Мезальянс

Александр Телегин

Мезальянс

– Что такое мезальянс? – спросил старик Нечитайло, когда окончилась передача «Это ужасно».

Он пришёл к самому концу и ничего не понял.

– Мезальянс – это неравный союз, – ответил сидевший в инвалидном кресле безногий Сергей Сергеевич Иванов.

Ему было семьдесят лет, он был так толст, что, казалось, на сидении громоздился один только его большой живот. В прошлом он был учителем русского языка и знал толк в мудрёных словах.

– Например, в семье, муж значительно моложе жены, – продолжал он. – Вот тебе и мезальянс.

– Если по-простому, это когда глупая богатая баба выходит замуж за «альфонса», – сказал Иван Андреевич Смотров – маленький щуплый человек, самый молодой в их десятой палате N-ского дома престарелых, который ещё не очухался от радости, что его недавно прямо с улицы взяли в тепло и сытость этого дома. – Мой школьный товарищ был «альфонсом», всю жизнь прожил, сидя на мягких женских шеях, и сменил этих Альфонсин штук пять или шесть.

– Это не всегда так, – возразил Сергей Сергеевич, – в жизни бывают разные стечения обстоятельств, и комбинаций в этом вопросе бесчисленное множество. Я, например, очень долго жил с женщиной старше меня на двадцать два года, и при этом, стыдно признаться, официально состоял в браке с её дочерью.

– С тёщей жил? И ведь не подумаешь – с виду приличный человек.

Это сказал Нечитайло, но Иванов не обиделся, потому что Нечитайло никого не мог обидеть, даже если бы хотел:

– Не обижайся, Сергей Сергеевич, кто Богу не грешен, кто бабушке не внук! Многие грешили с тёщами. И я не праведник – был и со мной такой грех.

– Но я-то жил с ней почти восемнадцать лет, фактически в гражданском браке. Да и сама она до меня жила в мезальянсе, правда немножко другого рода.

– Ну расскажи, раз начал, – попросил Нечитайло, – спать рано, да и не заснуть.

– С чего ж начать? С того, что я жил в селе Саврасово, которое было центром небольшого района и в котором все друг друга знали? Ну, конечно, не совсем все, не совсем всех – знали районное начальство, директоров совхозов, начальника милиции и просто милиционеров, главного врача и просто врачей, директоров школ и просто учителей, водителей и кондукторов автобусов, продавцов, почтальонов, соседей, родственников, – вот и набиралось полрайона знакомых на статистического жителя.

И тёща моя была в Саврасове у всех на виду. Звали её Юлия Павловна Картамышева. Муж её был инженером, она приехала с ним сразу после института и стала работать учительницей биологии. Вскоре у них родилась дочь Лариска, с которой я вместе учился с первого до десятого класса.

Юлия Павловна была сероглазая блондинка, невысокого роста, крепкая, полная, с высоким бюстом, быстрыми толстыми ножками, носила облегающие костюмы и узкие юбки, которые чётко очерчивали её восхитительные формы.

Что-то было в Юлии Павловне такого властного, решительного, что в тридцать лет её назначили директором школы. Стоило ей появиться в школьном коридоре, как крики и беготня мгновенно прекращались, и школяры, замерев, смотрели ей вслед, пока она не скрывалась за дверью своего кабинета. Даже самые отъявленные хулиганы смиряли перед ней своё деструктивное проворство и потупливали в пол дерзкие взоры.

В пятом классе началось предметное обучение. Юлия Павловна вела у нас ботанику. В то утро, когда она впервые вошла в наш залитый солнцем класс, во мне родилось глубокое, волнующее, незнакомое мне чувство. Что-то внутри меня запело, когда она, цокая каблучками модных туфелек, шла на своих полных прямых ножках к учительскому столу.

Я не отрывал от неё взгляд, рассматривая то её нежные белые ручки, то тёмно-русые бровки, то устройство её высокой причёски, – и всё доставляло мне непонятное наслаждение, мир вокруг меня вдруг стал сказочно чудесным, и я впервые ощутил восторг от радостного открытия, что в нём существует какое-то необыкновенно прекрасное явление, которому я не мог подобрать названия. Я, конечно, не думал ни о какой любви, и не мог сформулировать свои чувства, но мне было достаточно ощущать их в себе.

С тех пор я полюбил ходить в школу, мне всегда хотелось видеть Юлию Павловну, уроки по её предмету я учил в первую очередь и, боготворя её, сделался покровителем её дочки Ларисы. Я сел с ней за одну парту, и нещадно дрался с каждым, посмевшим обидеть её.

Однажды, это было в середине сентября, когда стояли последние по-летнему тёплые дни, Юлия Павловна пришла в обалденно красивом светло-коричневом, а может оранжевом платье, чуть выше голых коленок. Оно настолько шло ей, что я не мог оторвать от неё взгляда. Она вызвала меня отвечать урок. Я рассказал так хорошо, что мне самому понравилось, а это случалось не часто. Она похвалила меня и сказала:

– Ты порадовал меня, Серёжа! Садись. А сейчас перейдём к изучению новой темы, которая называется «Строение цветка».

Юлия Павловна мелом стала рисовать на доске растение: стебель, листья, цветы, а потом цветок в разрезе: тычинки, пестик, лепестки, завязь. В ушах у меня всё ещё звучала её похвала, я был немножко пьян. А она, чтобы нарисовать лепесток, потянулась вверх, и вслед за рукой с мелом потянулся подол её платья, обнажив тыльные стороны круглых белых бёдер. Всё во мне затрепетало, я задохнулся от необыкновенного зрелища, и ненасытно принялся пожирать это чудо глазами, отчаянно желая, чтобы оно никогда не закончилось. Всё в мире исчезло, остались только эти полные белые бёдра и скользящая по доске рука с мелом.

Я очнулся от того, что Лариска толкнула меня в бок, и её горячий шёпот ударил мне в ухо:

– Ты что вылупился? Отвернись сейчас же!

Это было первым проявлением её ревности.

– Да ведь этого не может быть! Этого не может быть! – вскрикнул четвёртый обитатель десятой палаты восьмидесятилетний Александр Маркович Архипов, отвечая на одному ему известные вопросы.

Его привезли и сдали сюда неделю назад три его сына благородной наружности, утомившиеся влачить его старость. Он был ошеломлён, подавлен ужасом случившегося по отношению к нему предательства и, выпав из божьего мира, изредка бросал в него громкие слова, будто проверяя, жив ли он ещё. Соседи по палате к этому привыкли и не обращали на его сигналы внимания.

– Прошли школьные годы, – продолжал Сергей Сергеевич. – Я любил Лариску и всё это время обожал её мать. Лариска была полной противоположностью Юлии Павловны – тонкая, стройная, миловидная девушка: глаза – бездонные прозрачные озёра, волосы мягкие, русые. Расчёсывала она их на обе стороны и связывала как девочка в два хвостика.

Вопроса «кем быть» для неё не существовало – конечно же, как мать, педагогом. Мне было всё равно, и я пошёл вместе с ней в педагогический институт. Мы поступили оба, и в сентябре поехали на уборку в Саврасовский совхоз, находившийся в трёх километрах от райцентра, поэтому мы с Лариской жили у себя дома, а не в совхозном общежитии, как приехавшие с нами однокурсники.