Сломленная

Они уехали в Сардинию в день закрытия факультета, в начале июня. За обеденным столом – там, где я так часто заставляла Филиппа есть («Давай доедай суп, съешь еще говядины! Поешь как следует перед учебой!»), мы обсуждали их путешествие – щедрый свадебный подарок родителей Ирен; они могли себе это позволить. Ирен все больше молчала – умная женщина, умеющая сделать эффектную паузу, а потом вдруг сказать что-нибудь тонкое и немного неожиданное. Порой она бросала какую-нибудь фразу, на мой взгляд, достойную удивления хотя бы из-за своей глупости или банальности.

Мы вернулись в библиотеку. Филипп посмотрел на мой стол.

– Хорошо поработала?

– Неплохо. Еще не прочитал мои гранки?

– Нет, честно говоря, не успел. Прости.

– Ну, прочитаешь книгу. У меня есть для тебя экземпляр.

Я немного расстроилась его пренебрежительным отношением к моей работе, но не показала виду. Я спросила:

– Наверное, ты сейчас всерьез возьмешься за диссертацию?

Он промолчал, бросив озорной взгляд на Ирен.

– В чем дело? Снова собрались в путешествие?

– Нет, мы никуда не едем.

Он еще немного помолчал, а потом, нахмурившись, произнес:

– Ты сейчас рассердишься и будешь меня ругать, но за последний месяц я все хорошо обдумал и взвесил. Мне сложно совмещать работу над диссертацией и должность ассистента. А без диссертации в университете перспектив нет. Поэтому я принял решение уйти.

– Как ты сказал?

– Я ухожу из университета. Я еще достаточно молод, чтобы найти свое место в жизни.

– Но это исключено. Ты же уже почти у цели, ты не можешь все вот так бросить, – возмутилась я.

– Пойми меня правильно. Раньше преподаватели были на вес золота. Сейчас эта работа хлопотная и нервная, но малооплачиваемая. И это не только мое мнение.

– Ты прав, – согласился Андре. – Если у тебя тридцать студентов, тебе приходится тридцать раз повторять одно и то же. Пятьдесят учеников – это уже чересчур. Но мы как-нибудь выкрутимся, чтобы помочь тебе и диссертацию писать, и о себе не забывать.

– Нет, – отрезала Ирен. – Преподавание и научная работа и правда утратили свой престиж. Мой двоюродный брат – химик. В Национальном центре научных исследований он получал восемьсот франков в месяц. Сейчас он работает на красильной фабрике и получает три тысячи.

– Дело не только в деньгах, – ответил Филипп.

– Разумеется. Нужно еще и в ногу со временем идти.

В своих коротких, тщательно выверенных фразах она тактично выразила свое мнение о нас: «Поймите меня правильно, я не хотела обижать вас, поскольку отношусь к вам с большим уважением. Но о некоторых вещах молчать нельзя. Если бы не моя сдержанность, я бы сказала гораздо больше». Если бы не ее сдержанность, то мы, вероятно, услышали бы, что Андре, конечно, великий ученый, да и я – не последняя женщина в научном сообществе. Но мы живем, отрезанные от мира, в своих лабораториях и библиотеках. А молодое поколение интеллектуалов хочет быть на виду и участвовать в общественной жизни. Филипп слишком активный и амбициозный, поэтому наука не для него; ему гораздо больше подойдут другие сферы деятельности.

– В конце концов, тема диссертации устарела, – заключила она. Почему она позволяет себе говорить такие возмутительные вещи?

Ирен совсем не глупа. Она живет по-своему и мыслит по-своему. Она победила меня в битве за Филиппа, настроив его против науки. Порой мне хочется сдаться в этой неравной борьбе. «Я больше не могу писать эту диссертацию. У меня болит голова. Выпишите мне справку о болезни». Нет. Нежное юное лицо вдруг повзрослело, все мышцы напряглись, зеленые глаза пронзительно смотрели мне прямо в душу. Андре мог бы вступиться за меня. Нет. Я вспомнила те роковые пасхальные каникулы, когда мы уехали в Голландию, оставив Филиппа в Париже. «Я не хочу, чтобы твой диплом был испорчен». Он с ненавистью кричал: «Не увозите меня. Мне все равно, я не напишу ни строчки». А потом он вдруг взялся за ум, и мы обрадовались. Наши отношения наладились, а теперь Ирен снова их рушит. Она уже второй раз так поступает. Мне не хотелось скандала, и я с трудом сдерживалась.

