Наследник богов

Хотя вообще-то, положа руку на сердце, жаловаться отец не имел никакого морального права, учитывая, что львиную долю найденных реликвий он оставлял себе, а в Египетский музей в Каире передавались жалкие крохи.

– Во имя всех богов, Найла, ты так говоришь, будто он преступник какой-то.

– Так он и есть преступник! Три года в тюрьме просидел!

– И теперь прозябает в Луксоре, бедняга, потому что весь Каир на него косо смотрит. Ну ошибся человек, с кем не бывает…

– Ошибся – это когда солонку с сахарницей перепутал. А лазить по ночам в музей и без счета таскать исторические артефакты – это преступление. Ты же говорил, что…

Найла прервалась на полуслове, вовремя прикусив язык. Опять едва не ввязалась в спор с отцом, а ведь именно из-за таких размолвок она спала и видела, как улетит в университет на другой край земли. Потому что отец вроде бы человек взрослый, способный включать мозг и отвечать за себя, однако все детство и юность Найлу втягивали в авантюры, с каждым разом все более рискованные, в которых единственной взрослой, кажется, оставалась она сама.

– Ладно, неважно, – прервала она затянувшееся на несколько секунд напряженное молчание и, сжав губы, направилась к дому. – Это твое дело.

Статую Найла не удостоила больше ни единым взглядом. Она не собирается расспрашивать, из чего она высечена, удалось ли уже определить возраст и где ее вообще отыскали. Сколько человек понадобилось, чтобы извлечь находку из-под земли, сколько времени это заняло, что еще интересного обнаружилось рядом. Потому что во врожденной дочкиной любознательности и страсти к истории отец всегда норовит увидеть отражение собственной фанатичной веры в богов, так что Найла поклялась себе больше в эту ловушку не попадаться.

Ей послышался какой-то шепот – наверное, Феми упрекала Контара вполголоса, – однако Найла даже головы не повернула.

* * *

На следующий день мерзавец Чафу гонялся за Найлой по всему дому. Откровенно и очевидно ее ненавидя, он почему-то пристраивался за ней тенью, едва заприметив. Даже в душ бы за ней пролез, если бы Найла не отодвинула его легонько ногой и не захлопнула дверь как можно скорее, чтобы не прищемить этот вездесущий клюв.

За завтраком, пока Феми рассказывала обо всяких мелочах, о которых не упоминала на видеосозвонах, в голове Найлы роилась туча мыслей. Она совершенно точно заслужила отдых после университетского выпускного курса. Оценки – выше всяких похвал, есть чем гордиться, но почивать теперь на лаврах в Усадьбе как-то неправильно.

Она чувствовала какое-то беспокойство, нетерпение, как будто что-то подстегивало ее – даже нога дернулась пару раз, пока руки намазывали бутерброд. Найла окинула взглядом продолговатое помещение, ища покоя в привычных и знакомых квадратиках белой узорчатой плитки. Вытянутая кухня всегда была в этом доме нейтральной территорией, не принадлежащей ни отцу, ни Феми, ни уж тем более Найле. Поэтому Феми не разводила здесь фирменную пестроту (как будто кого-то вытошнило на стены целой палитрой), а Контар, вечно оставляющий недоделанное на потом, – свой фирменный беспорядок. Оба великолепно готовили, да еще пытались друг друга перещеголять, поэтому какое-то время на двери кухни даже висело расписание, чтобы никто никому не мешал. Это не говоря уже о ежегодных состязаниях, в которых изысканные и сложные египетские яства представлялись на суд жюри, состоящего из всех работников Усадьбы.

Из раздумий Найлу вырвала Феми, дружески похлопав ее по колену:

– Что за мысли кипят в этом котелке?

Найла почувствовала укор совести, к которому примешивалась какая-то опустошенность.

– Ничего выдающегося. Я просто подумала… – Она положила бутерброд на блюдце и всплеснула руками. – Я ведь вернулась не для того, чтобы на диване у себя в комнате валяться. Нужно начать искать работу, обзвонить друзей, заняться подтверждением диплома…

– Стоп-стоп-стоп, притормози. К чему такая спешка?

– Да нет никакой спешки.

– Правда? – Ладонь Феми чуть крепче придержала коленку Найлы, спасая от очередного подергивания. – Дай-ка угадаю: может, тебе кажется, раз ты теперь ученая дама с дипломом, тебе негоже проводить время с семьей, гулять по городу или просто отдыхать?

