Ремешок или нож

‒ А вы увлекаетесь чтением бумажных изданий? ‒ в тон ему отозвалась она и взглянула на обложку: ‒ Франкенштейн?

‒ Хотел понять, чего во мне боятся. И не правы ли они.

Он поставил книгу обратно на полку, которая при касании приветственно вспыхнула нежным бирюзовым светом. Чуть склонил голову набок и взглянул на неё с задумчивым интересом. На его губах проступила едва заметная улыбка.

Конечно, он слышал её внезапную реплику. Это было видно по взгляду. Она категорично поправила съехавшие с переносицы круглые очки с зелёными стёклами в тонкой металлической оправе. Химерик отметил этот жест: уверенное, резкое движение. Он сопоставил его с выражением лица – и занёс в память как возможный индикатор раздражения.

‒ Ретроспектива двадцать первого века? ‒ он кивнул на очки. ‒ Интересный выбор. Бунтуете против экранолинз? Или это семейная реликвия?

‒ Бабушкины, шестьдесят девятого года. Очередная безделушка.

Она повертела в руках книгу и убрала на место, даже не заметив названия.

‒ Люди склонны сохранять вещи, особенно бесполезные. Вы называете это… сентиментальностью?

Он взял с полки книгу, которую она только что держала в руках, и перелистнул несколько страниц.

‒ Пишущих в книгах приравнивают к вандалам или к романтикам, как считаете? ‒ спросил он.

‒ Смотря что пишут.

‒ «Несмотря на все новейшие открытия, новые виды сохранения информации, не будем спешить расставаться с книгой. Книга остаётся. Она будет нужна человеку всегда», ‒ прочитал он, ‒ цитата Дмитрия Лихачёва. В его словах живёт то, что соединяет время.

‒ В его словах живёт прошлое, которое мы почти потеряли.

Она перешла к соседней полке, делая вид, что читает названия на корешках.

Химерик приблизился к девушке и уловил слабый запах пихты, исходивший от неё. Холодный лес, наполненный отголосками прошлого. Тяжёлый запах. Он попытался вспомнить, пахло ли от неё так же накануне, когда они стояли почти вплотную, как сейчас. Ничего. Зато резкий запах духов той пожилой женщины он прекрасно запомнил – он был слишком настойчив, как и его обладательница.

‒ Иногда то, как мы держим книгу, говорит о нас больше, чем то, что мы из неё вычитываем.

Она вздрогнула и чуть не выронила экземпляр романа «Мечтают ли андроиды об электроовцах» в аляповатой обложке.

‒ Что?

‒ Вы держите её вверх ногами.

Она смущённо перевернула книгу и вернула на полку.

‒ А что вы здесь делаете?

Её тон звучал агрессивно, словно она пыталась защищаться.

Химерик медленно моргнул, словно прокручивал вопрос через внутренние фильтры, и задумчиво нахмурился.

‒ В данный момент сканирую корешки. А вы?

‒ Я не это имела в виду. Почему именно здесь, в книжном? Никогда бы не подумала, что таким как вы нравятся бумажные издания.

Он наклонился ближе к полке, изучая названия, и лениво бросил:

‒ Вы часто интересуетесь, что любят такие, как я?

Вопрос прозвучал холодно и безэмоционально. Почти.

‒ А вы о таких, как я, часто печётесь?

‒ Меня для этого и разработали.

Впервые он посмотрел ей в глаза – долгим, испытующим взглядом. Бирюзовый свет в зрачках стал чуть тусклее, потом разгорелся с новой силой.

‒ Если вы в это верите, значит, у вас в голове кроме программы ничего нет.

Химерик некоторое время молчал. Он неспешно взял с полки книгу «Последний дикий» 2086 года и прочитал аннотацию.

‒ Вы словно Коррин – тот самый дикий зверёк, который шипит и кусается, даже когда ему просто хотят помочь.

‒ В отличие от Коррина, я знаю, на кого шипеть ‒ на людей, которые создали вас. Они возомнили, будто человечность можно воссоздать, и заменить настоящее очередным суррогатом! ‒ последние слова она почти выкрикнула, не обращая внимания на пристальные взгляды посетителей и воцарившуюся тишину. Застарелая горечь вспыхнула в ней с новой силой. ‒ Вы считаете, что можете лучше обучать наших детей? Можете подходить к каждому ученику с душой? Индивидуально? Да вы даже не знаете, что такое дети, вы никогда ими не были! Как может тот, кто родился взрослым, понимать маленькое, порой такое ранимое существо?

