Сердце в огне

Константин Лесницкий

Сердце в огне

Глава ?

Внимание!

Курение вредит вашим душам…

Бах! Бах! Бах!

Зарыпела ржавчина, трущаяся о рассохшийся брус, залязгали в пазах разболтавшиеся железяки.

У огня сидело что-то. Нестриженое чудище с огромным ртом, набитым кривыми зубами. Оно вытащило из пасти фигурку, которой выдалбливало клыком дырки под глаза.

Кто смел тревожить его покой?

Ужасный хозяин доковылял до двери, хрюкая, булькая и сморкаясь, схватился за ручку волосатой лапищей и тихонечко приоткрыл. В ушах зазвенело от стона петель, похожего на треск разверзающихся ворот в ад.

Квакнул с перепугу. Не успел захлопнуть – в щель всадили сапог. Тьма приняла очертания амбала с двумя шарообразными глазами, и дверь за спиной гостя сама собою затворилась.

Хозяин облизнулся и кашлянул. В ответ незнакомец выставил на него большую ладонь. Хозяин потряс, но резко понял, что тот его не приветствует, а требует что-то отдать, и отдёрнул руку.

– Чё?

– Талоны.

Молчание продолжилось. Кривозуб шумно втянул слюну, разглядывая пришельца. Тот неожиданно притопнул. Урод попятился, но уже не так опасливо. В бешеных глазах и квадратной челюсти, выхваченной пламенем очага, словно вырубленной из обломка скульптуры, он узнал старого и очень дурного знакомого.

– Мраморщик!

– Ты мне должен двести тридцать четыре талона, – прогудела глотка, как латунная труба.

Глаза Кривозуба чуть не выкатились, но он успел их придержать, разминая веки мокрыми пальцами, похожими на мозолистые паучьи лапы.

– Сколько?

– Двести тридцать четыре.

Кривозуб зарычал. Задрал губу, показал налитые кровью, оплетённые синими сосудами дёсны.

– Что? Нету?

Замолк. Поглядел искоса и исподлобья.

– Не.

Уселись.

Жуткого вида создание шмыгало носом, втягивая воздух пастью, а путник по прозвищу Мраморщик, имеющий внешность человека, совершающего массовое убийство каждый вечер ровно за час до ужина, наблюдал. Снизу доверху по его громадному лицу шла борозда, похожая на вмятину от железного прута, сам он широко ухмылялся большущими губами и всё глядел, глядел из-под брови, однако хозяин дома не слишком нервничал. Он ковырял охотничьим ножом фигурку, придавая ей карикатурные очертания обнажённой девушки.

Кривозуб зыркнул. Они уставились друг на друга.

– Что?

– Что?

Хозяин нахохлился, выпучил глаз. Начал медленно подниматься из-за стола. Тень вздыбилась чёрной кошкой.

– Что?

– Что, что?

Они сближались. Кривозуб залез на стол коленкой. Мраморщик был такого роста, что ещё только начал подниматься, а уже почти столкнулся с ним лбами.

– Что?

– Что-что!

– Что, что-что?!

Ножки стульев ёрзали со скрежетом, отдавая едва слышимо под землю, вглубь половиц…

Там, глубоко под толщей, испещрённой червями, слизняками, костями и корешками, сквозь густую, как патока, тьму пробирался кто-то. Пахло глиной, соляной кислотой и сырым дубом, балки потрескивали от напора земли. Воздух наполняли ядовитые споры чёрной плесени, парящие вокруг керосиновой лампы, объятой дрожащим нимбом, точно голова святого, отделённая от тела, снятая с потрескавшейся иконы, чтобы служить проводником в бездне мёртвой шахты…

Судя по склизкому полу из утрамбованной глины и вкраплениям жёлто-белёсой крошки повсюду, это была старая меловая штольня, совершенно точно не расчитанная на рост ползущего по ней существа. Оно цеплялось длинными руками за перекладины, как обезьяна за сучья подземных деревьев, хоть не с матом, но с руганью проползая всё дальше и дальше.