– Так чем же вы займетесь?

Ирен хотела ответить, но Филипп ее опередил:

– У отца Ирен есть пара интересных предложений.

– Каких именно? Бизнес?

– Еще не знаю точно.

– Значит, вы говорили с ним обо всем перед поездкой. А нам почему не сообщили?

– Я хотел все обдумать.

Я ужасно разозлилась и не могла поверить, что он решил уйти из университета, не посоветовавшись со мной.

– Теперь я во всем виноват, – раздраженно бросил Филипп.

В его зеленых глазах зажглись искры гнева. Я хорошо знала этот взгляд.

– Нет, – сказал Андре. – Ты волен поступать, как хочешь.

– Ты обиделась на меня?

– Деньги – не главное в жизни. Не ожидала от тебя такого.

– Я же говорил, что дело не только в деньгах.

– А в чем именно? Объясни.

– Не могу. Сначала мне нужно еще раз встретиться с тестем. Но я не приму его предложение, если оно будет невыгодным для меня.

Я еще немного пообщалась с ним, стараясь говорить как можно спокойнее. Пыталась убедить его в важности работы над диссертацией, напоминая о выполненных проектах и исследованиях. Он вел себя вежливо, но пропускал мои слова мимо ушей. Он стал для меня чужим, совсем чужим. Даже его внешность изменилась: модная стрижка, одежда с иголочки, изысканный стиль XVI округа[10]. Я родила и воспитала его. А теперь наблюдаю за ним со стороны, как в кино. Такая участь ждет любую мать, но разве от этого легче?

Андре проводил их до лифта, а я села на диван. И снова пустота. Тот день был хорошим и радостным лишь потому, что Филипп снова вернулся, хоть и на несколько часов. Я ждала его, как будто он возвращался навсегда – но этому не бывать. Я не могла поверить, что наши пути разошлись. Я больше не буду помогать ему с работой, у нас не будет общих интересов. Неужели деньги так важны для него?

Может быть, он просто не может спорить с Ирен? Неужели он так сильно любит ее? Они идеальная пара. Она наверняка очень хороша в постели, хоть и выглядит такой невинной. Представляю, на что она способна. Но секс, на мой взгляд, – не главное в отношениях. Сексуальности больше не существует для меня. Раньше я воспринимала это как свободу и легкость. И вдруг я поняла, что была не права. Это немощь, полная потеря чувственности. Из-за этого мне не понять печали и радости тех, кто умеет любить по-настоящему. Кажется, я уже ничего не знаю о Филиппе. Ясно только одно: я буду очень скучать по нему! Возможно, именно благодаря сыну я смогла принять собственный возраст. Он помог мне пережить вторую молодость. Он брал меня с собой на автогонки в Ле-Ман, на выставки оптического искусства и даже однажды вечером сводил меня на хеппенинг. Он был большим выдумщиком, и с ним никогда не приходилось скучать. Привыкну ли я к этой тишине, к спокойной и размеренной жизни, в которой больше не будет места сюрпризам?

Я спросила Андре:

– Почему ты не помог мне вразумить Филиппа? Вместо этого ты сразу согласился с ним. Хотя вдвоем мы бы точно его убедили.

– У человека должен быть собственный выбор. К тому же он никогда не мечтал о карьере преподавателя.

– Но ему было интересно работать над диссертацией…

– До определенного момента и совсем недолго. Я понимаю его.

– Ты всех понимаешь.

Раньше Андре был очень требователен по отношению к себе и другим. Сейчас он не изменил своих политических пристрастий, но в личной жизни много требует лишь от себя; он может бесконечно оправдываться, объяснять, принимая людей со всеми их недостатками. Порой это доходит до абсурда. Я продолжила:

– Как ты думаешь, заработать много денег – достойная цель в жизни?

– Сначала надо вспомнить, какие цели ставили мы. И были ли они достойными.

Интересно, он сказал то, что думает, или нарочно решил меня подразнить? Порой он так делает, считая, что я слишком упряма и принципиальна. Обычно я воспринимаю это спокойно и даже подыгрываю ему. Но в тот момент мне было не до шуток. Я повысила голос:

– Почему же мы так жили, если тебе известна другая жизнь?

– Потому что не могли иначе. И были убеждены в правильности своего выбора.

– Нет. Для меня познание, открытие нового было манией, страстью, даже неврозом, не имеющим никакой рациональной основы. Но мне никогда не приходило в голову считать себя примером для подражания.