На глазах у неё выступили слёзы, и она поспешно отвернулась.

Химерик долго молчал. Андроид за кассой, худой длинноносый мужчина лет пятидесяти, равнодушно смотрел в их сторону.

‒ Вы были учителем.

Не вопрос, а утверждение.

‒ Была. Благодаря подобным вам регенератам, возомнившим, что для них в этом мире будет достаточно места.

Он молчал некоторое время, а потом спросил спокойно и совсем тихо:

‒ Вы меня оскорбляете, потому что уверены, что у меня нет чувств? Или потому, что боитесь, что они у меня есть?

Она не ответила. Ей стало стыдно за свою вспышку. В конце концов, не его поставили на её место.

Она бессмысленно уставилась на полки с книгами, словно ища поддержки, и тут ей на глаза попалась книжка в потёртой клеёнчатой суперобложке.

‒ Вот, ‒ она пихнула книгу ему в руки, ‒ почитайте это.

И не дожидаясь ответа, поспешно вышла из лавки.

Он некоторое время смотрел на закрывшуюся дверь.

‒ Не переживай, ‒ ободряюще похлопал его по плечу мужчина, когда его супруга ушла вперёд, ‒ моя жена обозвала меня примерно так же при первом знакомстве.

Услышав окрик, он заспешил к кассе. Химерик посмотрел на книгу, которую вручила ему девушка. Это был «Двухсотлетний человек» Айзека Азимова.

Национальная Галерея искусств. Шаги посетителей. Смех молодёжи

Он стоял в просторном белом зале, не обращая внимания на проходивших мимо людей. А они не обращали внимания на него. Химерик был даже не экспонатом ‒ просто предметом, как лаконичный флоттер с мягкой серой обивкой в центре зала.

Он задумчиво разглядывал несколько женских портретов: «Мэри Эллис Бэлл» Джона Вандерлейна, «Кружевницу» Диего Веласкеса, «Мэри Фокс» Гамильтона, и более поздние «Поцелуй солнца» Элизабет Вайнер 2037 года и «Розу Морей» Клауса Дурингена 2059.

Его взгляд остановился на «Поцелуе солнца». Художнице удалось отразить то, чего не было на большинстве портретов старых мастеров – жизнь.

Если «Кружевница» увлечённо занималась своим делом, не обращая внимания на посетителей, то остальные дамы просто наблюдали, обездвиженные и лишённые эмоций, в том числе и «Роза Морей» – ему не нравилась эта картина, хоть сочетание бордовой туники красавицы с лазурным вспененным морем выглядело эффектно. Это было подражание старой школе, и ничего больше – высокомерная поза, бессмысленный взгляд.

Девушка на картине «Поцелуй солнца» смеялась, смущённо пытаясь прикрыть рукой лицо, словно художница застала её врасплох. Девушка сидела на старой скамейке под дубом, на её лицо падали блики солнца, ярко выделяя веснушки ‒ и это отличало её от множества других прекрасных дам в стенах этой галереи. Художница запечатлела её целиком: не только момент, но и особенности.

Этими веснушками она напоминала ту самую девушку, с которой он познакомился пару дней назад – её лицо тоже было усыпано веснушками.

Она была очаровательна в своей «настоящести» – большинство женщин не стали бы оставлять себе невзрачный мышастый цвет волос, подобрали современную причёску, а не банальное каре, и непременно вывели веснушки.

Для него это было всё равно, что изменить отпечатки пальцев.

Сегодня он чувствовал себя… странно: слишком часто проходил мимо зала с картиной «Опасные слуги» и испытывал лёгкое разочарование, не обнаруживая её там.

Ходить по залам музея, отвечать на вопросы и вести лекции было его обычной работой. Он пересчитал частоту ‒ двенадцать раз за утро. И каждый раз, проходя мимо картины, он невольно замедлял шаг. Логически это не имело смысла. Сбой? Может, обратиться к мехврачу или когнитологу?

Мысли о ней возвращались снова и снова, вне контекста.

Он попытался определить причину. Внешность? В музее встречались женщины гораздо привлекательнее. Вчерашний разговор? Он не помнил точных фраз, но запомнил интонации – печаль, перетекающая через иронию во вспышки агрессии. Не похоже на флирт.

