Кража Казанской

Отодвинули задвижку, тяжело шаркнувшую по сухому твердому дереву, настежь распахнули дверь. Из глубины подвала, подсвеченного коптящей лучиной, выбрался семидесятилетний сторож. На морщинистом унылом лице старика запечатлелось большое горе. Глаза безумные, вытаращенные. Время, проведенное взаперти, показалось ему вечностью.

– Так, что произошло, дед? Рассказывай!

– Меня сюда воры засадили. Четверо их было, – едва ли не всхлипывая, заговорил старик. – Ограбили нас нынче. Надо бы осмотреть церковь как следует. Сосуды священные, иконы чудотворные…

– А сам ты что делал, старик? – в сердцах молвил Никифор.

– А чего с ними сделаешь-то? – плаксиво ответил караульщик Федор. – Как дали мне старому по мордасам, так у меня в голове все помутнело, а после в подвал заперли. До сих пор в глазах одна темень.

Мужики гурьбой подошли к центральному входу храма. Дверь цела, замок в неприкосновенности висел на своем месте. Осмотрели западные двери собора. Тоже заперто.

– Может, ты попутал чего, старый, может, и не грабили храм, – в сомнении произнес старший кучер, и тотчас его взор натолкнулся на замок с вытянутой дужкой, лежавший на крыльце.

– Ограбили, христопродавцы!

Не иначе воры орудовали ломом, в полной уверенности, что их никто не поймает: жилые помещения монастыря располагались в другом здании. Если кто и мог им помешать, так только старый сторож. Убивать караульщика не стали, надавали тумаков, да и заперли в подвале.

Нижний замок на двери оказался целым, срывать его не стали. Между косяком и дверью воткнули широкую доску, сделав большой зазор, что позволяло протиснуться взрослому человеку. Внутренняя дверь храма, закрываемая на чугунную задвижку (замок с нее был сорван и валялся на пороге) после завершения церковной службы, оставалась приоткрытой.

– Что же будет теперь? Что же будет? – причитал старик, покачивая головой. – Как же я матушке игуменье в глаза посмотрю? Какой позор моим сединам, после стольких лет верной службы…

Мужики следом за Никифором протиснулись в храм. За ними несмело вошли монахини с послушницами. Какое-то время никто не решался проходить в глубину помещения, опасаясь горшего, а потом направились к месту, где размещались чудотворные иконы.

Худшие страхи оправдались сполна. Осмотревшись, они обнаружили, что исчезло два чудотворных образа: Казанская икона Божией Матери и икона Спасителя с ризами. Остались лишь осиротевшие ковчеги[7], один из которых, – из-под иконы Спасителя, – был изрядно погнут.

Красноватый свет от лампадок, что держали послушницы, вошедшие в храм следом за мужиками, красными зайчиками падал на близстоящие иконы, боязливо перебегал с одного места на другое. Пугаясь поруганных ковчегов, он лишь слегка скользил по ним и забивался ярким багрянцем в дальние углы храма, после чего вновь суетливо ложился на стены, заставленные многими образами.

Монахини, остерегаясь глянуть на пустые ковчеги и не находя себе места, кружили по храму с охающим и стонущим людом.

– Не уберегли! Как же так можно?! – вопрошал караульщик Федор Захаров, посматривая на вошедших, как если бы рассчитывал отыскать в их лицах поддержку. Не находил. Угрюмые взгляды присутствующих бесчувственно скользили по его тощей скорбящей фигуре. – И ризы, и короны царские на ней. Все пропало!

– Да что там короны! Заступница пропала! Матушку нужно разбудить, – произнес молчавший до того Никифор. – Вот горе-то какое на нас свалилось!

– Не нужно меня будить, – прозвучал за спиной властный голос настоятельницы, заставивший обратить на себя внимание всех присутствующих. – Проворонили? – хмуро оглядела она присутствующих.

Взор игуменьи остановился на стороже Федоре Захарове. Дряхлый старик с осунувшимся морщинистым лицом и сутулой спиной, встретившись глазами с игуменьей, совсем поник. И прежде не отличавшийся прытью, сейчас он едва мог пошевелиться, как если бы взвалил на свои сгорбленные плечи всю тяжесть произошедшего.