Вдруг табличка. На десятки развилок не слышалось ни шагов, ни чавканья сапог, даже летучие мыши не били крыльями. Найти указатель в таком могильнике – сверхъестественная удача. Или же длиннорукий исследователь оказывался здесь не в первый раз, о чём подумать было странно, ведь эта часть туннелей давным-давно была брошена и вот-вот бы потолок обрушился ему на лысую башку.

В ореол керосинки заплыло лицо с зашитыми глазницами. Веки забугрились слева направо, глазные яблоки ползли по тексту:

“Оставь надежду, всяк сюда входящий (картёжная)”.

– Прелестно. Очень хорошо!

Не заставила себя ждать оранжевая тень в конце тоннеля, позволившая ищущему, наконец, народиться на свет из давящей со всех сторон, холодной, пропахшей лежалым металлом утробы Зла.

Шахтёрскую каморку заполнял круглый столик, лопнувший от влаги. Слева он припирал к стенке двух совершенно одинаковых девиц, лупающих четырьмя глазами на прибывшего гостя, а справа анонима в капюшоне. Половину картёжной, и без того даже на собачью будку не годной, откусила включённая газовая плита, потому стояла невыносимая жара. Мшистые, покрытые паутиной подпорки с трудом удерживали прогнувшийся металлический лист на потолке, с которого мерно капала вода.

Было так тихо, что слышалось, как свечной жир потрескивает, и где-то сверху погукивали едва-едва голоса: “что? Что! Что? Что-что! Что, что-что”…

Длинный попытался выпрямиться, но жахнулся головой о перекладину.

– А-х-х… Наваждение!

Он зашипел, растирая потную макушку. У него был очень морщинистый лоб, большой нос, кожа нездорового глинистого цвета и смешные оттопыренные уши.

– Добрый вечер! То есть, утро. Вечер был в последний раз, когда я осведомлялся о времени суток. Вы разрешите мне присесть?

Человек в капюшоне ничего не ответил.

– Можно, – одновременно сказали девушки. Вид у них был какой-то перепуганный, но всё-таки не напуганный.

– Спасибо, а вы не против? – не дал отмолчаться второму длинный. Близнецов он счёл допустимым посчитать за одного игрока. Никого из присутствующих он ранее в картёжной не встречал.

Капюшон зашевелился, усевшись на другую ногу, шорох одеяния заглушил вздох.

– Пожалуйста, – ответил он. Стульями служил рыхлый грунт.

На столе лежал охотничий дробовик.

Длинный блистательно улыбнулся белыми, как кварц, зубами. Он поставил керосинку, кое-как просочился и уселся третьим, подпирая дверь спиной, а потолок затылком.

– А что это у вас готовится, такое замечательное?

Лёгкие слипались от сладкого запаха пищи. Лист металла на потолке покрывали мириады капелек испарины, постепенно сползающих к центру, словно множество хрустальных паучков, падая вниз, разбиваясь о ледяное дуло ружья. Шлёп. Шлёп. Шлёп.

Та из близнецов, что сидела ближе к плите, сняла бурую от жирной копоти кастрюлю и поставила на край стола. Пар, казалось, вытолкнул крышку вверх, так легко она взлетела и так много клубов пошло от бурлящей отвратительной разнородной массы гнилостного цвета с вкраплениями слизистых волокон.

– Это мы плиту притащили, – сказали девицы.

– Плита, замечательно, девушки. Только ведь там же… Хотя, действительно. Почему нет? – прервался длинный. Не стоило произносить вслух. Хорошо, что близнецы не попытались пролезть в дыру, которая была на том месте, не хватило жизнеутверждающего любопытства. Может, приняли за прореху между коридорами, каких множество в шахте, и не придумали ничего лучше, как закрыть её плитой.

