Чёрная Луна. Повенчанные кровью. Трилогия

Рома воспринял ее выпад спокойно. Он минут пять молча сидел, пытаясь собраться с мыслями, потом вдруг порывисто встал и вышел из квартиры.

Оказавшись во дворе, вздохнул полной грудью свежий ночной воздух и рассмеялся, почувствовав себя освободившимся от ненужных ему пут. Присел на скамейку, любуясь синью ночного неба и эта синева вдруг снова закружила и унесла в прошлое.

Он держит на коленях смуглое гибкое женское тело, целует обнажённую маленькую грудь, потом с мольбой смотрит в глаза, подобные двум сверкающим сапфирам. Она страстно изгибается, хрипло смеётся, а он, теряя голову от возбуждения, дрожит, не смея насладиться до конца этим телом.

– О, Лайил, любимая, будь моей. Моей навеки. Я сделаю тебя своей царицей, я построю для тебя город, я назову его твоим именем,– задыхаясь шепчет он,– твои дети станут моими наследниками.

Она на миг отводит от себя его лицо, всматривается в него, потом хохочет и впивается огненными губами в его губы и он теряет голову в страстном порыве.

А за стеной грек Феофан, сидя на коленях, воет от горя и ревности, бьется в глухом припадке, искусав костяшки пальцев, шепчет безумные слова и проклятья, размазывая по лицу слезы, смешанные с кровью.

Тяжело дыша, Роман открыл глаза. Рядом на скамейке плакала Кони. Ещё не остыв от пережитого возбуждения, стал страстно целовать сидевшую рядом девушку. Она, вначале не осознав его порыва, замерла, изумленно хлопая глазами, потом вскочила и поволокла Романа в квартиру.

После быстрого и бурного секса обоих охватило острое разочарование. Рома обессиленно вздохнул, это было не то, чего он так пылко хотел. И это была не та девушка. Кони тоже, не получив удовлетворения, смахнула накатившуюся слезу, когда гладя его тело, вновь прижалась к нему, почувствовав как он инстинктивно отодвинулся к краю, не скрывая брезгливого выражения лица. Так и проспали всю ночь, отвернувшись друг от друга.

А утром Роман окончательно ушёл. Ему невыносима была мысль оставаться с ней здесь, особенно после произошедшего. С отвращением бросил последний взгляд на слегка похрапывающую девушку, без сожаления вышел за дверь.

Он шёл куда-то по утреннему городу, среди спешащих ранних прохожих, иногда присаживался на холодные лавочки, потом снова бесцельно двигался вперед, не ощущая ни голода, ни усталости. Голова его была пуста, тем не менее он будто шёл всё время к какой-то цели. Он всматривался в лица проходящих девушек, отыскивая в толпе то лицо, которое вот уже несколько дней не давало ему покоя. И вдруг впереди мелькнул знакомый силуэт. Девушка оглянулась и он вздрогнул, почувствовав на себе взгляд необычных синих глаз. Она слегка улыбнулась и будто бы махнула ему рукой. Натыкаясь на людей, пропуская мимо ушей недовольные возгласы, Роман бежал следом за смуглой незнакомкой и как бывает во сне, когда бежишь куда-то и не можешь добежать, он никак не мог догнать её.

Опомнился лишь в тёмном переулке, когда осознал, что бежит один, а впереди никого нет. Он уперся взглядом в глухой тупик, почувствовав ужасную усталость и слабость во всём теле.  Прислонился к стене старого обветшалого дома и стал медленно сползать вниз. В это самое время дверь подъезда открылась и оттуда выпорхнула стайка подвыпившей молодежи.

Глава 5

Очнулся Роман в шумной комнате. Он лежал на протертом старом диване, в ногах больно упираясь спиной в его голени, кто-то сидел, дымя сигаретой. Попытался рассмотреть незнакомца и в удивлении замер: на голове у того, словно у Медузы Горгоны шевелился пучок змей. Роман зажмурил глаза, а когда открыл их с облегчением понял, это всего лишь дреды.

Он огляделся вокруг: в неярко освещённом, довольно просторном помещении сквозь клубы дыма наблюдались какие-то люди: парни и девушки.  Они сидели группками, или парами, пили, болтали, смеялись, в воздухе витали винные пары. На него никто не обращал внимания. Со стен кое-где лохмотьями свисали старые ободранные обои, потолок, в желто-зеленых разводах местами зиял брешами отвалившейся штукатурки. Несмотря на запущенность, грязь, шум и гвалт, Роману отчего-то стало спокойно на душе.

