Обратный отсчет

Он положил карандаш на стол. Потом достал телефон и открыл заметки. К старой записи добавил новую строку, выводя слова крупными, размашистыми буквами:

«Кофейня «Боб». Зелёный коктейль. Дрожь в руках. Нарисовала меня. Уронила стакан. Страх. Настоящий. Сильнее. ПОЧЕМУ?»

Он отпил глоток остывшего, горького кофе. Вкус был отвратительным. Но не таким отвратительным, как ощущение собственного бессилия и навязчивое чувство, что он только что спугнул раненую птицу, которая пыталась казаться сильной.

– Майя, – произнёс он вслух имя, которое теперь обрело плоть и боль, – Что с тобой не так?

Ответа на этот вопрос не было. Только липкий след зелёного смузи на полу и жёлтый смайлик на забытом карандаше, глядящий на него пустыми чёрными точками-глазками.

Глава 3. Осенние Листья и Ускользающая Твердость

Карандаш со смайликом лежал на краю его рабочего стола, как обвинение. Жёлтый пластиковый кружок с чёрными точками-глазками смотрел на Джейка Картера пустым, идиотски-оптимистичным взглядом.

«Расскажи о бессмертии, смайлик», —мысленно процедил Джейк, отпиваясь холодным кофе.

«Расскажи, как оно – падать на пол вместе с зелёной жижей страха».

Прошло три дня. Три дня, за которые он дописал чёртову статью про ЖКХ (шеф остался доволен, назвав ее «крепким ударом ниже пояса»), три дня обычной журналистской рутины – звонки, допросы под прикрытием, расшифровка записей. И три дня, когда имя Майя и образ её глаз, полных немого ужаса в кофейне, не отпускали его. Записи в телефоне разрослись:

Кофейня «Боб». Зелёный коктейль. Дрожь в руках. Нарисовала меня. Уронила стакан. Страх. Настоящий. Сильнее. ПОЧЕМУ?

Тремор – прогрессирует? Неврология? Побочка лечения?

«Коктейль бессмертия» – отчаяние или надежда?

Рисует, чтобы не сойти с ума?

Где искать? Соцсети? Больница?

Он не искал её намеренно. Это было бы стыдно и навязчиво. Но его маршруты по городу почему-то стали проходить мимо кофейни «Боб» и ещё пары мест с большими окнами, где могли сидеть художники. Репортёрское чутье, обычно настроенное на коррупцию и ложь, теперь сканировало толпу в поисках розовой толстовки или знакомого каштанового пучка. Всё бесполезно.

День выдался хмурым, по-осеннему пронизывающим. Холодный ветер гнал по асфальту жёлтые и багряные листья, вырывая их из цепких лап деревьев в Центральном парке. Джейк шёл сквозь этот калейдоскоп увядания, кутаясь в потёртую кожаную куртку. Он направлялся на встречу с информатором по другому делу – истории с контрабандой электроники. Место встречи – скамейка у замёрзшего фонтана. Информатор опаздывал. Джейк закурил, пытаясь прогнать назойливый холод и назойливые мысли. Пар от дыхания смешивался с сизым дымом.

И тогда он её увидел.

Не в розовой толстовке. На ней был длинный, бесформенный серый кардиган, в котором она казалась ещё меньше и хрупче. Сидела на скамейке в отдалении, под почти голым клёном, и снова рисовала в своём скетчбуке. Но на этот раз все было иначе. Ни тени нарочитой весёлости. Ни попыток шутить с невидимыми собеседниками. Она сидела сгорбившись, поджав под себя ноги, словно пытаясь сжаться в комок, стать меньше мишени. Карандаш в её руке двигался медленно, почти неуверенно. Рисовала она не людей, не клоунов, а листья. Один опавший кленовый лист, лежащий на промёрзшей земле. Вырисовывала каждую прожилку, каждый изъеденный край с болезненной тщательностью.

Джейк замер. Сигарета догорала у него в пальцах, забытая. Его информатор был забыт. Весь мир сузился до этой хрупкой фигуры под голым деревом, рисующей символ увядания с таким сосредоточением, будто от этого зависела её жизнь. Ветер трепал её волосы, выбившиеся из пучка, и ей было холодно – он видел, как она ёжится, как пытается втянуть голову в кардиган.

«Подойди. Спроси. Просто спроси, как дела.»

Мысль пронеслась ясно, без обычного внутреннего саботажа.

«Но что я скажу? Привет, помнишь меня, того типа, который напугал тебя в кофейне и довёл до дрожи? Как твой бессмертный коктейль?»