Найла вздохнула. Нет, дело не в этом, хотя…

– Я вчера поговорила с твоим отцом. – Феми встала и принялась убирать со стола. – Он понимает, что теперь все будет иначе.

Найла только рот раскрыла от изумления – надо же, как Феми сразу нащупала болевую точку.

– Я не… То есть…

– Он осознает, что твое возвращение – это не капитуляция, – продолжала мачеха, складывая грязные тарелки в раковину. – Так что тебе нет нужды хвататься за первую попавшуюся работу или снимать какую-нибудь убогую каморку на окраине, лишь бы что-то ему доказать. Не нужно. – Развернувшись к Найле, Феми глядела ласково, но твердо. – Это твой дом, и ты теперь взрослая. Мы будем уважать твои решения.

О! Какие прекрасные слова. И мачехе Найла верила безоговорочно. Это не из-за Феми она так рвалась из дома на край света. Наоборот, Феми была одной из немногих, ради кого Найла всерьез задумалась вернуться и остаться.

– Ты же понимаешь: рано или поздно он начнет вовлекать меня снова. Это лишь вопрос времени, – пробормотала Найла, откидываясь на спинку стула.

– Само собой. Это же Контар Бек. Если он этого не сделает, я решу, что его подменили, и подам на развод, – заявила она с жаром и тут же рассмеялась. Найла тоже не смогла сдержать улыбку. – Твой папа такой, какой есть, солнышко. И если мы признаем за тобой право не лепить из себя ту, кем ты быть не хочешь, было бы несправедливо отказывать в таком же праве отцу. Как считаешь?

Найла задумчиво покусывала губу изнутри, глядя на мачеху. Смуглянка Феми с ее утонченной арабской красотой обладала прекраснейшей улыбкой на свете и даже самого понурого и грустного могла воодушевить своим оптимизмом. Найла всегда – даже в детстве, когда думать о таком было вроде бы еще рановато, – считала Феми подарком отцу от богов. Потому что никто кроме нее не сумел бы отогреть этого потерянного человека, помешавшегося от горя после смерти жены, и возродить его к новой любви.

– Я, оказывается, успела забыть, какая ты, – пробормотала наконец Найла.

– Тогда ты не такая умная, как мне помнилось.

И обе расхохотались, заставив от неожиданности подпрыгнуть неотвязного гуся, который подсматривал за ними из-под стола.

* * *

Вечером, после неожиданно спокойного семейного ужина (на котором Контар вел себя как истинно светский человек и умудрялся иногда минут по десять подряд не упоминать никаких богов) Найла вышла прогуляться по родной и любимой Усадьбе. Утренний разговор с мачехой немного ее успокоил. Феми права: ей действительно не нужно никому ничего доказывать. Если отъезд в такую даль на четыре года без попыток увидеться недостаточно продемонстрировал отношение Найлы к отцовским затеям, это проблема отца, а не ее.

И как бы ни пела ее душа – оттого, что она вернулась, она дома, в родном городе, с родными людьми, – своего мнения она не изменит. Оторвавшись от земли в тот день четыре года назад, она заодно оборвала и все нити, что связывали ее с наследием этой семьи. Она обрезала эти узы одну за другой, как врач пуповину.

А поскольку других детей у Контара Бека нет и сам он – единственный сын у своих родителей, наследие умрет вместе с ней.

Найла не заметила, как оказалась в переднем дворике. Несмотря на полночный час, влажная жара не отпускала, обволакивала. Легкий знойный ветерок шелестел в ветвях тамарисков, растущих под стеной, которая отделяла Усадьбу от дороги и скрывала от посторонних любопытных глаз. Тамариски эти высадили намеренно, когда дедушка Найлы отказался дальше надстраивать стену, и так местами изрядно просевшую от времени и износа.

Беки так усердно от всех отгораживались, так оберегали свою частную жизнь…

…а потом отец взял и влепил посреди всего этого статую высотой с двухэтажное здание. Верхушку наверняка видно с плоских кровель ближайших домов, учитывая, что до городской окраины отсюда километр по прямой. И весь этот километр – голая пустошь, украшенная разве что робкими иссушенными кустиками, на которой пока никто (ни частники, ни предприятия) не отважился что-то построить. Вроде все горят желанием узнать, что же творится в этом странном доме, но селиться рядом охотников нет.