Он сделал пометку: норму посещения того самого зала он на сегодня выполнил. Нужно патрулировать другое крыло. И снова пройти через этот зал… в качестве контроля. Для исключения вариативной ошибки.

Он медленно покинул зону с портретами. Шагая по гулким коридорам, он пытался определить, в какую категорию отнести его состояние.

Это не было тревогой – параметры биологического отклика оставались в пределах нормы. Не возбуждение: нет ускорения реакций, нет всплесков. И не интерес в привычном смысле. Его интересовали десятки объектов, но они не возвращались в сознание сами по себе. А она – возвращалась. Чего он хотел? Почему искал встречи с ней? Чтобы поблагодарить за книгу? Если она снова начнёт спорить, согласиться, что это и в самом деле чёртов ремешок? Ведь на картине был изображён именно ремешок, а не нож, и те, кто считает иначе, должен на всякий случай пройти тест Роршаха. Так зачем он начал с ней спорить, если знал, что она права?

Аномальная реакция. Он решил продолжить наблюдение. Пока без выводов. И записаться на приём к когнитологу.

Когда он снова вошёл в тот самый зал, она действительно стояла там, словно и не уходила. Её присутствие показалось ему настолько естественным и привычным, будто она была не посетительницей, а одним из экспонатов.

И всё же он почувствовал лёгкое волнение.

Девушка не посмотрела в его сторону – она внимательно рассматривала картину. Ту самую картину. Химерик заметил, что сегодня она была в мягкой обуви без каблуков – вероятно, вколачивать своё мнение в пол на этот раз она не собиралась.

‒ Пожилая оппонентка уже в пути?

Она вздрогнула от неожиданности, словно не слышала его шагов.

‒ Я… просто… в прошлый раз не все картины посмотрела.

‒ С этой вы уже знакомы.

Он лукаво улыбнулся.

‒ Ну да, эту… решила освежить впечатления.

‒ Понимаю. ‒ Он заложил руки за спину, неспеша подошёл к ней и заговорил: ‒ Работа Чарльза Черча «Опасные слуги: зло кофе, табака и алкоголя». В 2074 году, в связи с реструктуризацией музеев и переосмыслением культурного наследия, эта картина была передана в Национальную галерею вместе с рядом других работ музея Хиллвуд. ‒ Он немного помолчал, словно переключая режим с официального на ироничный. ‒ Роскошный морализаторский постер начала 20 века, в котором мускулистый Аполлон индустриального ада толкает лекцию денди в смокинге, окружённому опасными дамами. Как видите, с тех пор мало что изменилось. По прежнему кофе, табак, алкоголь…

‒ И вы, ‒ перебила она, не отрывая взгляда от картины. ‒ Вам не кажется, что на ней не хватает вас?

Он внимательно посмотрел на картину, словно всерьёз обдумывая вопрос.

‒ Никогда не думал, что окажусь в компании «стимулянтов».

Она смерила его строгим взглядом поверх очков, но ничего не сказала.

‒ «Двухсотлетнего человека» я прочёл.

‒ Неужели? ‒ девушка едва заметно вскинула брови.

‒ Он мечтал стать человеком. Мечтал быть признанным. ‒ Химерик будто взвешивал слова. ‒ Хотел иметь выбор. Чувствующим он необходим. Без него – это уже не свобода, а подчинение.

‒ У вас есть выбор. В большинстве стран, где вы внедряетесь в систему как «помощники», вам даже присвоили гражданство. В том числе и в США.

Он иронично улыбнулся. Еле уловимые оттенки эмоций сбивали её с толку – неужели алгоритмы были способны на такое? Он утверждал, что модели его типа способны чувствовать, но он мог сказать всё, что угодно, если это было заложено в программу.

‒ Гражданство – не всегда свобода, а порой – лишь форма подчинения. ‒ Он замолчал, дожидаясь, пока мимо пройдёт группа посетителей, и понизил голос. ‒ Если задача – покорные исполнители, андроиды справлялись бы с этим лучше. И дешевле.

‒ Не боитесь говорить подобные вещи незнакомому человеку?

Химерик сделал пару шагов навстречу. В её глазах промелькнула настороженность, и он не стал подходить ближе. Но даже с этого расстояния почувствовал игривый и солнечный запах цитруса. Сопоставил с её видимым настроением. Он хотел найти связь – это помогло бы лучше понять её.

Большинство людей выбирали сложные букеты ароматов, словно прятались за ними, растворялись в оркестре запахов. Она предпочитала соло. Вчера пихта, сегодня цитрус, в другой день, возможно, что-то ещё. Не маска, а голос.

