь толпу. Некоторые недовольно ворчат, но при виде меня отходят в сторону. В толпе замечаю Фрукта. Его оттеснили несколько крепких парней, и он тщетно пытается что-то высмотреть из-за их широких спин. Хватаю Фрукта за рукав и увлекаю за собой. Никто не осмеливается преградить нам дорогу.

Мы оказываемся в первом ряду, и мне достаточно одного лишь взгляда, чтобы понять: передо мной Валькирия и всё, что говорили, правда. И хоть крыльев за её спиной не видно, я знаю, что это действительно она. Прекрасная дева, спустившаяся к нам с небес.

В руках Валькирия держит скрипку, а её смычок быстрыми и точными движениями рассекает воздух. Её чёрные волосы отливают сталью, а прекрасные глаза горят чёрным огнём. С натянутых струн слетают звуки и пулями пронзают пространство. Они проникают прямо в меня, и я чувствую, как замирает сердце, а вместе с ним – и весь окружающий мир. Ветер. Облака. И даже последние солнечные лучи. Словно во сне, поворачиваю голову и вижу, что все вокруг застыли точно так же, как и я. Будто сотни змей взвились над головой Медузы Горгоны и всех нас разом обратили в камень.

Затаив дыхание, я наблюдаю за движениями Валькирии и плавными изгибами её тела, за тем, как она, продолжая играть, изящно переступает с ноги на ногу. Мне представляется, что передо мной живая скульптура, сошедшая с древнего мраморного постамента. Произведение искусства, такое же изысканное, как и музыка, которая рождается в движениях смычка. И если в самом начале был звук, то принадлежал он скрипке.

Звучание становится выше, и вместе с ним я чувствую, как моя душа тоже стремится вверх – туда, где обитают ангелы. И хоть всегда я думал, что мне уготован ад, теперь начинаю верить, что Валькирия способна изменить и это. Она проходит мимо меня, и я улавливаю тонкий аромат её тела. Ко мне внезапно приходит осознание того, что она реальна. Так же реальна, как и все мы, оказавшиеся здесь. Богиня, но из плоти и крови. А значит, и её кровь может пролиться на эту землю. От одной этой мысли голова идёт кругом, и вдруг взгляд Валькирии замирает на мне, словно она может слышать, о чём я думаю. Но стоит ли этому удивляться? Ведь она – богиня, а богам свойственно читать мысли смертных.

Заглядываю в её бездонные чёрные глаза, но сразу опускаю взгляд. То ли оттого, что не считаю себя вправе в них смотреть, то ли потому, что боюсь: Валькирия увидит, кто на самом деле перед ней стоит. Убийца, недостойный музыки, которую она играет.

Делаю над собой усилие и поднимаю взгляд. Валькирия по-прежнему смотрит на меня, и на её глазах я замечаю слёзы. И до меня доходит. Валькирии неважно, кто перед ней. Для неё нет хороших или плохих. Она смотрит на нас и видит не преступников или отбросов общества, а мужчин… Людей.

Мы здесь – на рубеже миров. В огненных водах Пучай-реки, протекающей между царством живых и мёртвых. Только это для неё и важно. А музыка – слёзы, которые она по нам проливает, последние звуки жизни, ведь дальше звучать будет только смерть.

Грудь заполняется теплом. Впервые в жизни кто-то делает что-то для меня. Видит во мне человека. А человек, как известно, боится смерти. Даже тот, кто страстно её желает. Поэтому прекрасная Валькирия здесь. Играет для тех, к кому жизнь оказалась не особо добра. Она понимает, что люди, которые стоят перед ней, вероятно, больше стоять не будут. И её музыка, проникая в каждого, освещает самые потаённые уголки души. Все же слышат и чувствуют её по-своему. Для кого-то это нить Ариадны, дающая надежду и указывающая путь домой. Для меня – колыбельная, похожая на ту, что перед сном напевала мать. Только эта колыбельная укладывает меня в могилу.

Валькирия пристально вглядывается в меня, её глаза немного сужаются, словно она действительно может читать мысли, и вдруг опускает скрипку. Музыка прерывается так резко, что повисает гробовая тишина. Валькирия достаёт из кармана флиски маркер и смотрит на мой шеврон.

– Спаси и сохрани, – одними губами произносит Валькирия и ставит на нём свою подпись.

«Спаси и сохрани», – повторяет из воспоминаний мама, и, как наяву, я чувствую прикосновение её руки. Лица окружающих исчезают, будто перед представлением гаснет свет. Возникает ощущение, что я проваливаюсь в сон. Цвета и запахи растворяются в образовавшемся сумраке, и мама читает перед сном молитву. Так она делает каждый вечер, а перед уходом целует в лоб. «Ничего не бойся», – шепчет она, и я всякий раз прошу остаться ещё ненадолго. Засыпаю под мамин голос, звучание которого напоминает скрипку.