Найла считала это признаком благоразумия. Хотя репутация у Беков хорошая и отец пользуется у сограждан любовью и уважением – публичный деятель, на счету которого множество открытий и наград, – местным не чужды суеверия. Не все такие скептики, как Найла, и даже те, кто кичится рационализмом, предпочитают перестраховываться и держаться подальше от гнездилища магии и священных обрядов. До сих пор никто не произнес этого вслух и не рискнул заявить прямо, однако весь Каир верит, что Усадьба стоит на месте древнего храма.

И, вспоминая, что ни один легион, ни одна армия, ни один военный отряд не сумел ни разрушить ее, ни пройти сквозь ворота, местные только хмурились с досадой.

Найла тем временем досадовала на себя – за неуемное любопытство. Поддавшись ему, она обошла статую кругом и остановилась напротив. Накануне оценить ее по достоинству не получилось, но сейчас Найла готова была признать, что не разочарована. Да, это действительно бог Геб. Точнее, его образ в представлении древнего скульптора или скульпторов.

Геб был богом земли и всего на ней растущего, всемогущим творцом, поэтому его и выкрасили в зеленый. И, по правде сказать, вовсе не такой уж ядовитый, как Найле показалось вначале.

Бедра статуи прикрывала ярко-желтая повязка шендит поверх короткой прямой юбки, собранной частыми складками. На руках, запястьях, лодыжках красовались массивные браслеты, поблескивающие металлизированными красками, и, конечно, довершал это великолепие воротник-ожерелье усех – амулет древнеегипетской знати. Он представлял собой полукруг, обрамлял горло и прикрывал ключицы, сзади оставляя основание шеи открытым. Шириной он был пальца в четыре и делался из нанизанных рядами бусин или из пластинок драгоценного металла, иногда расцвеченных фаянсом, а на концах часто украшался изображением головы сокола или грифа. На усехе статуи сияли два скарабея.

Странно. Такого Найла еще никогда не видела. Хотя опыт у нее был богатый: усехов она перевидала столько, что могла с одного беглого взгляда определить подлинность и материал.

Однако, если не считать ожерелья, самым фееричным украшением статуи был, конечно…

Гусь на голове.

Найла огляделась – просто так, на всякий случай. Ну да, Чафу тут как тут, кто бы сомневался, топчется у ее ног и с живым интересом рассматривает статую.

– Гляди, твой предок! – Найла указала на позолоченного гуся с лоснящейся красной грудкой, восседающего на макушке неподвижного божества. Она могла бы поспорить, что такого окраса у гусей не было никогда, даже у нильских, но ведь и статую вряд ли ваяли с пятиметрового зеленокожего человека… – Раньше вы были красивее. Почему вы так подурнели?

Чафу в ответ лишь всплеснул крыльями и потряс головой.

– Да нет, понятно, что его приукрасили ради такого случая… – Вздохнув, Найла подошла поближе к статуе и дотянулась кончиками пальцев до зеленого колена. Материал холодный, но очень гладкий. И твердый, гораздо тверже стали. – Не знала бы, что это невозможно, решила бы, что нефрит.

Найла облизала пересохшие губы, раздумывая, имеет ли смысл быстренько сбегать к себе за чемоданчиком и взять пробу, но вовремя вспомнила, что ее может увидеть отец и сделать самые неподходящие выводы. Она прекрасно знала, что решение перевестись в конце концов на отделение реставрации и консервации отец воспринял как личную победу. А ведь Найла всерьез собиралась свернуть с уготованного ей пути – исключительно папе назло… Однако трех недель на нутрициологии ей хватило выше крыши, и она сдалась. Это не ее. Ее род, сама кровь, текущая в ее венах, не позволяли заняться ничем иным, кроме изучения истории и древностей.

Одно дело – вырваться из длинных, протянувшихся сквозь столетия, цепких рук Беков, и совсем другое – рушить свою жизнь из глупого упрямства, лишь бы досадить отцу.

Поэтому Найла огромным усилием воли подавила желание исследовать пигменты и резьбу под портативным микроскопом и ограничилась поверхностной визуальной оценкой. Которую мог бы выполнить и двухлетний ребенок.