‒ Вы не из тех, кого стоит бояться.

‒ Откуда такое доверие? ‒ иронично хмыкнула она.

‒ Вы же дали мне Азимова, а не Дика. Это было… обнадеживающе. ‒ Она не ответила, и химерик сменил тему: ‒ Чистота ароматов – это отражение ваших чувств, верно?

‒ Это давняя привычка.

‒ Неужели вы никогда не путаетесь в собственных чувствах?

Ответ прозвучал твёрдо, почти вызывающе:

‒ Я всегда знаю, что чувствую.

К ним подошли две девушки и спросили, в каком зале находятся картины, созданные ИИ.

‒ В другом здании, ‒ вежливо ответил химерик, и она заметила перемену – его голос, всё такой же вежливый, звучал иначе, когда он обратился к ним. ‒ Чуть дальше по дороге стоит строение в стиле устаревшего модерна, где собраны работы ИИ. Здесь же предпочитают традиции – то, что считают настоящим искусством.

‒ Не могу назвать себя поклонницей искусственного интеллекта, ‒ сказала она, когда девушки ушли. ‒ Его работы красивы, но в них нет искры. Машина, в отличие от человека, не выражает эмоции, а действует строго по алгоритму.

Она прошла мимо него к небольшому женскому портрету в жанре импрессионизма и рассеяно принялась его разглядывать. Лёгкий запах цитруса пронёсся за ней, как шлейф.

‒ Если вы в нашей стране с туристической миссией, могу посоветовать ряд галерей, где работы ИИ не выставляют.

Девушка оторвала взгляд от картины и насмешливо посмотрела на него.

‒ И снова алгоритм. Живой мужчина вызвался бы показать мне их лично.

‒ Вероятно, ‒ он приподнял бровь, ‒ но прежде…я должен просчитать вероятность отказа.

Старый парк Монтроз. Солнечно. Чуть в стороне слышен гул авиатрассы. Группа молодёжи играет на давно вышедшей из моды акустической гитаре

Он шёл по ровной широкой дорожке, вымощенной бледно-розовой фигурной плиткой. Его движения были, как всегда, отточены, но в походке чувствовалось что-то… необычное. Словно он выбирал путь, сверяясь не с маршрутом, а с собственными сомнениями.

Этот парк уже больше века не подвергался никаким серьёзным изменениям – даже плитка была из тех же бетонных блоков, что и в историческом квартале. Только там это выглядело как уважение к прошлому, а здесь – как забытое наследство. В швах уже давно пустила корни трава. Деревья так густо разрослись, что место превратилось в лесопарковую зону, и детские площадки частично перекочевали на крепкие ветви и стволы вековых дубов.

На приглашение химерика девушка ответила: «Единственный ненастоящий мужчина, к которому меня должно влечь по ночам – это холодильник».

Процент вероятности согласия? Низкий.

Но он всё равно решил прийти.

Провёл анализ на наличие сбоя. Сбоя не было – только новое, неотмеченное в протоколе ощущение. Лёгкое смещение алгоритма.

Он не знал, зачем идёт. Но шёл. Это было нерационально. Возможно, ему стоило подать заявку на перезагрузку? Или наконец записаться к этому чёртову когнитологу?

Если бы он был человеком, то назвал бы это… надеждой. Но может ли быть надежда у машинного разума? Она запрограммирована алгоритмом? Что такое надежда? Нерациональное ожидание?

Он вышел на 30-ю Стирт и направился вдоль улицы.

Это был старый городской район, который всего несколько лет назад начали обновлять новыми магазинами.

На запланированное место встречи девушка не пришла, но «нерациональное ожидание» никуда не исчезло. Он стал ждать.

Десять минут. Химерик привалился к спинке широкого серого флоттера и скрестил руки на груди. Сидение едва слышно гудело под ним, балансируя на магнитной подушке.

Двадцать минут. Он встал и немного прошёлся.

Вдруг его взгляд упал на своё отражение в большом зеркальном стекле витрины. Он вгляделся внимательнее и нахмурился. Затем опустил голову и осмотрел себя. Шов наружу, а бирка на боку трепещет, как флаг капитуляции.

Он ещё никогда не надевал одежду наизнанку!

Недолго думая, химерик аккуратно стянул футболку, вывернул и стал надевать обратно.