Длинный одёрнул рукава пиджака, едва покрывающие локти, отточенным движением достал глянцевую коробочку, вытащил оттуда бумажную палочку и поджёг от свечи.

– Что это? – буркнул капюшон.

– А вы не знаете?

– Говори.

– Это сигареты, лишь сигареты. Их нужно поджигать, чтобы вдыхать дым!

Потрескавшиеся губы смешали пар с табачной гарью. Близнецы общими усилиями накладывали кашу в облупленные эмалированные миски.

– Фу-у-у! – унюхали.

Капюшон зашмыгал носом.

– Вкусно пахнет. Дай сюда.

– Пожалуйста!

Длинный отдал недокуренную половинку, перебирая карты, изучая позиции фигурок. Он успел как раз вовремя, понял сразу, как только заглянул в картёжную, по лицам, звукам и запахам – игра ещё не началась.

Капюшон затянулся. Выпустил раз облачко, два облачко, три. Не успел длинный отвлечься, как увидел, что в руках у того ничего не осталось.

– Ах, что же вы, и фильтр выкурили?!

– Фитр… Что?

– Часть после ободка нельзя курить! А впрочем, что вам будет. Раз вы здесь сидите, вам не то что не навредит, пойдёт на пользу, – язык у длинного уже размялся, он становился всё веселее, скалился всё шире, предвкушая начало партии, вступая в странный конфликт с хосписной тишиной каморки, нарушаемой лишь шумом газовых цветочков на плите.

Капюшон нюхал пальцы. Близнецы высунули языки, бекая вовсю, а потом принялись уплетать варево, чтобы заглушить смрад табака.

– Позвольте, милые девушки, я рискну предположить. Никак не могу удержаться! Вы ведь, наверное, Почки? Не так ли?

У близнецов глаза стали как четыре вытаращенные виноградины. После этого они ими забегали, причём взгляды двигались чётко по одной траектории, будто принадлежали одному существу.

– Ну… Н-н-н-да-а? Да нет! Нет. Да. Нас так зовут! Но это не значит, что мы те самые Почки! Это просто имя. Обычное имя. Да!

Длинный снисходительно усмехнулся и закинул в зубы ещё сигарету, продолжая выстраивать башенки из фишек. Капюшон залез голой рукой в дымящую кастрюлю, накладывая себе жратвы. Может, у него выдался дурной день, и он был чем-то раздражён. Карты он взял той же рукой, какой лез в баланду.

– Так и быть. Буду обращаться к вам по вашему самому обычному имени!

– Да! По обычному имени!

С этими словами близнецы откупорили бутылку и стали передавать по кругу – каждый наливал себе сам. По картёжной вдобавок к чаду и сигаретной горечи добавился дух алкоголя неизвестной породы, то ли пивной трижды перебродивший, то ли винный заплесневелый.

– Позвольте, – длинный принялся тасовать колоду. – Я в этой комнате обыкновенно работаю ведущим! Услужу и вам. Ваши ставки?

Капюшон бахнул об стол палкой колбасы, затвердевшей не хуже дубины.

– А вот моя, пожалуйста, – длинный высыпал горку гаек.

Почки прожевали кашу, синхронно проглотили, будто долго для этого тренировались, опрокинули по стакану бормотухи и выпалили:

– Ставим секрет!

– О, как интересно! Очень интересно.

Карты закружились, заметались меж тощих пальцев. Семёрка бубен улетела мимо. Капюшон заглянул ведущему в лицо. Тот в ответ выгнул бровь.

– Что с твоими глазами?

– Чтобы видеть, глаза не нужны, – продолжил тасовать, улыбаясь.

– Особенно там, – прошипели Почки, показывая на дверь обратно в шахту.

Длинный обеспечил игроков картами, предварительно при помощи тонкой мимики поинтересовавшись у Почек, раздавать им обеим или на двоих. Те кивнули – обеим. Разобрали начальные запасы фишек, распределили фигурки: в центре стола была нацарапана кольцевая дорожка с пометками разных цветов и цифрами.

