Оправдательный приговор

«Чудной он!» – говорили деревенские бабушки с оттенком почитания и восхищения. Такова уж была традиция русской деревни, где издревле почитали всех чудных и убогих, как отмеченных особой печатью.

И бабушки искренне возлюбили Ваньку именно за то, за что возненавидела жена – за наивность суждений, нелепость одежды, равнодушие к стрижке, бритью и вообще к своему внешнему виду, и, главное последствие поражения молнией – искреннюю детскую улыбку, которая не сходила с его круглого лица.

Утраченные профессиональные навыки Ваньки компенсировались открывшимся у него удивительным даром – к нему стали льнуть все животные, которых он встречал на своем пути, будь то дикие звери или домашняя животина. Не было на деревне ни одного кота, ни одной собаки, которые бы не почтили его своим вниманием; птицы безбоязненно клевали хлеб из его рук, и даже бодливые коровы и быки колхозного стада смиренно склоняли перед ним свои буйные рогатые головы. Стоило ли говорить, что после этого совет деревенских бабушек единогласно принял решение доверить Ваньке самое дорогое, что у них было – своих коз.

Так Ванька стал пастухом козьего стада. Козы слушались его беспрекословно – он говорил с ними на каком-то странном, одному ему понятном языке, чему я сам стал свидетелем, когда увидел его в первый раз.

И сейчас, по прошествии почти сорока лет, я так и вижу его низкорослую фигурку, выныривающую из утреннего лугового тумана, сопровождаемую парнокопытной свитой. Слева от него шествует дозорный – резвый черный козел, наводящий, по одному мановению Ваньки, порядок в стаде с помощью острых рогов; справа – белая коза с раздутым выменем. В руках у Ваньки – пара крошечных белых козлят, почти новорожденных, которых он бережно прижимает к груди. Восторженное блеяние матери выражает ее безграничное доверие. Стадо следует по его стопам послушно, словно рота солдат за своим командиром… Странное, завораживающее зрелище. Именно тогда я и окрестил его про себя «повелителем коз».

Усердная служба Ваньки щедро вознаграждалась бабушками: он не знал нужды ни в хлебе, ни в молоке, ни в сыре, ни в печеной картошке; в его узелке частенько водились и сало, и вареные яйца, а иногда перепадал и жареный цыпленок. Регулярно снабжали бабушки Ваню и «огненной водой» самопального производства. Поначалу Ванька, смущаясь, как ребенок, отказывался от спиртного, но бабушки настаивали, и приходилось уступать.

Так, благодаря заботе бабушек, Ванька начал понемногу возвращаться к «взрослой» жизни. С их помощью вспомнил он и о своей прежней привычке курить.

Исчезновение Ваньки в один из погожих майских дней 1982 года совпало с достаточно громким событием для поселка.

II

В конце мая утром ко мне в кабинет вошел прокурор района.

По мрачному выражению на его грубом морщинистом лице, окутанном табачным дымом, я понял, что случилось что-то серьезное.

– Василий, собирайся. В поселке Д. убийство. Там обнаружен труп неизвестного с множественными ранениями. Свидетелей практически нет. Чувствую, ты еще помучаешься с этим делом. Назначаю тебя руководителем следственной группы. Приступай.

Предчувствия прокурора оправдались. Помучаться пришлось не только мне, но и всей оперативной группе.

Я посмотрел на карту района. До поселка Д. было более сорока километров по разбитой дороге, место довольно глухое, болотистое, окруженное сплошным лесом. Впрочем, почти все деревни Гусь-Хрустального района, спрятавшиеся в густых лесах Мещеры, были труднодоступными, а дороги к ним были сущим адом.

Предчувствуя не один день тяжелой работы, я предупредил жену о длительной отлучке, забежал к старшему сыну в школу, отвел младшего в детсад.

– Опять поехал на труп? – оптимистично спросил меня Владик, провожая до калитки. Владику уже шесть, и он прекрасно осведомлен о причинах моих частых отъездов. Я лишь печально улыбнулся в ответ, потрепав его по голове.

К полудню наша оперативная группа добралась до глухой деревни.

Участковый провел меня к месту происшествия. Пройдя за покосившийся бревенчатый дом, стоявший на окраине селения, мы услышали громкое жужжание мух, обозначавшее место нахождения тела. На пустыре, среди мусора и битого кирпича, поросшего молодой крапивой, находился труп крепкого мужчины лет пятидесяти, лежащий в луже черной, запекшийся крови. Лицо убитого было покрыто густым слоем грязи с кровью, на теле были множественные колото-резанные раны, над которыми роями вились серые мясные мухи. Кровь уже начала разлагаться и запах стоял тяжелый.

Я начал составлять протокол осмотра происшествия.

– Запиши, тридцать два ножевых ранения! – снимая очки, сообщил мне Экгардт, наш судмедэксперт. Иван Иванович происходил из поволжских немцев. Он всегда поражал меня выдержкой и поистине тевтонским хладнокровием в любых ситуациях. Никогда я не видел брезгливости или смятения на его непроницаемом лице. Лишь однажды за годы совместной работы мы с ним увидели нечто такое, что заставило нас выпить по стакану чистого девяностошестиградусного спирта, чтобы не сойти с ума от увиденного. Но сейчас перед нами был просто труп убитого мужчины, и еще довольно свежий.