Пока он колебался, случилось то, чего он подсознательно боялся. Карандаш выскользнул из её пальцев и упал на землю. Она потянулась за ним, но движение было резким, неловким. Она потеряла равновесие. Не упала, но резко опёрлась рукой о холодное дерево скамейки, чтобы не грохнуться. Её лицо исказила гримаса боли или отчаяния. Она зажмурилась, губы плотно сжались. Плечи затряслись. Не от холода. От рыданий, которые она отчаянно пыталась подавить.

Джейк не помнил, как подошёл. Он бросил окурок, пересёк промёрзшую лужайку и оказался перед ней, заслонив порыв ветра. Она не сразу заметила его, погружённая в свою тихую борьбу со слезами и, возможно, с телом, которое её предавало.

– Майя, – произнес он тихо, но твёрдо.

Она вздрогнула, как от выстрела, и резко подняла голову. Глаза были красными, заплаканными, полными такого стыда и уязвимости, что у Джейка сжалось сердце. Она быстро отвернулась, вытирая лицо рукавом кардигана, пытаясь втянуть обратно слёзы и восстановить хоть какое-то подобие контроля.

– Ох, – её голос сорвался на хрип, – Мистер Вопросы с Плохим Кофе. Парк патрулируете? Или следите за мной? – попытка сарказма провалилась, её голос дрожал.

Джейк игнорировал колкость. Он наклонился, поднял упавший карандаш. Такой же, со смайликом. Он протянул его ей.

– Ветер сильный. Можно присесть? – он кивнул на скамейку рядом с ней.

Она посмотрела на карандаш в его руке, потом на его лицо. В её взгляде была паника оленя перед фарами, смешанная с усталостью. Она молча кивнула, отодвинувшись, освобождая место. Джейк сел. Расстояние между ними было вежливым, но он чувствовал исходящую от неё дрожь – теперь уже не только эмоциональную, но и физическую. Ей было холодно до костей.

Он снял свою кожаную куртку – тяжёлую, потёртую, но тёплую. Молча накинул ей на плечи, поверх серого кардигана. Она замерла, удивлённо глядя на него.

– Вам холодно, – перебил он просто, – А я привык.

– Я не… – начала она.

Она не стала сопротивляться. Пальцами, всё ещё дрожащими, она потянула края куртки, кутаясь в чужое тепло и запах – табака, кожи, кофе. Дрожь немного утихла. Она смотрела на свой рисунок, на одинокий лист.

– Он умер, – прошептала Майя, не глядя на него, – Красиво, ярко, но умер. И его унесёт ветром. И всё, – она провела пальцем по бумаге, вдоль прожилки листа, – Как будто его и не было.

– Красивый лист, – сказал Джейк, глядя на скетчбук.

Рисунок был детализированным, почти болезненно точным. В нём чувствовалась любовь к предмету и прощание.

Тишина повисла между ними, наполненная только шумом ветра и шелестом последних листьев. Джейк чувствовал, как бьётся его сердце. Он привык к жёстким разговорам, к допросам, к крикам. Но эта тихая, леденящая душу констатация смерти. Она была сильнее любого крика.

– Это про вас? – спросил он осторожно, почти не надеясь на ответ.

Она медленно подняла на него глаза. В них не было слёз сейчас. Была только бесконечная усталость и какая-то странная отрешённость. Щит из смеха и розовой толстовки исчез. Осталась голая правда.

– Боковой Амиотрофический Склероз, – произнесла она чётко, как будто зачитывала диагноз с листка. Голос был ровным, металлическим, – БАС. Тот самый, что у Стивена Хокинга. Только у меня не такой медленный вариант, – она попыталась улыбнуться, но получилась гримаса, – «Абсолютно здорова и невероятно красива», да? Мама до сих пор верит. А я падаю. Буквально. Руки перестают слушаться. Ноги тоже скоро. Потом голос. Дыхание. Всё по учебнику. Только теперь учебник – это моя жизнь.

Джейк слушал, не дыша. БАС – хроническое дегенеративное заболевание центральной нервной системы. При нём поражаются двигательные нейроны головного и спинного мозга, отвечающие за передачу сигнала от мозга к мышцам. Приговор. Медленное, неумолимое угасание. Потеря всего. Контроля. Движения. Голоса. Жизни. Он знал, что это такое. Читал. Видел репортажи. Но слышать это от молодой, живой (пока ещё живой) девушки. Его собственные проблемы, его цинизм, его стены – всё это рассыпалось в прах перед этой простой, чудовищной фразой.