Рок-н-ролл простит мне все. Исповедь

Алексей Жанович

Рок-н-ролл простит мне все. Исповедь

Пролог

Яркие огни сцены прожигают ночь насквозь, как выстрелы в вечность. Под ногами – деревянный настил, тысячами каблуков изношенный до гладкости. А хит "Осколки любви" летит между столбами прожекторов, обхватывая залы так, словно пытается сжать их в одном взрыве звука. Это и есть моя жизнь. Лайфстайл, который я выбрал сам.

Рок-н-ролл – это не просто музыка, это религия. И мы, музыканты, её проповедники. За сценой всегда тесно, жарко и пахнет потом. Шум толпы заходит внутрь волнами. Каждая волосинка на теле хочет повторить этот ритм. Я бросаю последний взгляд в зеркало – растрёпанные волосы, размазанный карандаш под глазами. Одна из фанаток стоит в углу, обнимая мой потертый кожаный пиджак. Глаза её блестят так, как будто бы они поймали звёзды.

Люди думают, у нас только вечеринки и слава. Туры, гастроли, наркотики – этот обязательный набор, без которого рок, вроде как, и не рок. Иногда мне кажется, что мы сами любуемся этой легендой. Стоит кому-то сказать «рок-звезда», сразу перед глазами вспыхивает картина: лимузины, дымящиеся сигареты в пальцах и затянутое сигаретным смогом утро на террасе пентхауса.

Но, чёрт возьми, это ведь не ложь. Мы действительно так живём. Дни пролетают как вспышки – запись альбома, мировое турне, гастроли, автографы, поклонницы, которые, кажется, больше любят твою маску, чем человека под ней. И на сцене ты себя чувствуешь Богом, словно горы перед тобой склонятся.

Только со сцены уйти стоит – и ты снова мал и ничтожен, как мерцание лампочки в коридоре мотеля. Однажды я смотрел в зеркало после очередной такой ночи: в моих глазах зрели руины. Покрасневшие глаза, по венам что-то давно заменившее кровь. Но в жизни, когда всё вокруг тебя – бешеный хаос, перестаёшь понимать, что именно тебя убивает больше: 20-часовой график или "ангельская пыль", которую тебе кто-то сунул буквально со словами "это поможет". Да чего там, мы свято верим, что рок-н-ролл прощает всё.

Но обо всем по порядку.

Глава 1. Аккорд, который начал всё

Я помню тот день до мельчайших деталей. Солнечный свет пробивался сквозь старые занавески в нашей маленькой гостиной. В доме царила привычная полуденная тишина: мама возилась с шитьём на кухне, отец был на работе, брат ещё в школе. Я ничем особенным не занимался – таскал по полу игрушечные машинки, пока случайность не изменила всё.

В углу, почти под слоем пыли, стояла старая гитара. Одинокая, слегка расстроенная. Она была отцовской роскошью времён его молодости, но, как у многих в жизни, карьера музыканта так и осталась его несбывшейся мечтой. «Теперь она твоя, если хочешь», – говорил он с улыбкой, лет десять спустя вручая её мне. Смешно, но тогда никто не догадывался, насколько судьбоносным станет этот подарок.

В тот день я провёл рукой по струнам, и хаотичные звуки, резкие и нестройные, заполнили комнату. Странно, но я вдруг ощутил что-то… как будто разбуженное животное внутри меня. Это было не просто любопытство. Это было влечение. Желание понять мир через эти звуки. Я не знал ещё ни одного аккорда, но у меня уже появилась идея – если смогу заставить эту деревянную коробку с шестью струнами говорить вместо меня, моя жизнь больше никогда не будет скучной.

Когда отец вернулся домой, я прямо-таки насел на него с просьбой научить меня хотя бы чему-нибудь. Он устало вздохнул, но всё равно взял гитару: «Хорошо, слушай. Это самый простой аккорд, называется ми-минор. Легче для начала ничего не придумать». Его пальцы уверенно двигались по грифу, создавая простую, но цепляющую гармонию, и я ловил каждый его жест, пытаясь запомнить.

Первые дни я буквально изводил всех вокруг своими попытками. Перебирал струны так громко, что даже брат, который обычно терпел всё без слова, не выдержал: «Ты когда-нибудь заткнёшься или хотя бы начнёшь это делать нормально?» Но меня это только подзадорило. Каждый звон струны был шагом навстречу чему-то большему.

Неделей позже, я уже мог сыграть простенькую мелодию. Она была ужасно корявой, но для меня – настоящим триумфом. Я закрывал глаза и представлял себя стоящим на сцене перед тысячами людей, которые замирают, слушая каждый мой аккорд. Казалось, эти фантазии расширяют границы моего скучного городка, наполняя его неизвестной свободой.

Именно тогда я понял: без сумасшествия жизнь – это просто монотонный перебор одинаковых дней. Но с каждым разученным аккордом мне удавалось украсть у реальности частичку чего-то яркого, живого. Музыка была свободой.