– Слышишь.

Длинный внимательно поднял брови. Капюшон оглянулся, словно у него за спиной кто-то мог поместиться.

– А ещё есть?

– Сигареты? Конечно! Берите!

Капюшон прикурил уже умело, встряхнул с таким видом, будто это была не вторая в его жизни сигарета, а тысяча вторая, и блаженно затянулся. Блаженно – длинный только предположил, лицо скрывал покров темноты…

Как вдруг ведущего парализовало. Он перестал трясти кости, готовился прежде к броску. Почки стукнули чашками по столу. После этого воздух запищал от такой тишины, будто крошечные невидимые жучки забрались всем присутствующим в уши и в один момент вырезали барабанные перепонки острыми лапками-пилами.

Капля пота выбежала из виска длинного, спасаясь бегством по щеке. С металлического листа на потолке звонко капнуло на ружьё.

Шлёп.

Рука, которой человек в капюшоне держал сигарету, была чёрно-сиренево-синего цвета, как у вмёрзшего в лёд утопленника, провалившегося в прорубь по зимнюю рыбалку.

Почек настолько выбила из колеи тишина, что начали искать причину и тоже узрели. Глаза у обеих надулись, как у карасей, по глоткам обратно из желудков выползло по комку каши. Они чудовищным усилием опустили их обратно, прижались друг к другу крепче сиамских близнецов и прошипели (зачем-то им было необходимо сделать это вслух):

– Пиявичье отродье!..

Не успел звук этих слов донестись до человека в капюшоне, как раздался грохот, на карты брызнуло бульоном. Почки завизжали, капюшон заорал матом, длинный вскочил, врезался в металлический лист, зазвонивший, как гонг. Крышка второй кастрюли, всё это время томившейся на плите, выстрелила, как из пушки, и оттуда выпрыгнул дымящийся кусок мяса, шлёпнувшись прямо в гору фишек, оттуда на пол. Извалявшись в грязи, он принялся скакать повсюду, разбрызгивая кипяток.

– Чтоб я сдох, проклятье!

– Ай-ай-ай-ай! – вопили Почки.

– Ловите его, ловите, Пиявка меня высоси!

Мясо делало кульбиты, загремела посуда. Почки полезли прятаться под стол.

Хаос продлился несколько секунд, пока кусок не шлёпнулся перед капюшоном. Тот, прицелившись, с молниеносностью коршуна вцепился в него острыми когтями, разорвал напополам, забросил куски обратно в кастрюлю и прикончил крышку сверху кирпичом.

– Что ни игра в картёжной, то приключение! – рассмеялся длинный, пытаясь распутать узел из собственных конечностей.

Почки едва успели поднять бутылку прежде, чем всё вылилось. Вернули на стол чашки, миски. Теперь-то игра точно могла начаться, когда все источники возможных происшествий обезврежены.

Все, кроме одного.

…

Кривозуб с Мраморщиком кружились, схватившись под руки, то в одну сторону, то в другую, расплёскивая самогон:

– Сияет Сердце нам одним, для нас лишь пламень дня!

Они ржали и брызгали слюной, прыгая всё сильнее, будто силясь пробить ногами дубовый пол.

– Ни дня не проживём во тьме, судьбу свою кляня!..

В печную трубу ворвался порыв ледяного ветра, пламя затрепыхалось. Дом погрузился во мрак.

Время сгустилось. Огонь разгорелся. Мраморщик и Кривозуб уставились на окно. На улице ещё темно, значит, это было не Сердце.

Кривозуб поставил кружку. Доковылял до окна. Мраморщик положил руку на самый здоровенный из кинжалов на поясе. Тьма. Слабенький свет лился с подоконника на землю, по которой стелился подозрительный туман…

…

Железный лист на потолке завибрировал. Земля затряслась, и отовсюду на каморку налёг низкий гул.