– Состояние окраски вполне приличное… На конечностях износ практически отсутствует… – Найла обошла статую кругом, осматривая докуда хватает глаз. Хватало, по правде говоря, только до бедер. – Ни за что не поверю, что халтурщик Муси доставил тебя в целости и сохранности…

Обхватив рукой позолоченный жезл, который держал бог, Найла запрокинула голову насколько могла. В безоблачном небе сияла полная луна, и в ее свете точеное лицо божества различалось во всех подробностях: высокие скулы, прямой нос, в котором даже ноздри не поленились вырезать, безупречная черная подводка на глазах (аж завидно, у Найлы так четко никогда не получалось), жесткий квадратный подбородок и напряженные жилы на шее… Даже наполовину скрытые ожерельем, они все равно угадывались под ним, вспухая темными валами, – хотя, может, это просто игра света на складках материала.

– Папе не говори, но ты и вправду прекрасен, – прошептала Найла. – И тебя бы в музей под охрану, чтобы ты стоял там в холе и неге, а не здесь под открытым небом, брошенный на произвол стихий.

Найла как никто знала, что отец никогда не подвергал риску ни одну из хранившихся у него ценностей. Ни малейшему. Собственно, именно он посвящал ее в тайны мастерства – показывал, как обращаться с реликвиями, как их брать, не забывая надевать защитные перчатки, а главное, всегда помнить, что задача Беков – оберегать наследие от пагубного стороннего воздействия.

Вот только, увы, под сторонним воздействием отец подразумевал не только ветер и дождь, но и музейных хранителей.

У него же просто мозг взорвется, когда он узнает, что Найла собралась отправить резюме в Египетский музей.

– Ой! – Найла отскочила от статуи: по жезлу пробежал резкий стремительный разряд, тряхнувший руку так, что на несколько секунд она повисла плетью.

Внимательно осмотрев ладонь, Найла, к изумлению своему, обнаружила красноватую прямоугольную метку. Как будто жезл раскалился и оставил ожог…

А тут еще и Чафу загоготал как бешеный, перепугав ее до полусмерти. Судорожно щелкал клювом, подпрыгивал на вылинявших лапах и молотил крыльями, как будто собирался взлететь.

Ни разу в жизни это чудовище не летало.

– Ну ты чего? – Найла попыталась погладить его по спине. – Успокойся, слышишь? Что я Феми скажу, если тебя удар хватит?

Но лапчатый мерзавец не успокаивался ни в какую. Найла на всякий случай решила отойти – чего доброго щипаться начнет. Отступила на шаг – и ее окатило потоком золотистого слепящего света. Найла зажмурилась, заслоняясь рукой. Кто это додумался среди ночи включать прожекторы в саду?

Через несколько секунд, когда свет немного померк, Найла открыла глаза.

И ее саму чуть удар не хватил.

2

Принц богов

На месте статуи, которой Найла касалась несколько секунд назад, стоял человек. Живой и дышащий. Губы его разомкнулись, и он проговорил:

– Здравствуй, прекрасная. Что стряслось? Куда пропали твои остроумие и ласка?

А? Что? Кого?

Сердце колотилось так, что в груди щемило, дыхание перехватывало, как будто Найла марафон пробежала. Сглотнув, она отступила еще на шаг. Думай! Сделай что-нибудь! Ну же…

Чафу с резким гоготом кинулся к ногам незнакомца и потерся уродливой головой о голую икру этого… юноши. Да, это был юноша. Молодой мужчина, смуглокожий, на бедрах ярко-желтый шендит, руки и ноги украшают браслеты, на шее ожерелье усех. Левая рука крепко сжимает длинный золоченый жезл, возвышающийся над головой.

Найла сверлила взглядом землю, пытаясь заставить мозг работать на пределе возможностей, но тот отчаянно сопротивлялся. Нет уж, не для того она четыре года изучала методы научного анализа и исследования, чтобы сейчас все ее знания и опыт перечеркнули какой-то там прожектор и парень в юбке. Немалые вообще-то знания, чего уж там скромничать.

Происходящему должно быть какое-то объяснение. Этот человек откуда-то появился. Просто нужно найти правильные, логичные формулировки и разобраться.

И все. И больше ничего.

Когда она вновь подняла глаза, юноша дружелюбно гладил Чафу по голове. Для этого ему пришлось наклониться, и теперь лунный свет разливался по широкой бронзовой спине. Найла воспользовалась моментом, чтобы оценить обстановку.

Да, статуи действительно нигде не видно. Да, это непонятно. Но объяснимо.

Наверняка.