Высокая, дородная, начальственная, знающая себе цену настоятельница Маргарита, задрав острый подбородок и разгоняя одним своим взглядом работников и монахинь, которые успели немалым числом набиться в храм, подошла к пустому ковчегу, где прежде находилась Чудотворная Казанская икона Божией Матери, и долго смотрела на него. Послушницы, окружив игуменью, подсвечивали ей светильником поруганное место.

– На этом самом месте когда-то было Явление Чудотворной Казанской иконы. Это дом ее! Здесь она более трехсот лет пребывала. Стыд-то какой на наши головы обрушился! Кто бы мог подумать… Что же мы архиерею скажем? Перед всем православным миром отвечать придется! – Заметив в руках одной из послушниц пасхальный фонарь, зло процедила: – А фонарь-то этот зачем принесла? Уж не к Пасхе ли готовишься? У нас у всех горе большое, а ты тут с пасхальным фонарем шляешься!

Искорка, блеснувшая на полу, привлекла взор настоятельницы. Склонившись, старица подняла с пола крупную жемчужину. Долго ее рассматривала в затянувшейся тишине, а потом произнесла с укором:

– Вот и все, что осталось от Явленной[8] иконы. – Подошла к другому ковчегу – пораненному, побитому, покореженному, откуда прежде на молящихся взирал образ Спасителя, и произнесла: – Осиротели мы… Что же мы теперь без матушки и без батюшки делать-то будем?

– Матушка настоятельница, может, судебного следователя позвать? Хотели сразу к нему пойти, да не осмелились без вашего благословения, – произнесла старица Феодора.

Та, глянув сердито на монахиню, ответила:

– Не нужно… С полицмейстером нужно для начала поговорить, я сама ему сообщу, – и, не сказав более ни слова, покинула собор.

Глава 3

30 июня 1904 год

Отыскать за девять дней

Судебный следователь по важнейшим делам Александр Степанович Шапошников проснулся ни свет ни заря. Не спалось, хоть ты тресни! Наступил последний день перед отпуском, его следовало пережить, а далее он планировал отправиться на отдых в Ялту, куда наведывался каждый летний сезон. В этом году он тем паче не хотел нарушать установившуюся традицию. Благо, что для этого имелись весьма серьезные основания. Главнейшее из них: милая дама тридцати пяти лет, с которой он познакомился два года назад в поезде, когда ехал по служебной надобности по Московско-Казанской железной дороге из Казани в Первопрестольную. Его, как и многие полицейские чины, должен был принять министр внутренних дел Вячеслав Константинович Плеве[9] по случаю назначения на должность судебного следователя по важнейшим делам.

Министр внутренних дел прослыл человеком решительным, а потому предполагалось, что в своей речи он будет настаивать на более радикальных мерах по отношению к преступным элементам. На одной из станций Шапошников вышел из поезда, чтобы подышать свежим воздухом, а заодно продумать предстоящий разговор с министром (Плеве любил общаться с судебными следователями из провинции, чтобы знать, о чем думает народ), и уже на перроне разговорился с молодой женщиной с красивым именем Маруся, которая, как выяснилось, ехала в соседнем купе. Даже тогда Александр Степанович не думал ни о чем серьезном – это была обычная, ни к чему не обязывающая беседа, которая скрашивает утомительную дорогу. Так ему и казалось до тех самых пор, пока вдоль железнодорожного полотна не потянулись села Подмосковья с крепкими высокими церквушками. Уже здесь Шапошников понял, что не готов расстаться с понравившейся ему женщиной и хотел бы продолжить знакомство. А если отношения будут складываться благоприятно, и дама останется столь же легкой в общении и нескучной собеседницей, как во время краткого путешествия, то он не прочь даже завести с ней ни к чему не обязывающий роман.

Наконец прибыли в Москву. До следующего поезда в Санкт-Петербург у него оставалось часа четыре, так что времени было вполне достаточно, чтобы проводить даму до дома. Тем более что при ней было два аршинных тяжеленных чемодана. На его предложение помочь женщина с радостью согласилась, что являлось весьма благоприятным знаком. Проводив ее до тетушки, проживавшей в большом доходном доме на Мясницкой, и заполучив заверения милой попутчицы, что они непременно встретятся в Казани, Шапошников вскоре вернулся на вокзал, чтобы продолжить свой путь.

