Сафари (Путевые записки влюбленной бабушки)

Поскорей отнесла вещи в вездеход и заняла себе место в салоне в первом ряду. Я просто уже знаю, чем это чревато. Однажды доехала во Владивостоке от аэропорта до города на заднем сидении такси, – мужик наглый попался, не уступил мне место рядом с шофером, – так потом три дня на больничном пришлось отлежать.

Выбрала самое подходящее для себя место – не у окна, чтобы в больное ухо не дуло, а в проходе. Все места еще были свободны, садись куда хочешь. Положила рюкзак на сиденье, чтобы место застолбить и пошла завтракать. Непричесанная, но довольная. Поделилась со всеми, кто хотел слушать, что видела жирафов прямо напротив палатки внизу.

Завтракали опять, стоя на краю видовой площадки и глядя на долину. Аппетитно пахло кофе, я с удовольствием вдыхала его аромат и пила чай ройбос. Сказала Офелии, что уже пробовала этот чай в Швейцарии, куда его моя коллега из Австралии привозила. Офелия насторожилась:

–Из Австралии? Не может быть! Туда его только отсюда могли привезти.

Объяснила, что это исключительно южноафриканское явление, то есть чай и родом из Южной Африки и выращивается здесь.

Да я разве спорю? При современной-то глобализации и не такое возможно. Я же вон купила себе несколько лет назад в Париже в одном из не самых дешевых магазинов в центре модный пиджак и жилет к нему. Очень довольная похвасталась потом дочери, когда она из Владивостока навестить меня приехала. Та обнаружила незамеченную мной этикетку и показала ее мне: «Сделано в Китае». Может, поэтому я тот пиджак вместе с кошельком нечаянно в поезде забыла? Жилетик потом знакомой подарила.

Нет, я сразу же поверила, что этот чай отсюда родом, да и два «о» в его названии – это же для их местного языка, а вернее для голландского, вроде типично. Отошла с чаем опять к краю видовой площадки, тут как раз еще одно зрелище подали: импалы. Небольшое стадо изящных антилоп прошло справа к поилке, поочередно появляясь на высохшем русле ручья, давая себя сосчитать: девять.

Садиться в вездеход не торопилась, ведь место же я себе уже заняла. Взобралась по лесенке в салон, когда уже все были там … и опять обомлела. Но не от восторга.

Но это…! Нет, ну…! Что он-то тут делает?! Другого места не нашлось, что ли?!

Шон тоже сидит в первом ряду! Ноги в самый проход выставил, по карте пальцем водит. На меня поверх сдвинутых на нос очков глянул. Ноги из прохода убрал. Его жена – у окна, копошится со своим барахлом.

Это мне теперь весь день рядом с ним ехать?! Не могу же я сейчас перейти на другой ряд! Укачивает меня! Я не могу в машине сзади ехать! А ведь это можно было предвидеть. Они же вчера тоже в первом ряду сидели, поэтому Шон и наблюдал, как я кофты надевала. Ее, похоже, тоже укачивает, а он ей, как верный супруг, компанию составляет. Ну, кто бы мог подумать, что у меня с ней может быть что-то общее?!

Отъехали вовремя, хоть мы и в Африке. Дорога обратно до проходной показалась теперь уже не такой ухабистой, как позавчера. Есть и еще ухабистее. Жесткие сухие ветки деревьев устрашающе стегали и царапали по стеклам вездехода, но никаких следов на них не оставляли. Одно слово – броневик!

Рядом со мной у окна – маленькая немка. Как ее имя? Андреа. Молодец, запомнила. Смотрю только налево. Шея уже затекла. Правда, видеть за окном еще ничего пока не вижу, не могу сконцентрироваться. Вездеход вдруг замедлил ход и остановился. Пришлось посмотреть вперед. Голову повернула с трудом, в шее аж что-то хрустнуло, и тут мне сразу же стало ясно, что мое место для меня вовсе не самое подходящее, и не только потому, что Шон рядом через проход сидит, но и потому, что мне впереди-то ничего не видно! Надо быть или на полголовы ниже и смотреть через лобовое стекло кабины или на полголовы выше, чтобы, как все остальные, смотреть через переднее стекло салона. На уровне же моих глаз – крыша кабины. Вот как меня в детстве недокормили до среднего роста, так я до сих пор и вспоминаю об этом!

