Роковые яйца майора Никитича

– В смысле? – встрепенулся Санька.

– Да по сиденью что-то синее размазано, – парень пригляделся, – или зеленое.

– От ты ж ядрена матрена… – витиевато выразил свое мнение по данному поводу хозяин Цезаря. – Теперь чехлы менять! Что за ерунда?

– Погоди, погоди, мы соскоб сделаем, – хмыкнул любопытный полицейский.

– Да трактор-то тут причем? – усмехнулся Евген. – Когда эта “Волга” утопла, этот трактор еще даже не разработали!

– Так, Юрец, – рыкнул на своего спеца следователь. – Займись делом!

– Ага! Бегу! – лениво спрыгнул с подножки молодой эксперт, достал фотоаппарат. – О! Смотри, лягушечка!

– Юрка! – проорал следак.

– А можно не орать, у меня ребенок спит! – обиженно, но с угрозой в голосе протянул Колька.

Следователь обернулся с таким удивлением, словно только что заметил рюкзак на груди деревенского плотника.

– Так, – шмыгнул носом он. – Давайте снимать показания и расходиться. Нечего здесь…

Он хотел по привычке сказать “улики затаптывать”, но молча оглянулся и снова беззвучно выругался.

Эксперт все-таки принялся осматривать шины, очищать капот, а следователь опрашивал свидетелей.

– Расков Евгений Игоревич, – диктовали мужики свои данные по очереди. – Сторож я тут на стройке, – Евген с некоторым ехидством смотрел на эксперта, который, с его точки зрения, пропустил безбожно много улик.

– Соколовский Андрей Никитич, – майор, в отличие от Евгена, скорее злился, чем иронизировал.

Он живо представлял будущий разговор с женой. И с начальником. А потом снова с женой…

– Чем в деревне занимаетесь? – утомленно спросил следователь.

– Муж местной ведьмы я, – очень спокойно произнес Никитич, вызвав сдавленные смешки у себя за спиной. – Вот там дом, на отшибе, – кивнул майор в сторону поля.

Следователь стиснул зубы, побагровел…

– Следующий! – рявкнул он.

– Ась? Я? Виктор Степаныч я, – довольно отозвался дед Витя. – Тысяча девятьсот двадцать… – он замер, задумался, обернулся к внуку. – Санька, какого я года рождения?

– Тридцать седьмой в документах, дед! – хмыкнул хозяин трактора.

– А… Ну… То они врут, потому что война когда началась, я ужо в школу ходил! Но ладно! Пущай тридцать седьмой, – он довольно уселся на пенек. – Ну так что я вам по поводу этой “Волги” хотел сказать! Записуйте! Тута, када стройка шла…

Следователь обреченно закатил глаза, мужики, переглянувшись, тихо засмеялись…

– Евгений, – вдруг раздался на лугу возмущенный голос домоправительницы Соколовских.

– Упс! – Женька тут же спрыгнул с поваленного ствола дерева. – Стой, краса моя! – перехватил жену на полпути к машине. – Тебе там совершенно не на что смотреть! – почти силой развернул ее спиной к болоту.

– Евгений, – Дарья пыталась обернуться, но Женька упорно не давал ей этого сделать. – Что происходит?

– Небольшая прогулка, которая обернулась большими неприятностями, – с совершенно невинным видом отозвался Расков. – Сейчас подпишем показания о находке, и я сразу приду домой.

– Я буду ждать объяснений! – гордо вскинула подбородок Дарья Сергеевна.

– Всенепременно, – озорно блеснув глазами, отозвался Женька. – Все, что смогу, расскажу.

Дарья Сергеевна еще раз попробовала посмотреть в сторону “Волги”.

– Даш! – потянул ее на себя Женька. – Ну там труп тридцатилетней давности! Тебе очень надо его видеть?

– Труп! – распахнула глаза Дарья.

– Иди к детям, милая, – Женька крайне целомудренно чмокнул жену в лоб. – Скоро буду. Показания подпишем и домой!

– Я… – растерялась Раскова Дарья Сергеевна. – Я, пожалуй, на лугу сегодня гулять не буду.