В комнату с пакетами в руках, под радостные вопли присутствующих, ворвались два парня. Они ловко опорожнили позвякивающие стеклом сумки и открыв бутылки, кинулись разливать содержимое. Со всех сторон к ним потянулись разномастные ёмкости. Сидевший в ногах Ромы человек подпрыгнул, достал откуда-то с полки гранёный стакан и наполнив его до половины поднес к Ромке.

– Очухался? Ты это… больше не падай, чувак. На, подлечись.

Роман поднялся, присел и послушно влил в себя теплую ядрёную жидкость. Горло обожгло, он закашлялся и тут же незнакомец сунул ему оторванный от буханки ломоть черного хлеба. Голодный Роман с жадностью набросился на хлеб. Почти сразу опьянев, почувствовал, как по телу разливается блаженство. Ему стало хорошо и впервые за долгое время он расслабился. Потом наливали ещё, он пил, уже не закусывая. Его всё умиляло вокруг, он вслушивался в разговоры, пьяно улыбался, с кем-то обнимался, братался и было здорово, что никто участливо не заглядывал ему в глаза, не спрашивал о самочувствии, никому не было интересно, кто он, что он помнит, а что нет, всем было всё равно.

Утром проснулся на том же самом диване, кто-то заботливо накрыл его пыльным пледом. Было тихо, вокруг все спали. Страшно болела голова, хотелось пить. Он встал и шатаясь пошёл искать кухню. Кухня была старой, обшарпанной и очень грязной. Стены в застарелом желтом жиру желчно блестели, будто насмехаясь. Ему стало дурно, слева от себя он нащупал какую-то дверь, ввалился в неё и склонился над унитазом. Голодный желудок изрыгал только жидкость, разбавленную зеленой желчью. Посидев ещё некоторое время на замызганном полу, встал, опираясь на стену, прошел на кухню. Там в засаленной раковине, до верху наполненной немытой посудой умылся и долго хлебал воду, присосавшись к холодному медному крану. От выпитой воды голова снова закружилась. Он ринулся к спасительному дивану и через несколько минут снова забылся сном.

Они ехали верхом по пыльной дороге, группа всадников. Он изо всех сил пытался сдержать под собой горячего жеребца. Тот рвался вперёд, удивлённо скашивая глаза на хозяина, обычно порывистого и рвущегося вперёд.

– Что ты хочешь от меня, Нумитор? Я вернул тебе трон, я вернул тебе Альба Лонгу, что тебе ещё нужно?

Он в раздражение посмотрел на деда.

– Я хочу передать власть тебе, Ромул,– Нумитор ещё прямо сидел в седле, но возраст говорил сам за себя: седые кудри поредели, лицо исполосовали глубокие морщины,– Альба Лонга твоя по праву. Но ты должен бросить эту девку, она околдовала тебя, ты не видишь ничего кроме неё!

– Я женюсь на ней! И никто не сможет помешать мне!

– Глупец! Разве ты не видишь – она ведьма. Она разрушает все вокруг. Женщин и детей косят болезни, мужчины сходят с ума.

– Так говорят завистники. Назови мне хоть одно имя!

– А Феофан? Где он теперь? Разве не знаешь ты, что она своими чарами лишила его разума?

– Он вольный человек. Я дал ему свободу и мне нет больше дела до него.

– Потому что твоя голова занята только ею. Гони прочь эту девку. Бери власть в свои руки, женись на достойной и живи в мире!

– Мне не нужна власть, Нумитор! Мне нужна только она! Отдай Альба Лонгу Рэму, а я построю на холме новый город. Свой город! И я сделаю Лайил своей царицей.

– Ни одна женщина не поедет в этот город, пока она с тобой. Про неё ходят страшные слухи, говорят, что она пьёт кровь младенцев.

– Чего только не выдумывают ревнивицы! Вся её вина лишь в том, что она красивая женщина. Сделай своим наследником Рэма,  Нумитор и оставь меня в покое!

– Рэм слишком ленив. Хоть вы появились на свет из одного чрева почти одновременно, но слишком разные. Ты-воин Ромул, Рэм изнежен, празднолюбив, он всегда будет твоей тенью. У Тация подросла прекрасная дочь. Женись на ней, она мудрая и добрая девушка. И, поговаривают, неравнодушна к тебе.

– Герсилия? – он расхохотался, вспомнив дочь Тация. Она была полной противоположностью Лайил. Невысокая, белокожая, с рыхлым полноватым телом и нечистой кожей. Её хвалили за ум и добросердечие, но если у девушки нет других достоинств, всегда стараются приписать хоть что-то. Он усмехнулся.