Связь между ними не оборвалась, как оно нередко случается, и Маруся вернулась в Казань уже на следующей неделе. Они прогуливались по Русской Швейцарии[10], захаживали в рестораны и просто наслаждались обществом друг друга. Ни в тот раз, ни еще долго потом Александр Степанович не мог представить, что из кратковременного романа выйдет нечто более серьезное. Вот так оно бывает…

Неделю назад Маруся отбыла в Ялту, где он до середины августа снял для них на берегу моря небольшой, но очень уютный домик, утопавший в окружении сирени, словно в плену. Предстоящая поездка волновала, заставляла думать о приятном. Ничего, последний рабочий день он как-то сумеет перетерпеть, а дальше последуют одни лишь приятности: общество красивой женщины и коктейль из солнца, моря и красного вина.

Поднявшись, Александр Шапошников сделал атлетическую гимнастику, – следует держать свое тело в хорошем тонусе, – и сел завтракать. Как обычно, безо всяких излишеств: чашка кофе и небольшой бутерброд с сыром. Неожиданно во входную дверь деликатно постучали.

– Настя, открой дверь. Опять тебя где-то носит! Ведь дверь же вынесут! – раздраженно крикнул судебный следователь.

– Сейчас, барин, – недовольно произнесла пятидесятилетняя служанка. – Я же не молоденькая. Потерпят, ежели нужно. Не козой же мне скакать по квартире, ничего с ними не случится.

Открыв дверь, служанка увидела на пороге околоточного надзирателя, выглядевшего крайне смущенно.

– Мне бы с судебным следователем Шапошниковым повидаться. Очень важно, дело не терпит ожидания.

– Барин, к вам полиция пришла. Спрашивают.

Отхлебнув кофе, Александр Степанович поднялся и подошел к порогу.

– Разрешите представиться, ваше высокоблагородие, околоточный надзиратель Михаил Нуждин.

– С чем пожаловали, любезнейший? – удивленно спросил Шапошников, предчувствуя, что случилось нечто особенное, способное перевернуть намеченные планы.

– Меня к вам полицмейстер отправил, сказал, что вы непременно должны подъехать к нему. – И, видно, усмотрев на лице судебного следователя некоторое неудовольствие, продолжил с толикой официоза в голосе: – Господин полицмейстер так и сказал: «Безо всякого промедления!»

Осознав, что завтрак придется прервать и что последний день службы предстоит провести не в своем кабинете с безотлагательными бумагами, а за очередным судебным расследованием, он лишь в сердцах крякнул.

– Сейчас буду, только надену мундир. – И уже в досаде, не скрывая прорывающегося раздражения, добавил: – Не в домашнем же мне являться к полицмейстеру! – Заметив топтавшуюся рядом служанку, припечатал: – Сколько раз тебе говорил, не клади мне в кофе сахар! А ты опять за свое!

– Барин, да как же пить без сахара такую горечь? – Анастасия удивленно вытаращила глаза на Александра Степановича. – Мне вас жалко, вот я и кладу.

– Как-нибудь без тебя разберусь! Вот возьму и рассчитаю тебя! Поедешь к себе в свой Верхний Услон коров пасти!

– Не рассчитаете, барин, – уверенно заявила служанка. – Кто же вам тогда фрак будет чистить? – Вы прямо как ребенок малый. Что ни трапеза, так весь мундир в гороховом супе. А то и каша какая-нибудь налипнет. Глядишь на вашу одежду и думаешь, что воробьи на воротник нагадили… Где вы еще такую простофилю, как я, найдете, чтобы ваш мундир от горохового супа отскребала? Оно ж ведь как клей!

– Ну что ты за баба такая, Настя? – беспомощно взмахнул руками Шапошников. – Я ей одно слово говорю, а она мне десять в ответ! И все норовит что-то неприятное сказать!

– И скажу, барин, – не на шутку распалилась служанка. – Жениться вам надобно, а то все холостякуете. Глядишь, может быть, и повзрослели бы. Вон девок сколько хороших без мужика маются! Работящих, красивых, все замуж хотят! А вы прицепились к этой мамзельке своей и видеть никого не желаете. А у нее только курорты да рестораны на уме.

Колыхнув полновесной грудью, служанка отправилась в соседнюю комнату. Уже у двери произнесла:

– А если вы, барин, как телок малый, так я могу вас со своей племянницей свести. Она у меня девка видная, и лицом, и статью удалась. Вы только скажите.