– Что за звук?!

– Быть может, Сердце вопит. Кто знает.

– Ещё не время. Только полночь. Это не Сердце, – упали слова капюшона, как три гильотины одна за одной.

Почки уплетали склизкую массу. Настал их черёд. Длинный протянул кубики, которые в его ладонях казались крохотными, как две горошины. Одна схватила, потрясла и бросила, вторая разыграла карты. Припали к еде, наклоняя тарелки, стараясь за ними спрятаться.

Длинный бросил кубик. Фигурка прошагала раз, два, три…

Синий квадратик.

– Извольте пропустить ход! – передразнил его капюшон, но не едко, пытаясь спародировать, а мрачно, с угрозой. Что значилось в этом, понять было нельзя.

Длинный прокашлялся, поднеся крепко сжатый кулак ко рту, а потом опустил его на стол, не разжимая. Игра, которой они были заняты, являлась гремучей смесью из всего – невозможно понять ни правил, ни цели. Каждый круг порядок действий с предметами то перетасовывался, то менялся совсем. Фигурки то участвовали в игре, то нет, то король бил даму, то дама короля, количество фишек то влияло на выигрыш, то служило исключительно на потеху порочной жажде к накопительству.

– Ещё дай.

Длинный глянул вбок, столкнувшись с протянутой синей рукой с чёрными ногтями, загнутыми, отрощенными до лезвийной остроты.

– Позвольте… – растянул он белую улыбку. – Дело в том, что сигареты у меня не бесконечные, и они стоят недёшево. Как бы я ни хотел, я не располагаю больше возможностью вас угощать.

Капюшон не двигался, словно на картинке. Видимо, он осознал, что тайна его личности оказалась раскрыта из-за неудачно поставленной на стол керосинки, давшей чуть больше света, чем было необходимо.

Одну сигарету капюшон положил на стол перед собой, откладывая удовольствие, а вторую закурил. Движения стали быстрыми. Спешил сделать затяжку.

Картёжная – самая нейтральная из всех нейтральных территорий в Подсердечье, длинный знал это. Здесь раб и хозяин сидят вместе, пьют из одной бутылки, едят из одной кастрюли. Ему ничто не могло грозить, нет, совершенно не могло грозить, но откуда же тогда эти валы, расходящиеся льдом по его коже, и почему становится жарче, если конфорки уж давно выключены…

Почки хлестали с горла. Не помогало. Они слегка засмеялись без всякой причины и медленно, как на шарнирах, повернулись к длинному.

– А давай вот, это… Узнаем друг друга получше!

Тот от неожиданности ударился затылком о дверь. Горка фишек рассыпалась. Он начал собирать их по одной.

– Да… Так и быть. Почему нет.

– Хорошо! Вот ты, – спросили они. – Ты веришь?

– В кого, простите? В Великана?

– Нет. В бога.

– В Великана не верю. В бога верю.

– Не понимаем, – сами пожалели, что спросили. – Это ещё как?

По спинам стекал пот. Обе они были абсолютно голые.

– А потому что я богопротивен, значит, бог таки есть!

Длинный рассмеялся. Почки на секунду застыли, а потом вдруг ка-а-ак расхохотались. Они завизжали и завалились на спины, принявшись бить ногами по столу, причём ступни рассекали воздух с поразительной одновременностью, точь в точь как отражения в зеркале.

Фигурки посъезжали со своих делений, столбики фишек превратились в кучки. Длинный смеялся то громче, то тише, Почки то валялись с визгами, то поднимались, вытирая слёзы. Они пытались поймать момент, чтобы перестать смеяться, поглядывая друг на друга, но никак не могли, и смеялись, смеялись через силу…

Почему они смеются?