Когда мы омыли лицо покойного от крови и грязи, понятые опознали в нем своего соседа, жителя этого же поселка.

– А, да это Пашка! – разочарованно протянул пожилой селянин, явно не испытывая сожаления по поводу его ухода из жизни. – Пашка Хвостов, наш пастух! Я всегда ему говорил, что рано или поздно этим все и кончится!

Явно удивленный, что смерть Пашки привлекла внимание такого количества «серьезных людей с города», понятой пояснил мне, что покойный одиноко проживал в деревне уже несколько лет, работая пастухом колхозного стада коров. По причине его хронического пьянства, жена с двумя детьми давно покинула его, уехав в город.

После беглого допроса понятого я составил план работы. Прежде всего, мне нужно было установить все детали о личности Пашки, его характере, привычках, установить круг его друзей, недругов и определить перечень всех лиц, которые могут что-либо пояснить по факту убийства. Ясно было, что мы застряли здесь надолго, и я договорился с правлением поселка о предоставлении нашей группе служебных помещений на время расследования. Наш штаб расположился в здании поселкового совета. В этом же здании нам приходилось и ночевать.

Началась обычная рутинная работа следователя. Первая, наиболее вероятная версия, которая приходила в голову – бытовое убийство на почве пьянства. Но зачем было наносить столько ударов? А если это «походя» сработал проезжий гастролер? Случайный собутыльник, недавно освободившийся из мест лишения свободы? И сейчас убийца уже едет в каком-нибудь проходящем поезде за тысячу километров отсюда… Тогда уж точно, ищи ветра в поле. Всесоюзный розыск, бесплодные поиски и в итоге – «глухарь». И потом доброжелатели годами будут вспоминать на работе – «а помнишь дело Хвостова? Ну, то самое, которое ты так и не раскрыл?»

Определенное беспокойство вызывала у меня и военная часть, находившаяся рядом с деревней. Расположение этой части в столь глухом месте почти не вызывало сомнений в том, что это было подразделение ракетных либо радиолокационных войск. «Вся эта секретность создаст мне еще больше проблем» – подумал я.

К моему удивлению, командир части, проживающий в одном из домов поселка, оказался добродушным общительным человеком, который охотно вызвался мне помочь. Не исключая возможности совершения преступления одним из военнослужащих, я попросил его составить список лиц, которые могли покидать часть в предполагаемый период убийства.

На следующий день рано утром я шел к зданию дома культуры, где мы договорились встретиться с командиром. Ночью прошел дождь и над изумрудным майским лугом, сверкающим росой в лучах восходящего солнца, струился розовый туман.

– Здравия желаю! – бодро приветствовал меня полковник. Он протянул мне руку, и вдруг замер, изумлено открыв рот.

Сначала раздалось позвякивание колокольчиков, а затем из тумана вынырнуло стадо коз. Козы шли ровно, почти строем, словно солдаты, а возглавляли эту процессию огромный черный козел и белая коза.

– Ванько-о! Манько-о! – раздался чей-то звонкий голос, и вместе с ним из тумана появилась коренастая фигурка пастуха. Несмотря на теплую погоду, одет он был в теплый армейский бушлат. На ногах у него были неопределенного цвета старые рваные брюки, заправленные в «опорки» – обрезки резиновых сапог. Своим круглым лицом он напоминал гашековского солдата Швейка – тот же нос картошкой и невинные голубые глаза. Только волосы у него, в отличие от бритого Швейка, были густые и косматые, как у домового из русской народной сказки. На плечах он нес двух белых, будто игрушечных, козлят.

Стадо двигалось прямо на нас. Что-то привлекло внимание его необычного предводителя. Пока мы с полковником рассматривали его, он невозмутимо прошлепал мимо нас к огромной луже у площадки с мусорным контейнером. Поравнявшись с лужей, он опустил козлят наземь, затем снял с правой ноги грязный сапог, зачерпнул им из лужи воду, и с удовольствием выпил ее.

– Ах, хороша! Чистенькая, после дождичка!– воскликнул он, надевая сапог, затем, смачно крякнув, утерся грязным рукавом бушлата, забрал козлят, напившихся из этой же лужи, и пошел прочь, сопровождаемый строем коз.

Услышав странный звук, я обернулся и увидел, что согнувшегося полковника буквально выворачивает наизнанку…

– Эй! – окликнул я уходящего пастуха. Он обернулся.

– Ты кого Ванькой-то кликал?

– Козла!

– Что же за имя такое для козла?

– Так это я в честь себя его так назвал! – сказал он, сияя от гордости, и зашагал своей дорогой, погоняя отставшую Маньку, очевидно, тоже названную в честь какой-то выдающейся жительницы поселка.

III

В течение последующих шести дней я с помощниками опросил почти всех жителей деревни. Наконец, кто-то из сотрудников группы привел мне местного тракториста, ставшего свидетелем крупной ссоры с участием Пашки, произошедшей накануне убийства. И в ссоре этой оказался замешан другой пастух, только не колхозного стада, а частного. Тогда я впервые и услышал имя Ваньки Глинкина.

«Так вот это кто был» – вспомнил я с улыбкой об инциденте с полковником.

Впрочем, свидетель тут же высказал свои соображения, что Ванька убийства совершить не мог.