Скрывшись в соседней комнате, служанка плотно закрыла за собой дверь.

– Ну ты посмотри на нее! – с укором произнес судебный следователь, глянув на околоточного надзирателя, неловко переминавшегося с ноги на ногу. – Выгнал бы эту бабу к чертям, да уж больно хороший борщ готовит! Солянку еще… А какие у нее получаются расстегаи! Ни в одной ресторации Европы таких не сыщешь!

– Я вас понимаю, ваше высокоблагородие, – охотно поддержал Нуждин. – Иногда думаешь, а нахрена мне нужна вся эта морока с бабами? Лучше бобылем жить. А потом от души как-то отойдет, полегчает малость, и думаешь… А вроде бы оно и ничего.

Облачившись в мундир, Александр Шапошников вышел на улицу, где его уже ждал легкий фаэтон. Кучер был широкоплечим приземистым татарином в штанах с широким шагом и в рубахе, сшитой из цветного ситца, на бритой голове – тюбетейка из четырех клиньев.

Кивнув ему, как доброму знакомому, судебный следователь устроился на кожаном сиденье фаэтона рядом с околоточным надзирателем.

– Куда ехать, вашбродь? – повернулся извозчик.

– Вези к дому полицмейстера, – ответил околоточный надзиратель.

– Мигом, вашбродь!

Казанским полицмейстером был Павел Борисович Панфилов, сорока пяти лет отроду, занимавший эту должность с 1889 года. На полицейскую стезю он вышел не сразу. Поначалу была военная служба. Участвовал в русско-турецкой войне, в память о которой получил медаль и «Румынский Железный крест» за переход через Дунай. А после окончания военной кампании он перешел на действительную государственную службу в полицейское ведомство. Его карьера развивалась стремительно: уже через несколько лет он занял высокую и ответственную должность Уфимского полицмейстера, на которой прослужил шесть лет, добившись значительных успехов по искоренению конокрадства и поимке беглых каторжан. Проведя в Уфе три года, Павел Борисович перевелся в Казань, где взвалил на свои плечи весьма беспокойное хозяйство. В этой должности он дослужился до чина коллежского советника, получив целый ряд высоких наград, среди которых были орден Святого Владимира четвертой степени и орден Святой Анны второй степени. Женат, имел сына и дочь. Его супруга, миловидная женщина лет сорока, просто не чаяла в нем души. Проживал Павел Борисович на казенной квартире по улице Воскресенской, считавшейся лучшей в городе, и имел содержание в две тысячи семьсот рублей в год, что весьма недурно.

Квартира полицмейстера размещалась в доходном доме на втором этаже между городским пассажем и чередой отелей, в которых любили останавливаться состоятельные знаменитости.

Воскресенская улица, располагавшаяся в самом центре города, была излюбленным местом прогулки у казанцев. В многочисленных магазинах имелось все: модные аксессуары, дорогая одежда, английская обувь, – как для шикарного отдыха, так и для длительного путешествия. В ресторациях можно было отлично провести время и вкусно пообедать, продегустировать французские и итальянские вина, а в лучших парикмахерских, что находились по соседству, можно было модно постричься.

Фаэтон остановился у приметного двухэтажного здания с вывеской на фасаде «Художественная фотография», именно здесь на втором этаже проживал полицмейстер. Судебный следователь по важнейшим делам Шапошников почувствовал некоторое волнение. С Павлом Борисовичем он был знаком без малого десять лет, но встречались они исключительно по службе, большей частью в казенных кабинетах. И вот впервые он был приглашен в квартиру полицмейстера, а, следовательно, предстоящее дело выглядело настолько серьезно, что требовало безотлагательного решения.

Околоточный надзиратель, видно, почувствовав состояние Шапошникова, посоветовал по-отечески:

– Вы уж там пободрее. Павел Борисович понимание имеет.

– Хорошо, любезнейший, учту ваше пожелание, – вяло улыбнулся судебный следователь.

Поднявшись на второй этаж по мраморной лестнице с чугунными перилами, Шапошников дернул за шнурок колокольчика. На мелодичный звон дверь открыли незамедлительно, и в проеме появилось хорошенькое девичье личико.

– Вам кого, барин?

– Мне бы Павла Борисовича. Я судебный следователь по важнейшим делам Шапошников.

