Цветы для Сфинкса

Вячеслав Гот

Цветы для Сфинкса

Пролог: «Последняя загадка поэта»

Город Омфал всегда просыпался в тишине.

Не в той тишине, что рождается от покоя, а в той, что виснет в воздухе, густой и липкой, как смола. В тишине, которую намеренно не нарушают. Здесь даже шаги по брусчатке звучали приглушённо – будто люди боялись разбудить что-то, скрытое под толщей серых стен.

Но сегодня тишину разорвал звон цепей.

Лиран стоял в толпе, стиснув кулаки. Его ладони вспотели, но он не смел вытереть их – любое лишнее движение могло привлечь внимание Хранителей. Они выстроились вдоль площади, их чёрные мундиры сливались с тенями, а лица скрывали шлемы с узкими прорезями для глаз. Безликие. Бесчеловечные.

На помост подняли приговорённого.

Старик. Седая борода, спутанные волосы, просторная рубаха, некогда белая, а теперь испещрённая грязью и кровью. Эрим Фаэтон. Последний поэт Омфала. Последний, кто осмелился задать вопрос.

Толпа замерла. Даже дети не шевелились – их научили молчать с пелёнок.

– Граждане Омфала! – голос глашатая прокатился по площади, отражаясь от каменных фасадов. – Сегодня перед лицом Единогласия свершится правосудие!

Лиран почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он знал Эрима. Тот иногда приходил в школу, пряча в рукаве пожелтевшие листки с запрещёнными стихами. Шёпотом читал их тем, кто осмеливался слушать.

– Преступник признан виновным в распространении сомнений! – продолжал глашатай. – Его вопрос подрывает устои общества!

Над площадью пронёсся шёпот. Быстрый, как испуганный вздох, и тут же угасший.

Эрим поднял голову. Его глаза – ясные, почти безумно-спокойные – скользнули по толпе. Остановились на Лиране.

– Что тяжелее: камень власти или перо правды? – вдруг громко произнёс старик.

Толпа ахнула. Кто-то зажмурился, кто-то инстинктивно отшатнулся – вопросы были ядом.

Хранители дёрнулись, но глашатай поднял руку.

– У преступника есть последнее слово.

Эрим улыбнулся. Не победно – смиренно, будто уже видел то, что остальным было не дано.

– Они боятся не ответов… – прошептал он так тихо, что Лиран едва расслышал. – Они боятся тех, кто спрашивает…

Удар дубинки оглушил площадь.

Старик рухнул на помост, но Хранители уже тащили его к Чёрному Камню – огромной глыбе с высеченной на ней единственной разрешённой фразой: «Знание – послушание».

Лиран почувствовал, как что-то тёплое капнуло ему на пальцы. Он разжал кулаки – полумесяцы от ногтей впились в ладони.

– Приговор приведён в исполнение!

Топор сверкнул в воздухе.

Толпа вздрогнула в унисон.

Когда это закончилось, люди стали расходиться – быстро, без слов, глаза в землю. Лиран остался стоять. Он смотрел, как кровь Эрима стекает в жёлоб у подножия Камня. Как её смывают ведром с песком.

А потом заметил кусочек бумаги, прилипший к сапогу Хранителя.

Обрывок. Всего несколько слов:

«Ищи цветы, которые не должны цвести…»

Ветер подхватил бумажку и унёс в канализационную решётку.

Но слова уже горели в голове Лирана.

Как загадка.

Как начало конца.

Глава 1. «Тихий урок»

Каждый понедельник ровно в восемь утра Лиран Вейл стоял у окна своего класса и ждал, когда колокол отсчитает три удара. Три – не два, не четыре. В Омфале даже время подчинялось ритму Единогласия.

Он поправил мундир учителя – серый, как всё в этом городе, с единственным алым шевроном на левом плече: символом того, что он имеет право говорить о прошлом.

– Входите.

Двери распахнулись, и двадцать три ученика ровными рядами заполнили класс. Ни шороха, ни смеха, ни перешёптываний. Они сели, сложив руки на партах, уставившись в доску, где мелом было выведено:

«История – это Истина. Истина – это Единогласие».

Лиран провёл пальцем по корешку учебника – «Хроники Омфала: от Рассвета к Совершенству». Страницы пахли затхлостью, словно правда, которую они содержали, уже начала гнить.

– Сегодня мы изучим Годовщину Великого Согласия, – голос его звучал ровно, как и полагалось. – В этот день тридцать лет назад наш город отказался от хаоса мнений и обрёл…

– Единогласие, – хором закончил класс.

Он кивнул, механически повторяя заученные фразы.

– До Великого Согласия люди страдали от разобщённости. Они спорили, сомневались, задавали ненужные вопросы, которые вели лишь к страданиям. Но когда Верховный Сфинкс даровал нам…

– Порядок, – снова хор.

Лишь одна девочка на последней парте не произнесла ни слова. Мира Соль. Её рыжие волосы всегда были собраны в тугую косу – слишком яркие для Омфала, где даже природа будто выцвела под взглядом Хранителей.