В глубине души я думаю, что мы оба – пример для подражания, но обсуждать это не хотелось. Я просто сказала:

– Все люди разные, но сейчас мы говорим о Филиппе. Он хочет стать бизнесменом. Я не для этого воспитывала его.

Андре задумался:

– Он просто стесняется таких успешных родителей. Он думает, что все равно не сможет достичь наших высот. Вот он и решил попробовать себя в другой сфере.

– Филипп очень хорошо начинал.

– Ты помогала ему, он работал в твоей тени. Если честно, без тебя бы он не справился. И он достаточно умен, чтобы понимать это.

Наши взгляды на воспитание Филиппа всегда расходились. Возможно, Андре был разочарован тем, что сын предпочел литературу естественным наукам, а может быть, это было классическое соперничество отца и сына. Андре всегда недооценивал Филиппа, и из-за этого Филипп порой опускал руки.

– Знаю, – согласилась я. – Ты никогда ему не доверял. И если он сомневается в себе, то это только с твоей подачи.

– Возможно, – примирительно произнес Андре.

– В любом случае это Ирен во всем виновата. Она давит на него. Она хочет, чтобы муж зарабатывал деньги. И она очень рада, что Филипп съехал от меня.

– Ого! Не строй из себя злобную свекровь. Ирен достойна лучшего.

– При чем тут свекровь? Она много чего наговорила.

– Бывает. Но порой она очень умна. Она немного перенервничала, но глупой ее никак не назовешь. С другой стороны, если бы она думала только о деньгах, она бы нашла себе мужа побогаче.

– Она понимала, что Филипп тоже может разбогатеть.

– В любом случае она предпочла его какому-нибудь маленькому снобу.

– Я вижу, что она тебе нравится. Рада за вас.

– Я хочу, чтобы мой сын был счастлив. А он ее любит.

– Это правда, – согласилась я. – Но Ирен непредсказуема.

– Нужно узнать больше о ее семье.

– К сожалению, там все плохо.

Эти жирные, жадные до денег, надутые и чопорные буржуа кажутся мне еще более отвратительными, чем та легкомысленная светская обстановка, против которой я бунтовала в юности.

Мы немного помолчали. Неоновая вывеска за окном сменила цвет с красного на зеленый. Огромная стена вспыхнула огнями. Чудесная ночь. Самое время спуститься на террасу и пропустить бокальчик-другой в обществе Филиппа. Бесполезно было предлагать Андре прогуляться, он явно хотел спать. Я спросила:

– Интересно, почему Филипп женится на ней?

– Знаешь, ему виднее.

Его тон был равнодушным. Его лицо осунулось, и он прижал палец к щеке на уровне челюсти – по старой привычке.

– Что, зуб заболел?

– Нет.

– А почему ты держишься за щеку?

– Проверяю, не болит ли.

В прошлом году он мерил себе пульс каждые десять минут. Правда, у него немного скакало давление, но после лечения оно стабилизировалось – отлично для нашего возраста. Андре смотрел на меня пустым взглядом, прижимая палец к щеке: строил из себя старика, пытаясь и меня в этом уверить. В голове промелькнула страшная мысль: «Филипп уехал, и мне предстоит доживать свой век в обществе старика». Мне захотелось крикнуть: «Хватит, не надо!» Андре, словно услышав меня, улыбнулся и снова стал прежним. Мы легли спать.

Он еще спит. Вот разбужу его, и будем пить очень крепкий черный китайский чай. Но это утро совсем не похоже на вчерашнее. Я снова переживаю уход Филиппа. Неизбежный уход. Он порвал со мной, сообщив о своей женитьбе; меня могла заменить няня сразу после его рождения. Так что же я о себе возомнила? Он всегда был капризным, и я считала себя незаменимой. Он легко поддавался влиянию, и я хотела вылепить из него свой образ и подобие. В этом году, когда я видела его в обществе Ирен или ее родственников, так непохожих на меня, мне казалось, что он играет в какую-то странную игру: его настоящий облик – мой облик. А он решил уйти от меня, разорвать наш союз. Решил отказаться от жизни, которую я так старалась выстроить для него. Теперь мы чужие.