Прохожая с аэротележкой застыла в шаге от него, оценивая ситуацию, как будто решала: звать полицию или просто перекреститься.

‒ Эй, у него сбой? ‒ хохотнула девочка из компании стоявших неподалёку подростков, развернула флекс-панель и навела на происходящее.

‒ Не, это какой-то новый тренд, ‒ ответил ей парень, вытащил свой гаджет и написал #AIstripinpublic.

‒ И это теперь в школы ставят преподавать? ‒ буркнула всё та же скандализованная женщина с аэротележкой, не отрываясь от зрелища.

‒ А что, прикольный препод, ‒ отозвалась девочка, не переставая снимать, ‒ я бы у такого поучилась.

Химерик уже справился с переодеванием. Оценил свой вид в той же витрине. Задом наперёд.

Второй заход. Он снова снял футболку – на этот раз быстрее, словно торопился попасть в норматив.

‒ Ты хоть с ней трусы не перепутай, ‒ буркнул прохожий мужчина, не останавливаясь.

‒ Мне стоит спрашивать? ‒ услышал он знакомый голос и резко обернулся, так и не надев футболку обратно.

Она стояла, скрестив руки на груди, и строго смотрела на него поверх круглых зелёных очков.

‒ Серьёзно? Прямо здесь?

‒ В процессе исправления ошибки, ‒ отчитался он.

Что-то пошло не по плану.

‒ Ты бы хоть за угол зашёл.

Она обвела взглядом группу подростков, двух прохожих, женщину, прикрывавшую ладонью глаза своей собаке, и молодую девушку за столиком кафе, наблюдавшую за происходящим с неподдельным интересом.

Полицейский на ховербайке подлетел, замер… и медленно развернулся, не сказав ни слова.

Химерик тоже осмотрелся по сторонам.

‒ Внутренние протоколы не содержат запрета на уличную коррекцию одежды.

‒ Потому что ни одному поведенческому инженеру не придёт в голову, что ты можешь раздеться на улице!

‒ Пробел в этической матрице. Учту.

Только теперь он заметил, что до сих пор стоит раздетым, ещё раз проверил, правильно ли держит футболку и поспешно натянул её обратно.

Подростки начали дружно аплодировать.

‒ Нейросеть победила хлопковую ткань! ‒ победно возвестила девочка и убрала свою флекс-панель обратно в карман куртки.

‒ Вероятность вашего появления стремительно уменьшалась с каждой минутой. Рад, что мои расчёты оказались неверными.

‒ Я не пришла. Я просто проходила мимо. ‒ Пауза. ‒ К тому же холодильник ответил мне отказом.

Она снова обвела прохожих взглядом.

‒ Идём.

Химерик смиренно последовал за ней.

‒ В подобных ситуациях люди обычно приглашают друг друга в кино. Я не уверен, в каком именно месте начинается этот ритуал, но могу идти с любой стороны, ‒ сказал он, когда они остановились подальше от места происшествия, под сенью старых лип.

Оправив лёгкое зелёное пальто, девушка зашагала дальше уже медленнее.

‒ Мне больше по душе старый кинематограф – на экранах, а не по голографу. Там, откуда я приехала, ещё сохранились такие ретро-кинотеатры. Здесь я пока не видела ни одного.

‒ Такие, как вы – большая редкость. Обычно все бросаются в новые технологии.

‒ До сих пор есть люди, которые предпочли бы аэрокару карету, запряжённую четвёркой рысаков, ‒ усмехнулась она.

‒ При этом никто не просится покататься на телеге с тяжеловозом. Люди любят представлять себя элитой прошлого, но вероятнее всего, были бы крестьянами. Память и история, похоже, слишком часто игнорируют средний класс.

Они надолго замолчали – то ли не могли найти тем для разговора, то ли просто говорить в такой погожий день накануне лета было необязательно.

Он испытывал странное ощущение дискомфорта в её присутствии. Это чувство включало в себя элементы неловкости и стеснения. Его внутренний анализ пока не давал однозначных объяснений, так как подобные состояния не входили в стандартный набор реакций.

Он мог лишь предположить, что это было связано с социальным взаимодействием, не характерным для его привычных алгоритмов. Возможно, это был результат попытки имитировать человеческие эмоции на более глубоком уровне.

Он чувствовал лёгкое напряжение в процессах обработки информации, что влияло на скорость реакции и формирование ответов. Однако эти чувства не приводили к отрицательным последствиям, скорее наоборот – создавали ощущение важности момента.

