Аннигилятор

 Даже журналисты зааплодировали. Калачеву кивнул профессор Долькин, мол, браво. Медик не знал, что речь чиновнику написал тоже Дима Белкин. Он уступил "славу" Калачеву, первым не полез на камеры телевизионщиков, считал, что пока нужно соблюдать дистанцию. А вот раскрутится хутор, превратится из поселка в город, вот тогда имя Белкина выбьют золотыми буквами на Красной площади. Но не в кремлевской стене-некрополе, а над воротами Спасской башни. Почему над воротами? А кто ж его знает, о чем в мечтах бредит человек.

 Губернатору Апельсинову девушка-красавица в кокошнике преподнесла с поклоном рюмку водки и хлеб с солью. Рюмка, наполненная до краев, была такой большой, что высокий чиновник от удивления округлил глаза. Но отказаться не посмел. Выпил до дна, отщипнул кусочек хлеба, обмакнул в солонку, да так неудачно, что она опрокинулась.

 -Ох, простите, – сказал губернатор то ли девушке в кокошнике, то ли окружающим. И воскликнул: – Мы не мистики, мы кузнецы счастья! Его на предрассудках не создашь!

 Народ зааплодировал, правда, кто-то подавил ухмылку: мистика – не мистика, но народные приметы никто не отменял.

 Откашлявшись, Геннадий Степанович подошел к микрофону, ему предстояло произнести приветственную речь, написанную Калачевым. Открыл кожаную папку, вынул листок. Откашлялся. С пафосом начал читать, а по-другому выступать он и не умел. Нет, когда вызывали в Центр на высокие заседания и конференции, текст долго и мучительно заучивал, но здесь был не тот случай. И так сойдет.

 -Президент России,– начал он,– выразил крайнюю озабоченность ситуацией, сложившейся на Ближнем Востоке. Американские военно-промышленные корпорации заинтересованы…

 Он остановился, взглянул вопросительно на Калачева: что ты мне подсунул?

 Аркадий Семенович схватился за голову: губернатор не ту бумажку из папки вынул, вместе с речью в ней лежали дайджесты политических новостей, которые Апельсинов требовал каждое утро – подробные новости ему читать было лень, да и некогда. Этому его научили московские чиновники, которые всегда пользуются дайджестами.

 Калачев вывернулся перед публикой за губернатора, сказал, что Геннадию Степановичу сегодня предстоит встреча с послом одной из азиатских стран, и он так тщательно подготовился к этой беседе, что написал тезисы, которые случайно сорвались с его языка. Живой человек ведь, не машина.

 Апельсинов поморщился: мол, что ты мелешь, Калачев, какой может быть посол в этой глуши? Но все сделали вид, что не заметили губернаторской оплошности.

 -В горле пересохло, – сказал Геннадий Степанович, оттянув пальцем галстук, – душно.

 Калачев кивнул девушке в кокошнике. Та тут же преподнесла Апельсинову еще одну рюмку водки, больше прежней.

 Счастливо выдохнув, губернатор продолжил уже по другой бумажке:

 -Счастье господа, это то, к чему должен стремиться каждый человек. Бытие, как писал классик, определяет сознание. А государство должно человеку в этом помогать. Мы обязаны создать в стране такие условия жизни людей, которые бы определяли их поведение. В первую очередь, их нравственность.

 Вдруг губернатор скомкал бумажку, отшвырнул, хмельно покривился, видно водка легла ему на старые дрожжи.

 -Я вам так скажу, – произнес он.– Что такое счастье никто не знает, у каждого оно свое и под копирку создать его для всех невозможно.

 Его слова явно противоречили смыслу открытия хутора Счастье. Областные и районные чиновники недоуменно начали переглядываться. А губернатор, полностью ослабив галстук, продолжил:

 -Женщине по мужику, мужику по бабе, вот счастье! Помните, как у поэта: Мне бы женщину – белую, белую, ну а впрочем, какая разница, я прижал бы её с силой к дереву, и в… Ну, а дальше вы знаете.

 Толпа загудела. Ответственный за фейерверк отставной прапорщик Денис Лучкин, он же завхоз, так опешил, что случайно нажал на кнопку запуска салюта.

 Это и была отмашка Белкина. Из домов, шумной толпой, с веселыми воплями, выскочили поселенцы. Некоторые женщины были растрепаны и обнажены по пояс. Толпа, руководимая молодыми психологами, пела переиначенный "Интернационал": "Вставай несчастьем заклейменный, весь мир униженных рабов. Кипит наш разум возмущенный, к свободе полной он готов. Мы мир условностей нарушим, до основанья, а затем, счастливый мир на хуторе построим, кто был ничем, тот станет всем". Профессор Медицинского ВУЗа им старательно подпевал.

 Несколько полуголых женщин бросились к губернатору, стали его целовать. Он не сопротивлялся.

 Дима Белкин пребывал в ужасе. Он просто застыл, словно внезапно замороженный жидким азотом.

 -Что это?– наконец выдал он, ошарашено глядя на беснующуюся, ликующую толпу, в центре которой был губернатор.

 -Как что?– ехидно улыбался оказавшийся рядом чиновник Калачев.– То, чего вы и хотели – полного счастья. Люди понимают свободу, как вседозволенность и думают, что это и есть счастье.

 Калачев подозвал телевизионного оператора:

 -Сергунчик, снимай губернатора крупным планом, обязательно в окружении голых девиц.

