Рождество, которого не было

Иван Крохов

Рождество, которого не было

Предисловие

Я не сразу решил рассказать эту историю.

Ведь Рождество – это свет. Это тепло, смех, ожидание чуда. Но под этим хрупким слоем уюта всегда был кто-то, кто не дождался. Кто не получил ответа. Эта книга родилась из мыслей о таких людях. О детях, чьи письма не были прочитаны. О словах, которые никто не услышал. О желаниях, которые были слишком тихими, чтобы их исполнили.

«Рождество, которого не было» – это не страшная сказка. Это путешествие в память. В боль. В любовь, которая не всегда умеет говорить правильно, но всё равно существует.

Я не даю ответов. Я просто приглашаю вас пройти путь вместе с Тимом. В мир, где подарки – это не то, что лежит под ёлкой, а то, что мы замечаем друг в друге.

Если хоть кто-то после прочтения этой истории задумается, протянет руку, напишет письмо, или просто сядет рядом с тем, кто молчит – значит, эта книга была не зря.

С благодарностью,

Автор

Глава I – Письмо, которого не должно быть

Грейвич, Англия. Декабрь, 1892 года.

Снег шёл без остановки с третьего дня Адвента. Он укрывал улицы, словно пытался забыть их очертания, стирал вывески, глушил шаги. Лишь железный хруст под каблуками напоминал – под белым покровом всё ещё дышит город.

На подоконнике второго этажа дома номер девяносто восемь по улице Когтевой сидел Тимоти Холлоуэй. В серой вязаной шали, с чашкой остывшего чая в руках, он смотрел на то, как снежинки, одна за другой, ударяются о стекло и исчезают.

– Ты опоздал, – прошептал он. – Опять.

Комната была тихой. За спиной – камин, где огонь больше спал, чем горел. На каминной полке – две чулочные подвески. Одна с золотой вышивкой: «Тим». Вторая – пепельная, пустая. «Николас».

Ровно год назад, в ту же ночь, младший брат Тима исчез.

Исчез, как будто его вытерли из страниц книги. Никаких следов. Только письмо на подушке, написанное аккуратным, слишком взрослым почерком:

«Он позвал меня. Он сказал, что знает, чего я хочу. Не жди меня, Тими. Мне будет хорошо.»

– Н.

Они обыскали всё. Полиция, соседи, даже газета написала короткую заметку: «Мальчик исчез в Рождество. Родители в отчаянии. Санта молчит.»

С тех пор Тим знал: это был не Санта.

Он писал письма. Писал каждую неделю. Прятал их в камин, заворачивал в пепел. Он знал – если написать правильно, если подобрать верные слова, кто-то услышит. Кто-то, кто не должен был услышать.

На этот вечер письмо было иным.

Он не писал о брате. Он писал… вызов.

«Ты думаешь, я забыл? Ты думаешь, мне страшно? Приди сам. Я буду ждать. Без молока. Без печений. Только я. Только ты.»

– Тимоти Холлоуэй

Он бросил письмо в огонь. Пламя вспыхнуло странно – синим, на мгновение. Воздух в комнате похолодел. Часы на стене замерли.

А за окном…

Что-то прошло по улице. Без звука. Без шага. Но снег – опал.

Тим подошёл ближе к окну. Его лицо побледнело.

На свежем снегу напротив дома, посреди улицы, лежала коробка. Завёрнутая в чёрную бумагу. С красной лентой. Без адреса. Без имени.

И рядом с ней – детский след, ведущий оттуда, где больше никого не было.

Санта пришёл.

Но это был не он.

Глава II – Коробка у двери

На следующее утро снег всё ещё падал, как будто ночь не кончалась.

Но он стал тяжелее. Словно с небес летел не снег – а пепел, смоченный слезами.

Миссис Холлоуэй увидела коробку первой.

– Тим, ты… это ты? – спросила она, голосом, будто сотканным из хруста инея.

– Нет, – ответил он честно. – Но, может быть, это он.

Она побледнела, прижала коробку к себе – и сразу же отпрянула.

Она была холодной. Не просто зимней. А как камень, пролежавший века под землёй.

Тим не отрываясь смотрел, как мать ставит коробку на обеденный стол. Отец подошёл позже, с недоверием и раздражением.

– Какая ещё чёрная бумага? Это какая-то шутка. Уверен, очередные идиоты из мясной лавки решили развлечься.

– Не открывай, – сказал Тим. – Это не для вас.

Но отец уже срывал ленту.

Он снял крышку.

Внутри, на подстилке из засохших еловых игл, лежала игрушка – старинный плюшевый мишка. Чёрный. С выцветшими глазами. И сшитым ртом.

На животе – крохотная вышивка красными нитками:

«Николас»

Мать ахнула и закрыла рот ладонью.