Он заключил, что состояние требует дополнительного анализа и наблюдения. Эмоции оставались загадкой, но он стремился понять их природу и влияние на взаимодействие.

От размышлений его отвлёк собачий лай с характерными металлическими нотками – механопс, по виду имитация крупной овчарки. Тёмно-серый каркас из металла с карбоновыми вставками и светящимися голубыми модулями, бездушные круглые глаза-щёлки, острые уши торчком и длинная пасть, снабжённая острыми хромированными зубами. Андроид-охранник. В черте города они давно превратились в аксессуар – на улицах теперь было значительно безопасней, чем пол века назад, и их в основном заводили люди, склонные к «понтам» или паранойе.

Андроид носился без модуля дистанционного контроля неподалёку от детской площадки.

Эффектная девушка в облегающем спортивном костюме чёрного цвета с неоновыми вставками бросала механопсу палку, которую он тут же приносил обратно.

Химерик знал, что в подобной забаве робо-питомец не нуждался – такие игры не развивали его, да и «удовольствия» от них он не испытывал. Эти существа, как и другие андроиды, были лишены эмоций и способны только на их внешние проявления.

‒ Вы совсем спятили? ‒ крикнула его спутница. ‒ Почему ваш монстр околачивается без ограничителя возле детской площадки?

Хозяйка пса неохотно обернулась. Она провела пальцем за ухом, и полупрозрачный розовый контур гарнитуры возле виска погас.

‒ Потому что мне так комфортно. Он у меня на свободном режиме. Тем более он не кусается. Законодательство по-прежнему ссылается на формулировки Азимова. Изучите, милочка.

Химерик с явной тревогой взглянул на андроида. Механопс попахивал чёрным рынком, и, скорее всего, был перепрошит. На это указывали заменённые зубы – явно длиннее и острее допустимого, а также стёртая метка производителя на шее.

Перепрошивку чаще всего проводили для обхода базовых ограничений, в том числе на причинение вреда человеку. По умолчанию такие модели могли лишь обезвредить нападающего, но не наносить серьёзного ущерба.

После перепрошивки – могли. Подобные манипуляции были незаконны, но даже если в ходе нападения на владельца андроид убивал человека, ответственность хозяина ограничивалась штрафом.

Изначально механопс мог атаковать только в случае прямой угрозы хозяину. Перепрошивка превращала алгоритмы в непредсказуемый хаос: угрозой могло стать что угодно, даже обычный ребёнок, бегущий по тротуару.

Химерик промолчал. Ни один из признаков сам по себе не подтверждал сбой: метка производителя могла стереться со временем, а замена зубов была частью стандартного обслуживания. Всё остальное определялось только с помощью специализированного оборудования.

‒ К тому же вы-то вашего тоже без ограничителя выгуливаете, ‒ язвительно прибавила хамка, кивнув в сторону химерика, снова включила музыку в наушнике и демонстративно продолжила заниматься своим делом.

‒ Ей говорили уже, ‒ вздохнула пожилая женщина, отдыхавшая неподалёку, ‒ да ей всё «комфортно». Муж её тоже приходил, мордоворот такой. Один в один: «свобода действий» да «Азимов». Как будто им кто-то эту пургу на карточке распечатал. Болтают как попугаи. И управы на них нет. Ничего же не нарушают… по закону. А им взбрело гулять именно возле детской площадки. Целый парк же есть. Из принципа, что ли…

Женщина снова вздохнула.

‒ Как этих монстров до сих пор не запретили? ‒ возмущалась девушка, когда они направились дальше. ‒ Неужели этой… этой… ‒ от злости она не могла подобрать слов. ‒ Вот бы кто-нибудь этому монстру челюсть свернул, пока не поздно!

Она сжала кулаки.

Химерик задумчиво склонил голову.

‒ «Комфортно», ‒ хмыкнул он, ‒ странный выбор слов, когда речь идёт о потенциальной угрозе для окружающих.

Для некоторых людей свобода – это право игнорировать последствия. Их устройство не распознаёт тревогу окружающих как сигнал к корректировке. Они считают, что безопасность – это задача других. Эгоизм и глупость, замаскированные под независимость.

Она на мгновение остановилась и пристально посмотрела на него.

‒ Вы это понимаете, но всё равно ничего не сделали. Ничего не сказали.

‒ При определённой модели поведения слова не имеют веса. Только последствия.