Довольно! Я, неисправимая оптимистка (по мнению Андре), возможно, зря обвиняю себя во всех смертных грехах. Конечно, я не считаю университет единственным островом спасения. И не считаю, что написать диссертацию – главная цель жизни. Филипп хочет заниматься тем, что ему действительно интересно. Но я что-то не очень доверяю отцу Ирен. И Филиппу тоже. Он часто лгал мне или что-то утаивал. Я знаю все его недостатки и тяжело, даже болезненно переживаю их – как свои собственные. Но в этот раз я возмущена тем, что он не сообщил мне о своих планах. Я возмущена и встревожена. Раньше, когда Филипп огорчал меня, ему всегда удавалось меня утешить. Но сейчас это у него вряд ли получится.

Почему Андре опоздал? Я работала четыре часа подряд и наконец растянулась на диване с тяжелой головой. За три дня от Филиппа не было никаких вестей; на него это не похоже. Его молчание очень удивило меня. Обычно, когда Филипп боится меня огорчить, он часто звонит и непрерывно болтает о всяких пустяках. Я не понимала, в чем дело. На душе словно кошки скребли, а печаль все глубже заполняла пустоту в сердце. И это настроение передавалось другим. Андре. Он все больше мрачнел. Он перестал общаться со всеми своими друзьями, кроме Ватрэна, но был очень раздражен, когда я пригласила его на обед. А как же я? Когда-то давно он сказал мне: «Пока ты со мной, я всегда буду счастлив». Но счастливым он не выглядел. Его любовь ко мне постепенно ушла. Испытывал ли он вообще это чувство? Он привычно заботился обо мне, но больше не радовался моему обществу. Возможно, это не его вина, но я злилась на него за это. А он смирился с утратой чувств и ушел в себя.

Ключ повернулся в замке, он поцеловал меня, вид у него был озабоченный.

– Я опоздал.

– Да, немного.

– Филипп заехал за мной в университет. Мы пропустили по стаканчику.

– Почему ты не привел его к нам?

– Он хотел поговорить со мной наедине, чтобы я потом рассказал тебе обо всем.

– О чем же?

(Он уезжает за границу, далеко, на долгие годы?)

– Тебе это не понравится. В тот вечер он не решился посвятить нас в свои планы, но теперь все-таки сказал. Тесть нашел ему работу. Устроил его в министерство культуры. Отличная должность для его возраста, – поделился Андре. – Но ты понимаешь, о чем я.

– Не может быть. Филипп!

Не может быть. Он разделял наши идеи. Он ходил по лезвию бритвы во время Алжирской войны – войны, опустошительной для нас, хотя теперь о ней мало кто вспомнит; его избивали на демонстрациях антиголлистов[11]; он голосовал с нами на последних выборах.

– Он говорит, что изменил свои взгляды. Он понял, что негативизм французских левых не принес результатов, что они обречены. Он хочет идти в ногу со временем. Хочет изменить мир. Действовать и строить светлое будущее.

– Ты говоришь словами Ирен.

– Но это слова Филиппа, – резко бросил Андре.

И вдруг я все поняла. И задохнулась от гнева.

– В чем дело? Он идет у нее на поводу? И бросил науку из-за нее? Надеюсь, ты дал ему понять, что он поступает крайне безрассудно?

– Я сказал, что не одобряю его решения.

– Но ты хотя бы пытался его переубедить?

– Разумеется. Я поспорил с ним.

– Он спорил! Тебе нужно было ему пригрозить, что мы прекратим с ним общаться! Но кого я обманываю? Ты слишком мягкотелый.

Вдруг на меня обрушились все мои страхи и тревоги, которые раньше были спрятаны где-то в подсознании. Почему он всегда любил только роскошных, одетых с иголочки снобок? Почему он выбрал Ирен и зачем им та пафосная свадьба в церкви? Он чувствовал себя в их кругу как рыба в воде. Я не хотела думать об этом, а когда Андре высказывал свое мнение, бросалась на защиту Филиппа. Теперь моя упрямая уверенность вылилась в горькую обиду. Я изменила свое отношение к Филиппу. Он просто выскочка. Вдобавок – интриган.

– Сейчас я с ним поговорю.

Я подошла к телефону. Андре остановил меня:

– Сначала успокойся. Скандал здесь не поможет.

– Но мне нужно сделать это сейчас.

– Прошу тебя, подожди.

– Отстань от меня.

Я набрала номер Филиппа.

– Отец только что сказал мне, что ты устроился на работу в министерство культуры. Поздравляю, Филипп.

– Мама, прошу тебя, – сказал он, – не надо так нервничать.