Рядом с капюшоном сидел монстр. Громадный обугленный скелет в таком же балахоне, только на тридцать размеров больше. Он упирался спиной в потолок, нависая прямо над его макушкой, пожирая его пустыми глазницами, излучающими багровый свет, крепко сжимая гранитные зубы, не издавая ни звука. Капюшон уже раз сто покосился на свою кружку, видя в ней отражение красного сияния, пытаясь понять, наяву ли это. Может, он один его видел?

Почему они смеются?

– А что же там на поверхности? – не переставал скалиться длинный, щёки затекли. – Червячок не принёс?

– А мы там уже давненько не были. Тут блуждаем. Попьяне!

– А-а, вот как. Пить меньше надо, дамочки.

– Да мы ихор в последний раз отведывали ещё два урожая назад! С тех пор ни глотки в каплю.

– А как же водка?

– А водка она и у Великана на горбу водка!

– Вот как… Значит, проводите время в подземельях. Что ж, оно и понятно. Я и сам предпочёл переселиться сюда. Лучше уж потаскать уголь за миску баланды от медных людей, чем… Ха-ха! Думаю, вы понимаете.

– Ага-ага, – закивали Почки, мотая волосами, а потом добавили очень недовольно: – Да там, наверное, уже и вместо Сердца светит какая-нибудь Задница!

Длинный усмехнулся.

– Разве что задница Пиявки.

– Гном.

Все окаменели. Длинный со скрежетом позвонков повернул голову на человека в капюшоне.

– Твоя работа служить. Ты от неё сбежал. Радуйся, что тебе позволили.

Он кашлянул с хрипом, лишившись способности дышать.

– А что до поверхности…

Почки навострили уши.

– Там обитают мудрецы. Послушать их, так небо – печь железная, а люди угли в ней. Горят.

Изо рта капюшона вылетал дым. Близнецы сглотнули слюну. Они со всей дури старались сохранять неподвижные лица, хотя очень хотелось сморщиться. Табак уже полностью выместил собой и вонь баланды, и алкоголь.

– Кто твой хозяин?

– П-п… Знаете… Я бы не хотел отвечать, господин.

– Я тебе уже не господин. Раз мы здесь, ничто не имеет смысла.

Капюшон был в одном мгновении от того, чтобы спросить ещё что-то, от чего поджилки игроков окончательно бы рассыпались, как лопнувшие струны гитары, но лишь вздохнул. Он отодвинул затвор ружья когтем, убедившись, что оно заряжено.

– Продолжим.

Последние ходы. Почки покосились на длинного, длинный на капюшона, капюшон на Почек. Исход был очевиден. Доигрывать не было смысла, и вместо того, чтобы передвинуть фигурку на несколько очередных жалких делений, длинный отбросил.

– Что ж, как, думаю, всем очевидно, победа за вами, мой друг.

Он отодвинул капюшону свою ставку – кучку гаек. Тот ликовать не спешил. Почки толкались, яростно шипя друг на друга. Они проиграли, теперь их ставка по праву принадлежала капюшону.

– Милые Почки! Если я не ошибаюсь, ставка у вас была… особого своеобразия.

– Да! Да-да. Да?

Почки суетились. Наконец, они сложили руки и задрали носы:

– На самом деле мы – мощи.

Капюшон фыркнул.

– И это секрет? Ещё бы сказали, что вы бабы, а то не понятно.

– Технически, мы не женщины и не мужчины, – заумно добавили они. – У органов не может быть пола!

Стоило Почкам договорить, как они застыли, пялясь куда-то в пустоту. Прямо на капюшона. Почему так смотрят…

Как вдруг четыре глаза Почек стрельнули вверх, потом опять на капюшона. Тот не выдержал, метнулся, обернувшись, и увидел воочию, что над ним нависло. Мертвец со смоляной шершавой шкурой, натянутой на череп с горящими красным глазницами, словно сгусток неупокоенных душ, погибших когда-то в пожаре. Капюшон отвернулся так резко, что чуть не опрокинул кружку.