Молодой человек выпрямился, и Найла только теперь осознала, какой он высокий. Метр девяносто, не меньше. Жезл тогда, получается, выше двух с половиной. И, когда глаза юноши, которые Найла не могла разглядеть против света луны, сияющей у него за спиной, уставились на нее сверху вниз, в горле пересохло.

– Твое смятение понятно, – провозгласил незнакомец. От его голоса – глубокого баритона – волоски у Найлы на загривке стали дыбом и по телу побежали мурашки. – Не каждый день смертному выпадает счастье лицезреть явление божества. И, не стану скрывать, твоя забота во время моего стремительного перехода в эту ка[1] была для меня отрадой.

Он что, улыбается? Найла моргнула. Раз. Другой. На шестой стало ясно, что он по-прежнему тут и, кажется, ждет ответа. Найла собралась с духом.

– Можно узнать… откуда ты явился? – Прерывисто дыша, она вытянула руки и развернулась, стараясь при этом не выпускать его из виду. – Я… рассматривала статую, которую привез сюда отец, и… Постой-ка! – Она указала на него пальцем в обвиняющем жесте. – Это что, папины штучки? Вы с ним это все подстроили, чтобы надо мной посмеяться? Или он этими выкрутасами пытается заманить меня обратно?

Юноша недоуменно наклонил голову:

– Боюсь, что я тебя не понимаю. Не имею удовольствия быть знакомым с твоим отцом. Вы мне служите?

– Служим… тебе? – эхом повторила Найла. Откуда ему известно? Это ведь семейная тайна Беков. Значит, точно не обошлось без отца.

За углом зашевелились тени. Кто-то направлялся сюда со стороны бокового дворика, и, присмотревшись к приближающимся силуэтам, Найла почувствовала волну облегчения: к ней шли отец и Феми.

– Это как понимать? – воскликнула она, отодвигаясь, чтобы не загораживать им зрелище. – Мне вообще-то совсем не смешно.

Отец нахмурился:

– Не знаю, что ты устроила этому гусю, но он перебудил всю Усадьбу. Не нужно было…

Они вышли наконец из-за угла, и дворик открылся перед ними целиком.

Юноша развернулся, колыхнув складками шендита, и встретился взглядом с Контаром. Отец Найлы застыл как вкопанный, так что Феми врезалась в него от неожиданности и ухватилась за его локоть, чтобы не упасть.

– Дорогой, нельзя ли… – начала Феми, но тут и ее ни о чем не подозревающий взгляд наткнулся на загадочного пришельца, и она вслед за мужем осеклась на полуслове.

Ну допу-у-у-устим… Либо они гениальные актеры, либо они оба тоже понятия не имеют, что здесь творится. Ни один из вариантов ничего хорошего Найле не сулил.

– Еще смертные, – констатировал юноша и стукнул жезлом. Даже сквозь подошвы сандалий Найла почувствовала прокатившуюся по земле дрожь. – Великолепно.

Отцовскую реакцию Найла проследила целиком и полностью. От начала и до конца. Она видела, как все сильнее и сильнее округляются его глаза, зажигаясь отлично ей знакомым лихорадочным огнем, как трясутся губы и подбородок. Он воздел руки, будто обнимая что-то невидимое, и наконец…

Пал на колени, бормоча какой-то бред:

– О достопочтенный бог Геб, принц богов, бог земли и всего растущего на ней, Великий Гоготун…

Что он там несет? Великий Гоготун? Феми с Найлой молчали, остолбенев от происходящего и не зная, что сказать. Первым на этот позор откликнулся юноша.

– Встань, пожалуйста. – Он элегантно повел рукой, не сходя с места. – Я ценю твою преданность, но пресмыкаться уважаемому человеку негоже. Ты мой служитель?

Контар, пропустив мимо ушей предложение подняться, кивнул. А поскольку головой он при этом упирался в землю, наверняка перепачкал и лоб, и нос.

– Мое имя Контар Бек, о принц богов. Мой род поклоняется тебе и оберегает твое наследие больше шести тысяч лет. Один из моих предков был первым жрецом одного из твоих святилищ.

– Благодарю, Контар Бек. Человечество сильно изменилось за последние столетия, и я не знал доподлинно, в чьем ведении сейчас находятся мои ка.

– Ну хватит! – Найла встала между отцом и незнакомцем, глядя юноше в лицо. Пора было прекращать эту комедию. – Мне все равно, кто устроил этот розыгрыш, вы все или ты один. Он закончен. Так что, папа, давай вставай!