– А что мне, по-твоему, остается? Не радоваться же, что родной сын избегает меня, потому что стыдится рассказать всю правду о своей жизни.

– Я ничего не стыжусь. И имею право пересмотреть свои убеждения.

– Пересмотреть! Полгода назад ты был категорически против государственной культурной политики.

– Совершенно верно! И я попробую ее изменить.

– Ничего не выйдет! У тебя нет моего упорства. Ты будешь плясать под их дудку и сделаешь блестящую карьеру. Ты думаешь только о собственных амбициях.

Я еще что-то говорила, он кричал в трубку: «Хватит, перестань!», но я не умолкала. Он резко оборвал меня. В его голосе слышалась ненависть. Наконец он воскликнул в порыве гнева:

– Мы не так глупы, чтобы слушать упрямых стариков.

– Довольно! Чтобы ноги твоей не было в моем доме, пока я жива!

Я повесила трубку и села на диван. Пот лился градом, меня била мелкая дрожь, ноги подкашивались. Мы часто ссорились, но на этот раз ссора зашла слишком далеко – мы больше не увидимся. В гневе он был отвратителен, а его слова ранили меня до глубины сердца.

– Он оскорбил нас. Назвал упрямыми стариками. Сюда он больше не вернется. Ты тоже не должен видеться с ним.

– Ты перегнула палку. Тебе не стоило затевать этот разговор.

– Это еще почему? Он наплевал на наши чувства и предпочел карьеру родителям. Значит, нам не по пути.

– Он не хотел рвать отношения с нами. Я и сам этого не позволю. Ты не права.

– Если дела обстоят таким образом, то Филипп мне больше не сын.

Я помолчала, все еще дрожа от гнева.

– Филипп уже давно сам не свой, – сказал Андре. – Но ты не хотела этого признавать, а я все замечал. Но я никак не ожидал, что все зайдет так далеко.

– Он ничтожный выскочка-карьерист.

– Да, – неуверенно согласился Андре. – Но почему?

– Что ты имеешь в виду?

– Помнишь, в тот вечер мы говорили, что отчасти сами виноваты. Филипп не знал, чем ему заниматься. Научная карьера, которую ты ему навязывала, не сильно интересовала его. И разумеется, свою роль сыграла моя поддержка.

– Во всем виновата Ирен, – торжественно произнесла я. – Если бы он не женился на ней и не попал в то общество, все было бы по-другому.

– Но он все-таки женился. Отчасти потому, что был вынужден так поступить. Его ценности уже давно не совпадают с нашими. И этому много причин.

– Не надо его оправдывать.

– Я пытаюсь объяснить его поведение.

– Не нужно никаких объяснений. Видеть его больше не хочу. И тебе запрещаю общаться с ним.

– Не будь такой категоричной. Конечно же, он виноват. Очень сильно виноват. Но я буду общаться с ним. И ты тоже.

– Нет. И если ты встретишься с ним после всего, что он наговорил мне по телефону, я никогда не прощу тебя. Даже не говори со мной о нем.

Но мы не могли говорить ни о чем другом. Мы быстро поужинали, сказав друг другу лишь пару слов, а потом принялись за чтение. Я злилась на Ирен, на Андре, на весь мир. Поведению Филиппа нет оправдания. Он кричал, что мы – упрямые старики. Я была так уверена, что он любит нас обоих и лично меня, но оказалось, что этот парень ни во что меня не ставит. Я была для него никем – пустым местом, выброшенным на свалку хламом. Значит, и я буду относиться к нему так же. Всю ночь я задыхалась от обиды. Утром, как только Андре ушел, я вошла в комнату Филиппа, порвала все старые газеты и бумаги; в один чемодан я сложила его книги, в другой – пижамы, свитеры и все, что осталось в шкафах. При виде пустой комнаты слезы наворачивались на глаза. Я вспоминала дни и часы, которые мы провели вместе, – трогательные, грустные, прекрасные. И в то же время мне хотелось его убить. Он бросил, предал, оскорбил меня. Он смешал меня с грязью. Ему нет прощения.

Два дня мы не вспоминали о Филиппе. На третий, когда мы просматривали утреннюю почту, я сказала Андре:

– Письмо от Филиппа.

– Наверное, просит прощения.

– Пустая трата времени. Я не буду его читать.

– Прошу тебя, посмотри. Ты же знаешь, как трудно ему сделать первый шаг. Дай ему шанс.

– Никакого шанса не будет.