– Проходите… Павел Борисович уже вас ждет, – пригласила служанка в белом переднике и такого же цвета чепчике. Мила. Вежлива. Скромна. Наверняка обладает еще десятком добродетелей. Иначе в таком доме ей не удержаться.

– Благодарю вас, – шагнул в распахнутую дверь судебный следователь.

Пошел четвертый год, как Александр Степанович состоял в должности судебного следователя по важнейшим делам. И был назначен на столь высокую должность Высочайшей властью по представлению министра юстиции. Прежде он служил при охранном суде и проводил предварительные следствия в пределах своего участка. Сейчас у него было право действовать в пределах всего судебного округа, а это означало, что его могли направить (кроме собственно Казанской) в Симбирскую, Вятскую, Пермскую и Уфимскую губернии.

Навстречу Александру Шапошникову вышел сам полицмейстер в кафтане из темно-серого сукна. Именно таким судебный следователь видел его на службе. В летнюю пору допускалось носить двубортные кители с плечевыми знаками, однако в силу причин, известных лишь ему самому, полицмейстер пренебрегал этой формой одежды. Александр Степанович обратил внимание, что на вешалке висела фуражка полицмейстера из темно-зеленого сукна с оранжевыми выпушками по краям околышка.

– Вы знаете, зачем я вас вызвал?

– Не имею ни малейшего представления, господин полицмейстер.

– Да, конечно… Давайте пройдем в гостиную. Не топтаться же нам у порога.

Мужчины прошли в просторную гостиную, заставленную итальянской мебелью. В углу стоял секретер с откидным столом старинной работы, вероятно, хранивший немало секретов своих прежних хозяев. В такой мебели обычно множество тайных отсеков, щелей, где можно запрятать секретные послания, а то и дорогие украшения. Помнится, в деле, что он вел два года назад, фигурировал примерно такой же старинный секретер, в недрах которого обнаружилась предсмертная записка, составленная сто двадцать лет тому назад.

Уже никому не было дела до человека, решившего свести счеты с жизнью, как не было и людей, толкнувших его на такое безрассудство, а вот боль, запечатанная в клочке бумаги, благодаря секретеру сумела пережить столетие.

Шапошников подумал о том, что старинный секретер оказался в гостиной полицмейстера далеко не случайно. Как профессиональный следователь, полицмейстер любил всякие ребусы и не мог не знать о тайнах старинной мебели, представлявшей собой изящество из сложной комбинации полированных досок.

Они сели за овальный стол с толстой столешницей. Широкие спинки венских стульев удобно облегали спину.

– Начну сразу с дела… Ограблен Богородицкий монастырь… Из него вынесли две самые главные чудотворные святыни: образ Спасителя и Казанскую икону Божией Матери.

– Как?! Ту самую? – на лице Шапошникова отобразилась изумление, и полицмейстер поспешил заверить:

– Да, именно та самая икона, что была найдена Матроной в 1579 году. Вместе с иконой воры украли и корону Екатерины Великой. Там только одних бриллиантов и алмазов более пятисот камней, да жемчугов более тысячи штук! Про ризы я уж и не говорю… По этому поводу ко мне уже приходили игуменья монастыря и архимандрит Казанского Спасо-Преображенского монастыря. Они с меня взяли слово, что розыском похищенных икон займутся лучшие следователи. Мой выбор пал на вас. Вы не возражаете, Александр Степанович? – полицмейстер цепко посмотрел на судебного следователя.

– Сочту за честь, господин полицмейстер, – приподнявшись, произнес Александр Шапошников.

– Вот и прекрасно. Садитесь… Вам будут даны самые высокие полномочия. Можете уже сейчас создавать следственную группу. У вас есть кто-нибудь на примете?

Павел Борисович в общении прослыл человеком в высшей степени деликатным, даже мягким, что никак не влияло на его деловые качества. Спрашивал строго, невзирая на чины.

– Для начала возьму помощника пристава Плетнева. Ну и пусть Нуждин будет, а там посмотрим. Не сомневайтесь, сделаю все возможное дня раскрытия преступления.

– Сразу хочу предупредить, что работать будет непросто, а спрашивать с нас будут сурово. Безо всяких скидок… Кража Чудотворной иконы Божией Матери и образа Спасителя произошла в самое неблагоприятное для нас время – в ежегодные многодневные церковные тождества. Как вы знаете, в это время со всех окрестных церквей, монастырей и соборов в Казань несут крестным ходом высокочтимые святыни. А вскоре пройдет празднование Явления самой иконы Божией Матери.