– Учитель… – её голос прозвучал негромко, но в гробовой тишине класса он грянул, как выстрел.

Лирану стало душно.

– Вопросы задавать не положено, – быстро сказал он, но Мира уже подняла руку.

– А что было до Режима?

Воздух в классе застыл.

Кто-то резко вдохнул. Кто-то инстинктивно отодвинулся от Миры. Даже доска, на которой Лиран только что писал, вдруг показалась ему слишком белой – как незаполненный протокол допроса.

Он знал, что должен сделать. Должен немедленно пресечь это. Должен крикнуть, пригрозить, вызвать дежурного Хранителя…

Но вместо этого он замолчал.

А потом – совершил непростительное.

– Я не знаю, – тихо ответил он.

Глаза Миры расширились.

В этот момент в коридоре раздались тяжёлые шаги.

Дверь распахнулась без стука.

В проёме стоял Хранитель Молчания, его шлем безлико отражал бледные лица детей.

– Урок окончен, – произнёс он механически.

Ученики вскочили, выстроились в ряд и молча вышли.

Лиран не видел, куда увели Миру.

Но на следующий день её парта была пуста.

А на столе лежал один-единственный предмет —

Красный тюльпан.

Стебель был переломлен.

Ключевые детали:

Алый шеврон – знак «одобренных» учителей, но и клеймо соучастника.

Рыжие волосы Миры – символ инаковости, которую система не терпит.

"Я не знаю" – первая личная измена Лирана режиму.

Сломанный тюльпан – намёк: сопротивление знает о нём.

Глава 2. «Красные тюльпаны»

Лиран шел домой медленнее обычного. После исчезновения Миры директор вызвал его на "беседу" – три часа монотонного голоса, повторяющего одни и те же фразы о бдительности и благонадежности. Теперь в висках стучало, а в горле стоял ком, будто он проглотил кусочек мела со своей доски.

Улицы Омфала в этот час были почти пустынны. Серые дома с одинаковыми окнами, серый асфальт, серое небо – все сливалось в одно унылое полотно. Только у подъезда Управления Пропаганды, как всегда, цвели красные тюльпаны – единственные цветы, разрешенные Режимом. Их высаживали специальные садовники в белых халатах, и каждый бутон проверяли на соответствие стандарту: не слишком яркий, не слишком крупный, с идеально правильным количеством лепестков.

Лиран остановился перед своим домом – типовой пятиэтажкой с облупившейся штукатуркой. В кармане пальто он нащупал ключ, но вдруг замер. У порога, в щели между бетонными плитами, что-то синело.

Он огляделся – улица была пуста. Присев на корточки, он разглядел цветок. Совершенно невероятный, невозможный цветок. Его лепестки были цвета ночного неба – такого глубокого синего, что казалось, они вот-вот прольются чернилами. Стебель тонкий, но упругий, пробившийся сквозь бетон.

Лиран потянулся к нему, но вдруг резко отдернул руку. Цветы вне санкционированных посадок были запрещены. А этот… этот был особо опасен. Он помнил этот оттенок – в старых книгах, которые прятали в подвалах, такие цветы называли васильками. Их рисовали на запрещенных открытках, их дарили в день, о котором нельзя было вспоминать.

Сердце бешено колотилось. Он должен был немедленно сообщить о нарушении. Но вместо этого Лиран осторожно сорвал цветок и спрятал его во внутренний карман пиджака, прямо у сердца.

В этот момент за спиной раздался скрип. Лиран резко обернулся. Напротив, у подъезда, стояла старая женщина – та самая, что жила этажом ниже. Магда. Все в доме знали, что она немного "не такая". Говорили, что до Режима она была ученым-ботаником. Теперь же она просто сидела у окна и смотрела, смотрела, смотрела…

Их взгляды встретились. В ее морщинистом лице не было ни страха, ни осуждения – только знание. Она медленно подняла руку и провела пальцем по подоконнику. Лиран разглядел в ее окне крошечный горшочек, где росло что-то зеленое.

Потом старуха резко захлопнула ставни.

Лиран вбежал в подъезд, не чувствуя ступеней под ногами. В своей квартире он запер дверь на все замки, повесил пальто и только тогда достал цветок. Он уже начал вянуть, но все равно был прекрасен.

На кухне Лиран нашел пустую банку из-под консервов, налил в нее воды и поставил цветок. Синее пятно на фоне серой скатерти выглядело кощунственно.

Он не заметил, как уснул за столом. А когда проснулся от резкого стука в дверь, первым делом взглянул на банку.

Цветка там не было.

На столе лежал лишь один синий лепесток, а рядом – крошечная записка:

"Они смотрят. Но не все видят. Жди знака."

Стук повторился. Лиран судорожно сглотнул, сунул лепесток в рот и разжевал его, пока шел открывать. Горький вкус заполнил рот.

За дверью стоял Хранитель. Его шлем блестел в свете тусклой лампы.