– Это невозможно… это… это ведь…

Отец, бледный как стена, медленно отступил. Мишка зашевелился.

Не резко. Не как живой. Но – как будто в нём вспоминалось что-то.

Он повернул голову. Склонил её в сторону.

И щёлкнул шов на рту.

В комнате стало очень тихо.

Тим двинулся вперёд, сдерживая дрожь.

– Ты… ты его сделал таким? – прошептал он. – Или он сам захотел?

Мишка не ответил.

Но где-то в стене, где потрескалась штукатурка, раздался тихий, хриплый смех.

В ту же ночь Тим не спал. Он держал коробку у себя в комнате, рядом с камином. Родители отказались даже прикасаться к ней – и к мишке.

Мать сидела в кресле с покрывалом и шептала молитвы. Отец курил, не переставая, глядя в пустоту.

А мишка…

Он просто сидел. Но не всегда в том же месте.

Иногда – ближе к двери.

Иногда – на подоконнике.

Иногда – на кровати, у изголовья.

Тим знал: это только начало.

Он вызвал Его. И Он ответил.

Но не через дверь.

Через брата.

Глава III – Сон о Печи

Этой ночью Тим заснул не сразу.

Он лежал под одеялом, держа свечу в руке, пока пламя не дрогнуло и не погасло само по себе – как будто что-то вдохнуло его в себя.

Мишка сидел в углу комнаты. Лицом к стене. Или спиной. Тим не был уверен.

Сон пришёл не сразу, а полз. Медленно, вязко.

Сначала – звук: тяжёлое дыхание, будто кто-то спал рядом на полу.

Потом – запах: не хвои и мандаринов, как в прошлом Рождестве, а сгоревших писем и кислого сахара.

И, наконец – печь.

Он стоял в огромной каминной комнате. Камни были чёрные от копоти, своды – высокие, а в центре возвышалась Печь – древняя, закопчённая, с железными дверцами и змеевидной трубой, уводящей в потолок.

Печь жила.

Она дышала, наполняясь жаром, который не грел – а жёг изнутри. Из приоткрытой дверцы выбивался не огонь, а тени, вытянутые и скрюченные, как руки, просящие пощады.

Вдруг раздался скрежет. Что-то начало выезжать из печи, как из старинной фабричной машины.

То была коробка. Завёрнутая в красную ткань.

На ней – бирка:

«Для Джуди, 6 лет. Она хотела сестру.»

Тим хотел отступить, но ноги не слушались. Он смотрел, как коробка открывается сама.

Изнутри – сначала рука, потом голова.

То была кукла. Но её кожа – настоящая. Глаза – пустые глазницы. Волосы – чёрные и мокрые.

Она шевельнулась.

– Где Джуди? – прошептала она.

Печь вновь издала стон. За её дверцей мелькнули десятки коробок. Все с именами. Все – уже отправлены.

Тим бросился к двери – но в этот момент свет исчез.

Он очутился в узком коридоре, выложенном льдом. По стенам – письма. Настоящие детские письма Санте, пришпиленные ржавыми гвоздями.

Некоторые – окровавлены. Другие – перечёркнуты.

Третий был его.

«Дорогой Санта, я не прошу игрушек. Верни Николаса. Пожалуйста.»

Слово "пожалуйста" было перечёркнуто. Под ним – приписка другим почерком:

"Ты уже получил."

Тим повернулся. Он стоял там.

Человек в выцветшем красном.

Лицо – в тени.

Голос – мягкий, как вата, но глухой, как похоронный колокол:

– Почему ты так уверен, что он хочет быть найденным?

Он протянул руку. В ней – письмо Николаса, исписанное новым почерком. Более острым. Более холодным.

«Ты ведь тоже хотел, чтобы он исчез. Хоть раз. Признайся. На секунду. Только раз. Я просто исполнил желание.»

Тим закричал.

Он проснулся в своём кресле, в комнате, где давно потух камин.

Мишка сидел у его ног. Смотрел на него. Или сквозь него.

А в пепле камина…

Письмо.

Тот самый клочок бумаги, что Николас оставил год назад, вдруг снова был здесь.

Но теперь на нём появилась приписка:

"Ты идёшь по следу. Продолжай. В Праздничной Печи ждут тех, кто помнит."

Глава IV – Продавец с пустыми глазами

Грейвич утром выглядел чужим.

Мир, в котором он жил всю жизнь, стал вдруг тише, как будто сам город затаил дыхание.

Люди говорили шёпотом. В лавках исчезли новогодние украшения.

А на главной площади, где ещё вчера стояла праздничная ёлка, теперь торчал только голый, чёрный остов. Иглы осыпались. Гирлянды исчезли.