– Хорошая мысль, – кивнул Женька. – И деревенским скажи, нечего сюда соваться, пока эксперты не уедут.

Даша сложила руки на груди, рвано вздохнула и вдруг прижалась к мужу, словно ища у него защиты.

– Иди, моя хорошая, – погладил Женька ее по волосам, по спине.

Дарья вдруг из разъяренной гренадерши превратилась в чуть растерянную мягкую женщину.

Покорно кивнула, попрощалась взглядом со знакомыми мужиками и быстро пошла прочь с поля.

– Эх, – вздохнул Никитич. – Вот что б моя Марийка меня так слушала.

Женька закусил губу, но промолчал… Была у него на этот счет теория. Но сугубо для личного пользования.

А следователь тем временем пытался отделаться от деда Вити.

– Тут, если тот ЗИЛ найдешь, – убеждал несчастного полицейского старик, – то можно еще клад поискать! Говорят, еще Наполеоновский!

– Так! – гаркнул на весь луг несчастный мужик, опять забыв про спящего на Колькиной груди младенца.

Тому, в принципе, как и деду Вите, на эти крики было наплевать…

– А в войну… – продолжал Санькин дед, но следователь уже не выдержал.

– Телефоны, адреса я записал, сейчас разойтись всем! – он обернулся к своему помощнику: – Ты труповозку вызвал?

– Ага! Сказали еще минут сорок.

– Да что б их! – выругался следак.

Но Никитич его уже не слушал.

Он жуть как не хотел рассматривать тот труп, и “Волгу”, и трактор. И вообще, ничего кроме как спать он сейчас не хотел.

А ему ведь, еще надо было к девяти на объект в Стрешнево. Или уже не надо? Черт! Да не поедет он сегодня никуда! Что он, робот что ли?! Он, в конце концов, человек! И у него тоже может возникнуть форс-мажор! И… И…

Он сам не заметил, как стал выдергивать один цветочек за другим. Сначала просто под ногами мешались. Потом, мол, чтобы руки занять. Потом – а пусть будет. А когда спохватился, держал уже такую охапку, что ехать можно было только с ней на коленях. Впрочем, он и ехать уже не хотел. Он хотел домой. К ней. К Марийке.

.

Глава 6

– Марий, – скакал по кухне больным козликом Митяй. – Марий, тут такое дело, – хныкал он, теребя ремень. – Понимаешь, Танька моя…

Он тяжело вздохнул, будто надеялся, что этим вздохом можно смыть вину и страх разом.

Кухня у Марийки была как с картинки: чистая, натопленная, пахнущая сдобой, луком и надеждой. Бульон в кастрюле томно булькал, на сковороде шкворчала морковка, а в углу на подстилке растянулся рыжий кот, медленно перебирая лапами во сне.

– Которая Танька? – не поднимая глаз, уточнила хозяйка, ловко перемешивая содержимое сковороды. – Ревнёва или Погорелова?

– Ревнёва! – фыркнул Митяй. – Я ж говорю – моя!

– Да они у тебя все “мои”, – хмыкнула Марийка, – Таньки, Маньки, Лариски… Ты сам своих баб по именам-то не путаешь?

– Мария! – взвился Митька, растопырив руки, как оскорбленный Петрушка.

– Для тебя – Мария Олеговна, – отрезала она, наконец обернувшись. – И вообще, я тебе не венеролог. У меня дома дети.

На самом деле дети в этот момент гуляли с Дарьей Сергеевной, и только поэтому по кухне можно было пройти, не перешагивая через карапуза. Хотя рыжий кот все равно растянулся поперек половика, словно знал, что он тут главный.

– Марий, да там точно не того!.. – густо покраснел Митяй. – Ну я ж знаю, не того!.. Ну…

– Бздну! – фыркнула Марийка, вытирая руки о фартук. – В город катись! На анализы!

– Ну хоть посмотри! – взмолился он.

– Да что я там не видела?

– Ну, знаешь!.. – почти развернулся, махнул рукой… и вдруг резко спустил штаны. – Вот! Такое ты когда-нибудь видела?!