– Да, через девять дней.

– Именно так… А что такое праздник иконы Богородицы? К нам прибудут многие тысячи паломников не только из Казанской губернии, а даже из самых отдаленных уголков Российской империи, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на нее… А иконы не будет. Да-с… Недовольство верующих может вылиться в самый настоящий бунт! И не только в Казани, по всей России может крепко громыхнуть! За эти девять дней мы с вами должны не только отыскать икону, но и вернуть ее на прежнее место, чтобы не вгонять в скорбь сотни тысяч верующих. Вам понятна поставленная задача?

– Так точно, господин полицмейстер! – с готовностью отозвался судебный следователь.

– Тогда незамедлительно приступайте! – Глянув в сторону громоздких напольных часов, стоявших в углу комнаты, добавил: – А мне через полчаса предстоит встреча с губернатором. Тоже по этому вопросу… Разговор обещает быть сложным. Петр Алексеевич – человек непростой, но думаю, что с плеча рубить не станет. – Неодобрительно покачав головой, добавил: – Его только что членом Государственного совета выбрали – и тут такое! Государь наш, Николай Александрович, хоть и незлобив, но такое происшествие вряд ли забудет.

Глава 4

Главный свидетель

Еще через сорок минут судебный следователь Шапошников в сопровождении помощника пристава Плетнева и околоточного надзирателя Нуждина прибыл на место преступления. В Богородицком женском монастыре царило полнейшее уныние, как если бы старицы переживали огромное личное горе. Возможно, что так оно и было в действительности.

Настоятельница Маргарита, хмуро встретившая следственную группу у входа, скупо произнесла, указав на худую и высокую девушку лет двадцати:

– Послушница вас по двору проведет и все покажет. Зовут ее Татьяна. Она первой и нашла сторожа, запертого в подвале. А у меня дела… Хозяйство большое, за всем присмотр должен быть. Вот, старший конюх с тоски опять запил! А ведь говорила ему окаянному, чтоб воздержался! Так нет же, не понимает доброго отношения. Другого искать нужно. И доски под иконы искать, договариваться с кем-то нужно, чтобы подходящий материал подобрал, ведь не каждое дерево подойдет. Если что надобно будет, дайте мне знать, – и, приподняв посох, плавной походкой направилась в сторону мастерских.

– Ну что ж, показывайте, что у вас тут произошло, – посмотрев на послушницу, попросил Шапошников. – Ну а вы, братцы, – обратился он к Плетневу и Нуждину, – осмотрите пока двор, может что-то важное отыщется.

– Сделаем, ваше высокоблагородие, – охотно отозвался помощник пристава.

В соборном храме судебный следователь осмотрел учиненное разорение, удрученно покачал головой, осознавая масштабы, а потом поинтересовался у послушницы:

– Надо полагать, что иконы были украдены из-за богато украшенных риз? Сомнительно, что воры будут красть иконы ради икон… Их весь православный мир знает, где же их продашь?

– Очень хочется вериться в это, – смиренно отвечала послушница. – Бриллиантов и изумрудов на ризах много, золотыми ожерельями украшены, жемчугом обсыпаны.

– Можете сказать, какова стоимость украденных риз?

– Матушка сказала, что их стоимость до ста тысяч рублей.

– Немалая сумма, – едва ли не ахнул Шапошников. – А кроме этих двух чудотворных икон с ризами и короной Екатерины Великой ничего более не пропало? Посмотрите повнимательней.

– Как-то других пропаж и не обнаружили. Видно, не до того нам было… Как же так можно, иконы украсть!

– Разделяю ваше возмущение. А что в тех двух шкафах находится? – указал судебный следователь на два огромных шкафа у стены.

– В них свечи лежат, а еще выручка от их продажи.

– Они у вас всегда приоткрыты?

– Господи, и деньги тоже украли?! – всплеснула руками послушница, открыв дверцы.

– Давайте осмотрим их. – Шапошников подошел к громоздким шкафам. – Замки сломаны. Грубовато сработано, наверняка ломом поддели. – Два верхних ящика оказались выдвинуты. – Что находилось в этих ящиках? – спросил Александр Степанович.