И всё же, если бы мне кто-то тогда сказал, что этот первый дребезжащий аккорд поведёт меня к самым высоким прорывам и, одновременно, пропустит через адские глубины… Наверное, я бы просто рассмеялся. Для меня это был всего лишь мальчишеский порыв.

Но именно этот порыв стал началом – даже не только истории музыки в моей жизни, а освобождения от страха, что однажды я исчезну в толпе, так и не оставив после себя ничего стоящего.

Глава 2. Звуки ночного города

Мы сидели в старой раздолбанной «Волге». Гравийная дорога хрустела под колесами, а двигатель урчал как продрогший кот. Я смотрел в окно и пытался сдержать дрожь. Бесконечный круг вопросов крутился в голове: "А вдруг я не потяну? А если публика засвистит? А если я забуду слова?"

Нашему гаражному бэнду удалось зацепить "малый зал" в клубе в центре города. Хотя это был не совсем центр – скорее окраина центра, но для нас это значило весь мир. В 17 лет ты ещё думаешь, что одна удача может перевернуть твою жизнь. А может быть, тогда это правда было правдой.

На входе нас встретил администратор в кожаной куртке: низкий, лысый и с ухмылкой, от которой хотелось спрятать бумажник. Он кивнул на нас, словно оценивая мякоть фруктов.

– Вы кто? Молодежная группа? – спросил он, осматривая наш вид.

Молодёжь… Как будто был шанс, что на эту сцену кто-то вообще придёт.

Когда мы зашли в клуб, меня поразило одно: запах. Там всё пахло одновременно сигаретным дымом, дешёвыми духами и чем-то кисловатым, как будто прошлой ночью кто-то не выдержал буйного праздника. Зал освещался тусклыми лампочками, которые казались готовыми взорваться от одного сильного аккорда.

На сцене стояла аппаратура, которая явно видела лучшее время – года эдак в 80-е. Начался саундчек. Ударник возле меня уже отбивал какие-то несуразные ритмы, заглушив мои собственные мысли. Мы настроили гитары, микрофоны, и я понял: всё. Сейчас. Мы здесь не просто так.

Клуб начал заполняться. Сначала осторожно, парочка парней в кожаных куртках, девушка с ярко-красной помадой. Потом ещё несколько человек. Они выглядели так, будто пришли сюда от скуки или за ожиданием чего-то большего.

Мы вышли на сцену. Свет ударил в лицо. От волнения ладони вспотели так, что пальцы едва не соскользнули по грифу гитары. Зал встретил нас – не аплодисментами, а скорее неким любопытством. Мы были для них чистыми листами, пустотой, которую ещё нужно было заполнить.

И вот первый аккорд. Сначала боязливо, неуверенно. Потом ещё один. Удары барабанов. Рёв баса. Я закрыл глаза. Ощущение реальности смазалось. Осталась только музыка. Мы играли, как будто в последний раз. Будто этот маленький клуб – наш священный храм, где можно освободить от боли и скуки себя и других.

Когда раздались первые хлопки со стороны зрителей, меня пронзило что-то странное – будто я сейчас выше земли. Как будто голос, вырывавшийся из моей груди, принадлежал уже не только мне, а всем этим людям.

Через час, который прошёл как минута, мы закончили. Все те же прожекторы, теперь горящие больно и жёстко. Зал гудел живыми аплодисментами. Несколько человек свистели и что-то выкрикивали.

Я ещё минут десять просто стоял за сценой, прислонившись к стене. Громкая музыка из динамиков словно качала воздух, а я пытался переварить всё, что только что произошло.

Часть меня чувствовала эйфорию. Часть – глубокую пустоту. Это был странный контраст: в момент аплодисментов тебе кажется, что ты нужен всему миру. Но как только всё стихает, ты остаёшься наедине с собой. Свет и тени рок-н-рольной жизни.

И тогда я впервые понял: сцена – она как наркотик. Её недостаточно испытать один раз. Мне уже хотелось снова взять гитару и выйти туда, под свет прожекторов, чтобы мир услышал моё сердце, спрятанное в аккордах.

Звуки ночного города сопровождали меня всю дорогу домой, пока я снова смотрел в окно той же «Волги». Мы не спасли мир той ночью. Но, кажется, спасли самих себя.

Глава 3. Давай лучше жить

Я встретил её в тот вечер, когда мы играли на разогреве у местной известной группы. Полупустой бар, тусклый свет от старых ламп и почти равнодушная публика. Тогда казалось, что каждый аккорд расходится впустую, что нас никто не слушает. Но потом я увидел её глаза. Она стояла у стойки и смотрела прямо на меня, будто музыка не просто летела из колонок, а переписывала её мысли. Она улыбнулась, и именно в этот момент я взял самый неправильный, самый смешной аккорд, который только можно было выжать из старой гитары. Это был позорный момент для остальных, но я только рассмеялся, потому что понял: мне плевать на публику – я играл для неё.

