Эти вечные игры

– Никто… – прошептала она, и ее голос прозвучал громко в этой тишине, как колокольчик. – Никто сюда не ходит. Никто не знает. Только я.

Она опустилась на колени, потом легла на спину, уткнувшись взглядом в зеленый свод ветвей. Листья, тысячи листьев, пропускали свет, создавая узорчатый, живой потолок. Она протянула руку, касаясь шершавой коры ствола. Древесина была теплой, живой, пульсирующей под пальцами скрытой силой. Она закрыла глаза.

И тогда прилетел ветер. Не сильный порыв, а легкое, едва уловимое движение воздуха. Он пробежал по верхушкам листвы, и старый сад заговорил.

Шшшшшшшшшш…

Это был не просто шум. Это был шепот. Глубокий, многоголосый, переливающийся. Казалось, тысячи крошечных голосов в листве перешептываются, рассказывая древние истории земли, солнца, дождей и корней, уходящих глубоко в темноту. Шепот лился вокруг, обволакивал, входил в самое сердце.

Шшшшшшш… Ты пришла…

Элли замерла, не смея пошевелиться. Мурашки пробежали по рукам, спине. Это не было страшно. Это было… знакомо. Как голос старого друга, которого давно не слышал, но сразу узнал.

– Я пришла, – прошептала она в ответ, открывая глаза. – Я здесь.

Шепот усилился, стал мягче, ласковее.

Шшшшшшш… Помнишь?.. Помнишь солнце на спине?.. Помнишь вкус дождя?.. Помнишь корни, уходящие в темноту?.. Ты – часть… Ты – здесь…

Слезы навернулись на глаза. Не от грусти. От внезапного, острого ощущения принадлежности. Она была не просто Элли, девочкой из города, гостящей у бабушки. Она была частью этого старого ствола, этой травы под спиной, этого шелестящего хора. Смешанных звуков. Здесь, под этой яблоней, в этом забытом уголке, время текло иначе. Здесь жила сама душа сада, древняя и добрая, помнящая каждую пролившуюся каплю дождя, каждое прикосновение солнца.

Она нашла в траве маленькое, упавшее яблочко, твердое и зеленое. Прижала его к щеке. Оно было прохладным.

– Я назову тебя Хранителем, – объявила она шепоту листьев и яблоку. – А это место… Тайным Углом, Тайным местом. Только мое. Только Наше.

Она лежала еще долго, слушая звуки сада которые каждую секунду её окружали с разных сторон, впитывая прохладу земли сквозь тонкую ткань сарафана. Солнце двигалось по небу, золотые пятна на земле смещались, играя в прятки. Где-то далеко прокричал петух, напомнив о существовании другого мира. Но здесь, под яблоней, царила вечность.

Перед уходом Элли нашла в кармане старого сарафана смятый листок из блокнота и карандаш. Она нарисовала яблоню – кривые ветви, узловатый ствол. Потом написала крупно: «МОЕ МЕСТО. ЭЛЛИ. ЛЕТО 2025.» И осторожно прикрепила рисунок к трещине в коре, прикрыв маленьким камушком, как тайное послание саду.

– Я вернусь, – пообещала она, оглядываясь на Тайный Угол. Шепот листьев ответил ей ласковым:

Шшшшшшш… Ждем…

Она пробиралась обратно через заросли, обжигаясь крапивой, но не обращая внимания. Внутри горел тихий, теплый огонек открытия. Она нашла не просто место. Она нашла дверь. Дверь в мир, где деревья говорили шепотом, где земля помнила, где она была не просто девочкой, а частицей великой, старой, живой тайны. Шелест листьев звенел у нее в ушах, смешиваясь с пением птиц и далеким голосом бабушки, звавшей к вечернему чаю. Мурашки все еще бегали по коже, но теперь они были сладкими, как первый глоток парного молока на рассвете. Это было её чудо. Ее маленькая, зеленая магия посреди жаркого лета. Исцеление года начиналось здесь, в Тайном Углу, под шепот старой яблони.

Глава 6

Вечерние Сказки на Крыльце

День, напоенный солнцем и речной прохладой, тихо угасал. Воздух, еще теплый, но уже не обжигающий, был наполнен ароматами увядающего дня: нагретой земли, вечерних цветов – табака и маттиолы, раскрывавших свои душистые чашечки с наступлением сумерек, и едва уловимого дымка от далекого костра. На небе, постепенно темневшем от прозрачно-лазоревого к бархатно-синему, зажигались первые, робкие звездочки.

Во дворе бабушкиного дома, под огромной старой липой, чья тень теперь была сплошной, бархатной чернотой, стояли качели. Нехитрая конструкция из толстых веревок и широкой, отполированной временем и детскими попами дощечки, подвешенная к могучему суку. И на этих качелях, откинувшись спиной на старую вышитую подушку, сидела бабушка Рая.