Контар ухватил ее за лодыжки своими холодными руками, загрубевшими от постоянной физической работы, и дернул на себя.

– Не дерзи, тюбан, поприветствуй наследника богов с подобающим ему уважением, – прошипел он, закручиваясь в немыслимую позу в попытке одновременно простереться ниц и отчитать дочь. Позже он наверняка будет жаловаться на спину и кому-то придется делать ему массаж. – Кланяйся!

– Ты с ума сошел? Не собираюсь я бухаться на колени перед…

– Ее зовут Тюбан? – перебил юноша, явно веселясь. – Забавно.

– Нет, ее зовут Найла! – к полнейшему изумлению падчерицы, вмешалась Феми.

На глазах оторопевшей Найлы мачеха подобрала подол своей пестрой юбки и опустилась рядом с отцом. Но по крайней мере лбом в землю утыкаться не стала, просто спокойно скрестила руки на коленях.

Нет-нет-нет! Пожалуйста! Только не Феми, неужели и она с ними заодно? Мачеха всегда была ее союзницей. Она единственная вставала на сторону Найлы, признавая ее правоту, когда остальные принимались творить дичь. А как же тот утренний разговор на кухне?

– Стало быть, Найла, – повторил юноша.

Она медленно подняла на него взгляд. Теперь луна освещала его спереди, позволяя наконец рассмотреть цвет глаз. У Найлы захватило дух. Зеленые! Как пальмовые листья. Как газон в университетском кампусе. Как кожа у исчезнувшей статуи. Они светились изумрудами на фоне бронзовой кожи и темных волос, да еще и сияли так, будто отражали падающий на них свет.

– То, что нужно, – договорил тем временем обладатель этих глаз.

Найлу охватил гнев. Он окутал ее плотным жарким вихрем, однако Найла обрадовалась ему как старому знакомому, с которым умела обращаться. К тому же он растопил комок в горле, мешавший говорить.

– Я не собираюсь больше ни минуты слушать этот бред. Не знаю, кто ты, как сюда проник и чего хочешь, но игры закончены. – Она решительно двинулась к нему, не обращая внимания на возгласы обезумевших родных. – У тебя десять секунд, чтобы убраться, или я звоню в полицию.

Юноша не шевельнулся. Не сдвинулся ни на миллиметр. Только улыбнулся краешками губ, глядя, как она тянется к его предплечью.

– Давай, время законч…

Едва пальцы Найлы коснулись теплой кожи, все действительно раз – и кончилось. Глаза ни с того ни с сего отказались смотреть, а ноги перестали держать. Больно или нет ударяться об землю, Найла так и не узнала, потому что через полсекунды потеряла сознание.

* * *

Очнулась она не у себя в комнате и не в больнице. Ну да, логично… Зачем везти ее в медицинское учреждение, если можно уложить на стол в папиной библиотеке? Про библиотеку она поняла еще до того, как открыла глаза, уловив запах старых пергаментов и чернил и почувствовав пробегающий по рукам холодок. Спина и таз успели задеревенеть на жестком, так что Найла попыталась перевернуться на бок. На пол тут же посыпалось всякое-разное со стола. Прелесть просто – даже не удосужились расчистить стол, прежде чем положить ее сюда.

Первое, что она увидела, открыв глаза, – розовый клюв почти у самого лица. Над клювом желтело бдительное недреманное око.

– Какой прием… – пробормотала Найла самой себе.

Никак не ожидая услышать ответ, да еще произнесенный звучным величественным голосом:

– Расул[2] все всякого сомнения питает к тебе особую благосклонность.

Найла резко села, попутно смахнув скоросшиватель и карандашницу. Повертев головой, она отыскала обладателя голоса – он вольготно расположился на бежевом диване, на котором Найла столько лет делала уроки. Одет он по-прежнему был в желтый шендит, только теперь дополненный футболкой с логотипом «Кока-колы», чтобы прикрыть голый торс, и категорически не вписывался в интерьер библиотеки с ее кобальтовыми стенами и десятками набитых под завязку стеллажей из вишневого дерева.

Вытянув длинные ноги, парень сидел босиком, благо весь пол библиотеки устилали многочисленные ковры. В любом другом каирском доме ковры показались бы неуместными, но не в этом – точнее, не в этом зале. Ради сохранности документов и определенных экземпляров коллекции отец установил систему охлаждения, поддерживающую в библиотеке постоянную температуру в пятнадцать градусов.