Её звали Лена. Её дыхание смешивалось с запахом сигарет и дешёвых духов, но её голос, когда она говорила, звучал чище любых нот, которые я мог сыграть. Мы проговорили ночь напролёт. Она сказала, что ей нравится моя музыка, потому что в ней хаос – настоящий, неприкрытый, как жизнь. Я ответил, что она первая, кто это заметил.

Мы начали встречаться. Лена была жизнерадостной, полной света и горела неуемной любовью к тому, чтобы мечтать о чем-то большем. Она спасала меня от моего же пессимизма. Когда я жаловался на мир и на то, как он спотыкается о самого себя, она просто смеялась и говорила: "Давай лучше жить. Мы здесь, мы дышим. Это уже неплохо, не так ли?"

Лена всегда была рядом, когда я ломал себя. Она сохраняла спокойствие, когда я на неделю запирался в комнате с гитарой, превращая гнев, печаль или дикое вдохновение в что-то похожее на песни. Она убирала пустые бутылки, терпела мои срывы и напрасные громкие речи о том, как я хочу перевернуть мир. Но я видел: за её улыбкой начали прятаться вопросы. Она хотела чего-то, что я не мог дать ей – стабильности. Уверенности, что завтра будет более надёжным, чем вчера. Но в те дни я жил без завтрашнего дня.

Однажды посреди очередного нашего спора она просто закричала: "Ты любишь музыку больше, чем меня!" Я захотел ответить, что это не так, но не смог. Она права. Музыка не просто была частью жизни – она была моей сутью. И как бы я ни любил её, я всегда возвращался к гитаре, к бумаге, к мелодиям, которые невозможно было задержать внутри.

Но в ту ночь я остался дома. Я сел перед окнами, держал гитару, но не играл. Я думал о ней, о том, насколько она непохожа на меня. О том, как единственный человек, который смог увидеть во мне что-то светлое, внезапно стал таким далёким. Лена говорила: "Давай лучше жить", но я не знал, как это сделать. В какой-то момент слова и мелодия сами нашли меня.

На следующее утро я показал ей текст новой песни. В первом куплете было всё – её смех, её свет, её вера в маленькие радости жизни. Она слушала молча. Когда последний аккорд стих, она улыбнулась сквозь слёзы и сказала: "Это красиво… Ты меня слышишь, ты просто не можешь остановиться, правда?"

Это была моя первая настоящая песня. Она стала хитом, люди узнавали её мелодию с первых нот. Но, как и часто бывает в жизни, успех мы разделили не вместе. Через пару месяцев после её написания Лена ушла. Она так и сказала: "Я знаю, ты любишь меня. Но любовь к музыке – она глубже. Музыка заберёт всё время, всё сердце… А мне просто нужно больше".

Её уход разбил меня. Я не играл несколько недель, просто сидел в комнате, смотрел на потолок и слушал дождь. Я винил себя за всё. Но однажды вспомнил, как она говорила: "Просто давай жить". Тогда я открыл блокнот и продолжил писать, словно это был её последний приказ.

Лена дала мне самое важное – не песню, не эмоции, а понимание, что хаос творчества – это моя жизнь. Она научила меня, что даже через потери можно создавать свет. Она осталась частью моего мира, потому что всякий раз, когда звучала та самая песня, я видел её улыбку.

Глава 4. Мелодия, проданная за копейки

Всё началось с того, как я неделю просидел в маленькой сырой квартире с акустической гитарой, не находя себе места. Тогда на дворе была поздняя весна, и в голове шумела не только музыка, но и одиночество. Я помню, как первые аккорды новой мелодии сорвались с моих пальцев где-то между третьей бутылкой дешёвого пива и разбросанными листьями со стихами, которые я давно пытался сложить воедино.

"Это будет хит, зуб даю", – сказал я сам себе, неосознанно улыбаясь. Это была первая песня, которая, кажется, звучала не только в моём сердце, но и где-то в мире, куда я мечтал попасть: на сценах, экранах, в колонках автомобилей с открытыми окнами.

Через неделю мы с ребятами из группы еле-еле собрали инструменты, договорились с местным электриком за пару бутылок виски, чтобы он подлатал наше оборудование, и сняли полутемный бар для записи демо на старенький магнитофон. Я помню, как мы играли "ту самую мелодию" – у каждого из нас тогда загорелись глаза. В ту ночь мы не спали, обсуждали мечты, строили планы и искренне верили, что вот, оно – начало новой жизни.

Через пару дней я показал демо одному знакомому. Он навещал бар, где я работал официантом, и был чем-то вроде музыкального «продюсера» – человеком, который вроде бы знает, как работают эти "великие круги" музыкальной индустрии. "Это мощно,” – сказал он, слушая. – “Ты уверен, что готов показать это людям? Если сделаем всё грамотно, тебя заметят.” Эти слова прозвучали как симфония в моих ушах.