Она была воплощением уюта, но совсем не похожей на «бабушку из книжки». Никакого платочка, стягивающего волосы! Её серебристые, мягко вьющиеся волосы были собраны в небрежный, но элегантный узел на затылке, от которого выбивалось несколько непослушных прядей, ласкающих шею. На ней было легкое ситцевое платье цвета спелой сливы, вся усыпанная россыпью ярких цветов, а на ногах – простые босоножки. Она медленно раскачивалась, едва касаясь носками земли, лицо ее было обращено к темнеющему небу, а на губах играла спокойная, мудрая улыбка. В руках она держала веер из листьев лопуха, которым время от времени лениво обмахивалась. Она не ворчала, не суетилась – она наслаждалась. Вечером. Покоем. Предвкушением сказки. Которые время от времени, рассказывал Костя своим внукам и соседским ребятишкам.

Рядом, в глубоком плетеном кресле, восседал дедушка Костя. Он курил свою вечную потухшую трубку, дыма не было, только легкий аромат старого табака и вишневого дерева чубука, и его глаза, цвета вечерней зари, светились тихим огоньком. На коленях у мамы Люды, качавшейся в легком скрипучем кресле, уже посапывала, свернувшись калачиком, Танюша. Личико малышки было безмятежным, ресницы лежали веером на щеках, крошечный кулачок сжимал край маминой кофточки. Мама тихонько напевала колыбельную, едва слышную мелодию, вплетавшуюся в стрекот кузнечиков.

Элли устроилась на ступеньках крыльца, поджав под себя ноги. Она обхватила колени руками, чувствуя, как прохлада дерева просачивается сквозь тонкую ткань платья. Вова разлегся прямо на траве неподалеку, подложив под голову руки и уставившись в небо. Тишина была не пустой, а наполненной. Шелестом листьев липы, далеким лаем собаки, стрекотом невидимого оркестра насекомых, тихим скрипом качелей. Это была музыка вечера, убаюкивающая, умиротворяющая.

– Ну что, Костенька, – нарушила тишину Бабушка Рая, не поворачивая головы, ее голос был мягким, как шелк. – Поведаешь нам сегодня что-нибудь? А то звёзды уже глазки протерли, слушать готовы.

Дедушка Костя усмехнулся, вынул трубку изо рта, постучал ею о подлокотник кресла.

– Звезды, говоришь? – Он поднял голову. Над ними небо уже превратилось в черный бархат, усыпанный мириадами алмазов. А через весь этот сверкающий свод, от края до края, пролегла широкая, таинственная, серебряная река – Млечный Путь. – Видишь реку-то, Раюшка? Туда, за неё, к самому краю света, где небо с землей целуется, в старые времена ходили.

Он помолчал, давая им всем вглядеться в эту сияющую дорогу. Элли почувствовала, как мурашки пробежали по спине. Не от страха. От предвкушения. Дедушкины истории были не просто рассказами. Они были живыми, они дышали древней правдой, в которую верилось безоговорочно, особенно в такую волшебную ночь.

– Ходили смельчаки, – продолжил дед, его голос стал ниже, загадочнее, сливаясь с шепотом листьев. – Не за золотом, не за камнями самоцветными. За чудом. Говорили, там, у самого края, за той звездной рекой, есть озеро. Не простое. Живое. Вода в нём чистая, как слеза младенца, да холодная – сердце леденит. И жили в том озере… – он сделал паузу, и все замерли, даже кузнечики, казалось, притихли, – русалки. Не такие, как в книжках, с рыбьими хвостами. А настоящие…

Девицы-красавицы, с волосами зелеными, как тина, да длинными-предлинными. Ходят по воде, как по суше, а ночью, при луне, выходят на берег, песни поют. Голоса у них… – деда замолчал, и в тишине отчётливо послышался вздох Вовки, – …голоса у них такие, что сердце замирает. Сладкие, манящие. Зовут. Говорят, кто услышит ту песню да пойдет на голос – тот пропадёт. Уведёт его русалка в свою хрустальную глубь, на веки вечные.

Мама Люда негромко ахнула, прижимая к себе спящую Танюшку. Бабушка Рая тихо засмеялась, её качели плавно качнулись.

– Ох, уж этот Костя! Все про русалок да леших! – но в её смехе не было осуждения, только любовь и легкая ностальгия. – Помню, как ты мне в молодости такое же рассказывал. У озера нашего. Я потом неделю боялась к воде подойти!

– А ты пришла, – улыбнулся дед, и в его глазах мелькнул озорной огонёк. – И не пропала. Видно, песня моя слаще русалочьей оказалась.

Бабушка Рая смущенно махнула веером-лопухом, но улыбка не сходила с ее лица. Элли смотрела на них – на седого деда с трубкой и на серебристую, улыбающуюся бабушку на качелях. Они были как два старых, мудрых дерева, чьи корни давно переплелись под землей, неразделимо. В их взглядах, в этих шутках, сквозила целая жизнь, полная своих историй, своих «русалок» и своего счастья.