Марийка уже набрала воздуха, чтобы выдать ему все, что думает, но… замерла.

Вскинула брови, медленно присела на корточки, как опытный сапер перед подозрительным предметом.

– Это что за хрень… – выдохнула она, прищурившись.

– Так то я тебя спросить пришел! – жалобно проблеял Митька. – Вишь? Сам он нормальный, а яйца… – он чуть подтянул “хозяйство”, чтобы лучше видно было.

Марийка нахмурилась. Подвинулась.

И действительно – цвет у мошонки был зловеще землисто-зеленый, с какими-то мутными пятнами и… каплей йода на лодыжке.

Рыжий кот одним глазом глянул на сцену, демонстративно вздохнул и отвернулся, словно хотел сказать: “Ну е-мое… опять”.

– Отвалится, да? – жалобно пропищал Митька.

– Да блин! – подняла на него глаза Марийка. – Мить, да они у тебя просто зеленкой с йодом выкрашены! Ты на ноги свои глянь – зеленые полосы до колен! Кто ж тебя с Пасхой так поздравил? Эк! – Марийка фыркнула. – Скажи спасибо, что не в луковой шелухе сварили!

Она уже собиралась рассмеяться, представив, как Митька объясняет это в регистратуре…

Но в этот момент дверь распахнулась. Со скрипом. С порывом холодного воздуха.

И кто-то на пороге застыл.

– Мария, – услышала деревенская знахарка сдавленный, почти неузнаваемый голос своего мужа.

Прижимая к груди букет полевых цветов, майор распахнул дверь – и замер.

Посреди гостиной стоял молодой парень. Со спущенными штанами. А перед ним, на коленях – его Марийка.

– Андрей! – вскрикнула она, вскочив. – Это… Это не то…

Майор Соколовский знал эту фразу. Слышал от женщин, слышал от мужчин, от свидетелей и обвиняемых.

Только никогда не думал, что однажды услышит ее в своем доме.

Из уст своей жены.

Жены, с которой прошел и огонь, и воду, и троих сыновей родил.

Парень, стоявший перед Марийкой, дернулся, неловко натягивая штаны.

– Я это… Я не то… Мы…

– Молчать, – тихо, но страшно сказал майор. – Я… Я все видел.

Букет, еще секунду назад живой, трепетный, будто из надежды сплетенный, полетел на пол.

Цветы рассыпались мелким, предательским дождем. Как остатки чего-то светлого, теперь растоптанного.

– Андрей! – метнулась к нему Марийка.

Но он уже сделал шаг назад. Стиснул зубы. Вышел за порог.

Он удалялся широким, быстрым шагом от дома, о котором мечтал всю ночь. О котором думал все утро. Где должно было быть тепло, хорошо и уютно. Где хотел найти любовь. А нашел предательство.

Удар пришелся не в лицо. Он был хуже – он пришелся в сердце.

Андрей не мог вздохнуть. Воздух стал густым, как кисель. Горячим, как в аду. Над ухом звенело, будто сейчас нестерпимо взорвется тишина.

Он шел, не разбирая дороги, а перед глазами стояла она. Мать его детей.

На коленях.

Перед голым парнем.

У них дома.

Где пахло супом и пирогами.

Где дети валялись на ковре.

Где рыжий кот подставлял пузо под луч солнца.

Где он мечтал просто обнять жену, в волосы уткнуться…

Все.

Щелкнуло внутри. Тихо. Беззвучно. Сломалось.

Мир, где дом – крепость. Где жена – опора. Где кот – соратник. Этот мир рухнул.

Он не помнил, как хлопнула дверь. Как хрустнул гравий. Как Марийка крикнула: “Андрей!” – он не слышал. Он только шел.

Сжимая кулаки, будто хотел сам себе кости переломать. Сдерживал рев – тяжелый, мужской, животный.

Тот, от которого руки сами хватаются за все подряд: руль, топор, бутылку, кулак, лишь бы не сердце.

Потому что сердце сейчас – в хлам.

“Как теперь жить?”

“Как детей с ней растить?”

“А кот? Кот ведь тоже все видел… Сволочь молчаливая…”