 -Так это вы всё подстроили, Аркадий Семёнович?– догадался Дима.

 -Наконец-то, дошло. Апельсиновым наверху не довольны, много своевольничает, бежит впереди паровоза, посоветовали его подпихнуть с пьедестала. Понимаете? А я, тогда, на его место. Лучшего способа, чем шабаш на вашем хуторе с его участием и придумать нельзя. С ребятами -психологами я еще до вас связался, они согласились мне помочь, профессор Долькин – дальний родственник моей супруги. Так-то, господин предприниматель.

 -А как же хутор?

 -Я у вас его выкуплю, тем более, что моего труда в нем больше даже, чем вашего. Устрою тут парк-отель. Даже оставлю название "Счастье".

 -Это я его придумал!– закричал Белкин.

 -Счастье – понятие эфемерное и сложное, как сказал губернатор, ха-ха. О, глядите, мои девчонки, да, да я их к вам привел, уже с него штаны снимают. Геннадию Степановичу пить вообще нельзя, печень уже не справляется, в осадок моментально выпадает.

 Областные и районные чиновники, сообразив, что здесь происходит что-то нехорошее, от греха подальше, расселись по машинам и укатили прочь. Калачев отправился обниматься со "своими девицами", а Белкин, пылая гневом, подошел к отставному прапорщику Денису Лучкину.

 -Ракеты у тебя еще остались? – спросил он главного фейерверкера.

 -Полно, Дмитрий Анатольевич,– ответил тот, прихлебывая из фляжки коньяк.– "Огненный залп", "Золотые брызги"… Сами заказали целую батарею.

 -Да, я сам, все сам,– грустно ответил Белкин.– Давай "Огненный залп". Сам иди, спляши цыганочку, знаю, ты мастак.

 -Это мы любим, Дмитрий Анатольевич, это всегда, пожалуйста. Губернатор вон уже Тарантино из "Убить Билла" изображает.

 Когда Лучкин ушел, Дима направил несколько ракет на деревянную башню с часами а-ля Роза Хутор, поджег фитили.

 Башня вспыхнула как спичка, рухнула на ближайший дом. Вскоре полыхал весь хутор.

 В стороне, на берегу Медведицы, стоял Дима Белкин и грустно повторял: "Нет счастья в жизни, один призрачный дым. Только сизый, призрачный дым".

Зацепер

 Он почти десять лет ждал, что она позвонит и предложит встретиться. И, наконец, свершилось! Веня Саврасов полюбил Свету Корзинкину, Светку-конфетку, как он её ласково называл, еще в восьмом классе, к девятому он уже пылал к ней шекспировской любовью, но она отдала предпочтение рыжему, веснушчатому с ног до головы, будто клоуну, Олегу Деревянкину. По окончании школы выскочила за него замуж и быстро развелась. Веня загорелся надеждой, и, встретив её однажды у метро, без церемоний предложил руку и сердце. Корзинкина поцеловала его в лоб и сказала, что Веня ей нравится, но после развода с "негодяем Деревянкиным", она в разобранных чувствах, но как только вновь соберет себя в единое целое и почувствует, что Веня ей нужен, сразу же ему позвонит.

 Итак, прошла одна десятая века. Саврасов упорно ждал. И вдруг, словно гром небесный, сверкнула молния, ударила его прямо в лоб. Согласна! Она согласна!

 Да, любовь – это страшная зависимость, круче, чем наркотическая. И если она не разделенная, то запросто сведет в могилу, как от тяжелой ломки. А если обоюдная, то рано или поздно организм справится с болезнью, войдет в привычное, спокойное, здоровое русло. В первом случае лекарство одно – новая любовь, но последствия могут опять же быть самыми непредсказуемыми. Во-втором, для сохранения чувств – черные очки и вата в уши.

 Итак, Саврасов целых десять лет страдал любовной зависимостью и не только умудрился выжить, но еще и получить давно ожидаемое лекарство – ее согласие на встречу. Веня не сомневался, что Света решила, наконец-то, принять предложение, выйти за него замуж.

 Влюбленный так замечтался, что потерял счет времени, а когда очнулся, понял, что опаздывает. Корзинкина назначила ему встречу на Пушкинской площади, у памятника великому поэту. Как в армии по команде прапорщика, он оделся за сорок пять секунд, галстук завязывал уже на ходу. До встречи оставалось пятнадцать минут, а ехать не меньше двадцати, еще переход с Чеховской на Пушкинскую, можно, конечно, добежать и по улице, быстрее будет. Махнув сто граммов для храбрости и скорости, Саврасов выскочил из дома.

 Влетев в метро, Веня ус ужасом обнаружил, что в спешке забыл проездной, документы и мобильный телефон. Но возвращаться было поздно. Перепрыгнул через барьер турникета, сзади раздалась трель охраны станции. Поезд медленно отходил в сторону центра, следующего, как показывало табло, ждать нужно было четыре минуты. Нет, Светка не вытерпит. Подумает, что Веня набивает себе цену за долгое терпение, пусть, мол, и она его теперь подождет. Уйдет, как пить дать, уйдет. Нельзя этого допустить!

 Что щелкнуло тогда в мозгу Вени, он и сам впоследствии объяснить не мог. Он сходу, словно безбашенный зацепер, вскочил на черную сцепку последнего вагона, схватился за поручни, прижался к окну, закрыл глаза.