Я положила письмо в чистый конверт, написав на нем адрес Филиппа.

– Опусти, пожалуйста, в почтовый ящик.

Раньше на меня всегда действовали его красноречие и милая улыбка. На этот раз я устояла.

Через два дня рано утром позвонила Ирен.

– Я займу у вас не больше пяти минут. Нам нужно поговорить.

В коротком платье без рукавов простого кроя, с распущенными волосами она выглядела совсем юной и скромной. Я еще никогда не видела ее такой. Я впустила ее.

Конечно, сейчас она будет оправдывать Филиппа. Филипп очень расстроился, когда письмо вернулось к нему нераспечатанным. Он извинялся за то, что наговорил по телефону и нагрубил мне в сердцах. Я знала его характер: он был вспыльчивым и часто грубил, а потом быстро успокаивался. Теперь ему очень хотелось помириться со мной.

– Почему он не пришел сам?

– Боялся, что вы не пустите его на порог.

– Да, не пущу. Я больше не хочу его видеть. Хватит, довольно. Пусть идет на все четыре стороны.

Ирен не сдавалась. Филиппу очень не хотелось ссориться с мной. Он не ожидал, что я так разозлюсь на него.

– Он совсем с ума спятил. И скатертью дорога!

– Вы не понимаете. Папа сделал для него все, что мог. В его возрасте людей редко назначают на такие должности. И он не должен жертвовать своим будущим ради вас.

– У него было свое видение будущего. И свои идеи.

– Мне очень жаль, но сейчас он думает по-другому. Он изменился.

– Разумеется, изменился, нам это известно. Но он все равно останется при своем мнении. А пока он хочет изменить мир к лучшему и готов на все ради этого. Но он предал свои идеалы и сам это осознает. Это хуже всего, – раздраженно ответила я.

Ирен пристально взглянула на меня:

– Должно быть, вы всегда были образцом для подражания, и это дает вам право судить обо всех, причем судить свысока.

Я внутренне напряглась:

– Я старалась быть честной. И хотела, чтобы Филипп тоже был честным. Мне жаль, что вы отвергли его идеалы.

Она засмеялась:

– Можно подумать, он стал грабителем или фальшивомонетчиком.

– Учитывая его убеждения, он сделал не лучший выбор.

Ирен встала.

– И все же это смешно, такая принципиальность, – медленно произнесла она. – Отец Филиппа сильнее вас увлечен политикой, но он не порвал с сыном. В отличие от вас…

Я перебила ее:

– Вот как. То есть они снова виделись?

– Не знаю, – резко ответила она. – Но когда Филипп сообщил отцу о своем решении, о разрыве не было и речи.

– Это было до телефонного разговора. А после?

– Понятия не имею.

– Вы что, не знаете, с кем общается Филипп?

Она упрямо ответила:

– Нет.

– Ну и ладно. Мне все равно, – ответила я.

Я проводила ее до двери, прокручивая в голове наши последние слова. Может быть, она намеренно решила меня задеть – из чувства мести или от бестактности? В любом случае я понимала: она мне лжет. Точно лжет. Меня захлестывало чувство бессильной злобы. Я задыхалась от боли и обиды.

Как только пришел Андре, я спросила его:

– Почему ты не сказал мне, что снова встречался с Филиппом?

– Откуда ты знаешь?

– От Ирен. Она пришла спросить, почему я, в отличие от тебя, не общаюсь с ним.

– Я предупреждал тебя, что буду встречаться с ним.

– А я предупреждала, что никогда не прощу тебе этого. Это ты уговорил его написать мне письмо.

– Да нет же.

– Так я и поверила. Вы обвели меня вокруг пальца. Ты знаешь, что он не хотел мириться со мной, но ты пытался нас помирить у меня за спиной.

– Он сам сделал первый шаг.

– С твоей подачи. Ты плел интриги у меня за спиной. Ты разговаривал со мной как с ребенком, как с последней дурочкой. Ты не имел права так поступать.

Вдруг все вокруг заволокло кроваво-красным туманом. Перед глазами встала алая огненная пелена, в горле, словно охваченном пожаром, замер сдавленный крик. Когда я злюсь на Филиппа, такого не бывает. Но когда я злюсь на Андре – а это случается очень редко, – мой гнев похож на торнадо, уносящий меня за тысячи миль от него, в черную дыру одиночества, одновременно обжигающего и ледяного.

– Ты еще никогда не лгал мне! Это впервые.

– Допустим, я был не прав.