Обратный отсчет

Прошло три дня. Три дня, за которые он дописал чертову статью про ЖКХ (шеф остался доволен, назвав ее "крепким ударом ниже пояса"), три дня обычной журналистской рутины – звонки, допросы под прикрытием, расшифровка записей. И три дня, когда имя "Майя" и образ ее глаз, полных немого ужаса в кофейне, не отпускали его. Записи в телефоне разрослись:

Кофейня "Боб". Зеленый коктейль. Дрожь в руках. Нарисовала меня. Уронила стакан. Страх. Настоящий. Сильнее. ПОЧЕМУ?

Тремор – прогрессирует? Неврология? Побочка лечения?

"Коктейль бессмертия" – отчаяние или надежда?

Рисует, чтобы не сойти с ума?

Где искать? Соцсети? (Стелс-режим. Не стал.) Больница? (Кретин.)

Он не искал ее намеренно. Это было бы… стыдно. Навязчиво. Но его маршруты по городу почему-то стали проходить мимо кофейни "Боб" и еще пары мест с большими окнами, где могли сидеть художники. Репортерское чутье, обычно настроенное на коррупцию и ложь, теперь сканировало толпу в поисках розовой толстовки или знакомого каштанового пучка. Бесполезно.

День выдался хмурым, по-осеннему пронизывающим. Холодный ветер гнал по асфальту желтые и багряные листья, вырывая их из цепких лап деревьев в Центральном парке. Джейк шел сквозь этот калейдоскоп увядания, кутаясь в потертую кожаную куртку. Он направлялся на встречу с информатором по другому делу – истории с контрабандой электроники. Место встречи – скамейка у замерзшего фонтана. Информатор опаздывал. Джейк закурил, пытаясь прогнать назойливый холод и назойливые мысли. Пар от дыхания смешивался с сизым дымом.

И тогда он ее увидел.

Не в розовой толстовке. На ней был длинный, бесформенный серый кардиган, в котором она казалась еще меньше и хрупче. Сидела на скамейке в отдалении, под почти голым кленом, и снова рисовала в своем скетчбуке. Но на этот раз все было иначе. Ни тени нарочитой веселости. Ни попыток шутить с невидимыми собеседниками. Она сидела сгорбившись, поджав под себя ноги, словно пытаясь сжаться в комок, стать меньше мишени. Карандаш в ее руке двигался медленно, почти неуверенно. Рисовала она не людей, не клоунов, а… листья. Один опавший кленовый лист, лежащий на промерзшей земле. Вырисовывала каждую прожилку, каждый изъеденный край с болезненной тщательностью.

Джейк замер. Сигарета догорала у него в пальцах, забытая. Его информатор был забыт. Весь мир сузился до этой хрупкой фигуры под голым деревом, рисующей символ увядания с таким сосредоточением, будто от этого зависела ее жизнь. Ветер трепал ее волосы, выбившиеся из пучка, и ей было холодно – он видел, как она ежится, как пытается втянуть голову в кардиган.

Подойди. Спроси. Просто спроси, как дела. Мысль пронеслась ясно, без обычного внутреннего саботажа. Но что он скажет? "Привет, помнишь меня, того типа, который напугал тебя в кофейне и довел до дрожи? Как твой бессмертный коктейль?"

Пока он колебался, случилось то, чего он подсознательно боялся. Карандаш выскользнул из ее пальцев и упал на землю. Она потянулась за ним, но движение было резким, неловким. Она потеряла равновесие. Не упала, но резко оперлась рукой о холодное дерево скамейки, чтобы не грохнуться. Ее лицо исказила гримаса боли или отчаяния. Она зажмурилась, губы плотно сжались. Плечи затряслись. Не от холода. От рыданий, которые она отчаянно пыталась подавить.

Джейк не помнил, как подошел. Он бросил окурок, пересек промерзшую лужайку и оказался перед ней, заслонив порыв ветра. Она не сразу заметила его, погруженная в свою тихую борьбу со слезами и, возможно, с телом, которое ее предавало.

– Майя, – произнес он тихо, но твердо.