Не комментируя, длинный стал собирать остатки фишек. Часть валялась на полу, где им суждено было остаться навеки среди тысяч потерянных ранее, пол уже наполовину из них состоял и хрустел, когда на него наступали.

Капюшон держал в руке целую обойму из десятка сигарет. Одним мощным вдохом он укоротил их до половины, но не до конца, зная, что ему ещё предстоит их докурить, взял со стола ружьё и вставил в рот.

Ба-бах!

Длинный прочистил мизинцем ухо. От выстрела стоял звон.

Ткань налипла на обломки черепа синекожего. Раздался противный хруст, словно внутри его тела кишели миллионы сороконожек, одеяние забугрилось, и провисшая на месте вырванного дробью куска головы ткань начала подниматься…

Длинный шмыгнул носом, тасуя колоду. Почки три раза моргнули сферическими глазами, напрочь белые, как вернувшиеся с войны новобранцы. Левая зажмурилась и запрокинула бутылку.

Гульп, гульп, гульп, гульп…

Капюшон зарычал, запыхтел. Сплюнул чёрную жидкость. Он отложил дробовик на его законное место, смачно жахнул кулаком по столу и взял оставленные сигареты. Девять.

– Где? Ты взял?! – рявкнул, приподнявшись.

– Позвольте, вон же, укатилась одна.

Глянул. На земле. Вся промокла.

– Какая утрата…

…

Мраморщик держался за пивную кружку, наполненную доверху водкой. Кривозуб стоял посреди комнаты враскоряку, глазищи бегали от окна к двери.

Стук. Хозяин подпрыгнул с перепугу, а потом сгорбился, подкрадываясь ко входу.

– Кто там?!

Вдруг постучали за спиной. Кривозуб тявкнул, чуть не споткнувшись, выставил нож на окно.

Прилип к стеклу. Кромешная темень. Долго приглядывался, пока в глотке не запекло. Он понял, что видит в шаге перед собой чью-то морду…

Во тьме вспыхнула полумесяцем улыбка.

– Доброй ночи, честные селяне!

Кривозуб задёрнул занавеску, принявшись ходить туда-сюда. Мраморщик следил за ним искоса.

Стук. Кривозуб заметался. Щеколда! Забыл! Он бросился ко входу, но не успел, дверь приотворилась, и внутрь просунулась кривая рожа.

– А вот и я!

Кривозуб с двух ног влетел в дверь. Гость едва успел вышмыгнуть, чуть нос не отбило. Вскочил, хотел к щеколде, дверь начала толкаться. Придавил плечом с рыком, пытаясь попасть защёлкой в паз.

– Что же вы так сопротивляетесь, я же лишь пришёл с миссией!

– Пошёл вон! – гаркнул Кривозуб.

– Пошёл вон, мы великанщики! – добавил Мраморщик.

– Но ведь я же не о Пиявке болтать с вами пришёл!

Кривозуб сильнее налёг, дверь дёргалась, гость оказался демонически силён, хоть и хозяин не был задохликом. Он упирался уже со всей дури, шаркая сапогами.

– Ведь я же знаю, кто вы.

Кривозуб замер. Дверь перестала толкаться. В щель протиснулся нос.

– Вы задолжали. Много задолжали, господин охотник.

Гость заметил Мраморщика.

– Ах, и вы здесь… Впрочем, не думаю, что вы меня тронете. Я лишь скромный миссионер.

Кривозуб и Мраморщик переглянулись. Второй кивнул. Первый злобно зарычал и бросил дверь, отойдя в сторону.

Внутрь сначала протянулись руки, похожие на ивовые ветви, потом голова и сутулые плечи. Гость снял шляпу и выпрямился с тонкогубой улыбкой, упёршись затылком в потолок. Он перехватил под обух топор с длинной ошкуренной рукоятью и небольшим навершием с угрожающе острым зубом на тыльной стороне. В отполированном лезвии отражалась кислая рожа Кривозуба.