Она вздрогнула, как от выстрела, и резко подняла голову. Глаза были красными, заплаканными, полными такого стыда и уязвимости, что у Джейка сжалось сердце. Она быстро отвернулась, вытирая лицо рукавом кардигана, пытаясь втянуть обратно слезы и восстановить хоть какое-то подобие контроля.

– Ох, – ее голос сорвался на хрип. – Мистер Вопросы с Плохим Кофе. Парк патрулируете? Или следите за мной? – Попытка сарказма провалилась. Голос дрожал.

Джейк игнорировал колкость. Он наклонился, поднял упавший карандаш. Такой же, со смайликом. Он протянул его ей.

– Ветер сильный. Можно присесть? – Он кивнул на скамейку рядом с ней.

Она посмотрела на карандаш в его руке, потом на его лицо. В ее взгляде была паника оленя перед фарами, смешанная с усталостью. Она молча кивнула, отодвинувшись, освобождая место. Джейк сел. Расстояние между ними было вежливым, но он чувствовал исходящую от нее дрожь – теперь уже не только эмоциональную, но и физическую. Ей было холодно до костей.

Он снял свою кожаную куртку – тяжелую, потертую, но теплую – и молча накинул ей на плечи, поверх серого кардигана. Она замерла, удивленно глядя на него.

– Вам холодно, – перебил он просто. – А я привык.– Я не… – начала она.

Она не стала сопротивляться. Пальцами, все еще дрожащими, она потянула края куртки, кутаясь в чужое тепло и запах – табака, кожи, кофе. Немного дрожь утихла. Она смотрела на свой рисунок – на одинокий лист.

– Он умер, – прошептала Майя, не глядя на него. – Красиво, ярко, но умер. И его унесет ветром. И все. – Она провела пальцем по бумаге, вдоль прожилки листа. – Как будто его и не было.– Красивый лист, – сказал Джейк, глядя на скетчбук. Рисунок был детализированным, почти болезненно точным. В нем чувствовалась любовь к предмету и… прощание.

Тишина повисла между ними, наполненная только шумом ветра и шелестом последних листьев. Джейк чувствовал, как бьется его сердце. Он привык к жестким разговорам, к допросам, к крикам. Но эта тихая, леденящая душу констатация смерти… Она была сильнее любого крика.

– Это… про вас? – спросил он осторожно, почти не надеясь на ответ.

Она медленно подняла на него глаза. В них не было слез сейчас. Была только бесконечная усталость и какая-то странная отрешенность. Щит из смеха и розовой толстовки исчез. Осталась голая правда.

– Боковой Амиотрофический Склероз, – произнесла она четко, как будто зачитывала диагноз с листка. Голос был ровным, металлическим. – БАС. Тот самый, что у Стивена Хокинга. Только у меня… не такой медленный вариант. – Она попыталась улыбнуться, но получилась гримаса. – "Абсолютно здорова и невероятно красива", да? Мама до сих пор верит. А я… я падаю. Буквально. Руки… перестают слушаться. Ноги тоже скоро. Потом… голос. Дыхание. Все по учебнику. Только учебник – это моя жизнь.

Джейк слушал, не дыша. БАС. Приговор. Медленное, неумолимое угасание. Потеря всего. Контроля. Движения. Голоса. Жизни. Он знал, что это такое. Читал. Видел репортажи. Но слышать это от молодой, живой (пока еще живой) девушки… Его собственные проблемы, его цинизм, его стены – все это рассыпалось в прах перед этой простой, чудовищной фразой.

– Когда? – выдохнул он. – Когда узнали?

– Три месяца назад, – ответила она, глядя куда-то сквозь него, на оголенные ветви клена. – Сначала думали – защемление нерва. Стресс. Потом… МРТ, анализы, консилиумы. "Редкая, агрессивная форма". Вот такой лотерейный билет выиграла. – Она замолчала, снова потрогала рисунок листа. – Я рисую, пока руки еще слушаются. Пока вижу. Пока могу дышать без аппарата. Пытаюсь запечатлеть… все. Каждый лист. Каждый смешной нос прохожего. Каждую тучку. Потому что скоро… скоро не смогу. – Голос дрогнул, но слез не было. Она, казалось, выплакала все заранее.