Шон на мои тщетные усилия то вжаться, то вытянуться на полголовы, то ли потешаясь, то ли еще как, но явно не сочувственно, хмыкнул.

У края дороги, мешая нам проехать, стоит трактор вроде нашего Беларусь, мужик копошится с мотором, а жирафа заглядывает ему через плечо. Вот ведь есть же у кого-то в качестве домашнего животного жираф! Не надо мне ни карманных обезьян, ни собак, ни кошек, ни слонов, ни буйволов. Ну, кто еще так грациозно и с таким достоинством может перемещаться в пространстве?! Отвернулась опять к своему окну.

Так, проанализируем ситуацию. Сидеть я могу только в первом ряду, потому что меня укачивает. У окна мне в больное ухо может дуть. Значит для меня это все равно самое подходящее место. Просто мне надо что-то подложить под себя, чтобы сидеть выше, но что? Ты что, не русская что ли?! Вон в швейцарских газетах восторгались находчивостью и изобретательностью русских, потому что какой-то мужик умудрился в одной из местных тюрем из йогурта сыр производить, а из хлеба, сахара и воды в кофеварке «напиток вроде пива» изготавливать. Поэтому и бывал заметно веселей, чем другие заключенные. Для пущей убедительности они еще и целую серию фотографий опубликовали, чтобы этапы приготовления бражки продемонстрировать, так их его находчивость восхитила. Да если бы они его в той комфортабельной тюрьме еще подольше подержали, он бы им наверняка из той же бражки еще и самогоночку выгнал. Все в той же кофеварке.

Привычнее всего мне под себя словари подкладывать, чтобы сидеть выше. Может попросить у Офелии несколько книг потолще, но они жесткие, долго не усижу. Ха! Так у меня же спальный мешок есть! Мне его просто на первой же остановке надо достать из багажного отсека.

Довольная, величаво повернула голову направо и стала, как ни в чем не бывало, смотреть в другое окно. Правда боковым зрением я почему-то воспринимала теперь гораздо больше: ни одно движение Шона и его жены не оставалось незафиксированным.

Шон старается показать, что моя близость его не смущает. Интересно, у меня это так же плохо получается, как у него?

Проехали через проходную заповедника, свернули под прямым углом налево и понеслись по гладенькой, ровненькой, как новенькой, дороге. Андреа пухленьким пальчиком с обгрызенным ноготком коротко показала на что-то за окном и заверила, что видела ягуара. Ага, так я тебе и поверила. Андреа добавила еще, что ягуар лежал на поваленном дереве. Заметила сомнение в моем взгляде? Ведь я же ничего не сказала. Да ладно, все равно уже проехали.

Офелия из кабины показала на что-то справа вверху – орел. Меня он совсем не впечатлил, мелковат, почти как наш коршун, а моя память тут же выдала картинку: я – распластавшись на скале, заглядываю сбоку за ее край в долину, а орел пролетает над ней как раз на моем уровне, выглядывая добычу внизу. Медленно, плавно. Я чуть со скалы ни свалилась. Отпрянула назад, умостила ноги поустойчивее и опять заглянула за край: орел пролетал теперь так же гордо и неторопливо, но уже в обратном направлении. Глянул на меня одним глазом и дальше поплыл. По телевизору и в кино я, конечно же, много раз видела такой полет, но тут-то я его ощутила всеми клеточками прильнувшего к скале тела. Я его прожила.

Офелия опять показала направо вверх: целая стая орлов. Кружат, парят. Синхронно. Потом из нашего окна увидели импал: гарем из штук пятидесяти резвых игривых самочек и один рогатый самец замученного вида с понуро опущенной головой дали себя сфотографировать, прежде чем удалились со сцены. Мэй сзади прокомментировала:

-Он такой измученный!

Мельком видели еще каких-то странных антилоп, но не остановились. Потом саванна кончилась, потянулись цитрусовые сады. Горы, похожие на приморские сопки, деревни, чем-то напоминающие российские постперестроечные, отчаянно пытающиеся выжить и идти в ногу со временем. Домики вроде наших недостроенных гаражей. Время года по растительности определить было не просто. На фоне жухлой травы факелами алели, багровели, лиловели цветущие деревья и кусты.

Вдруг справа на голубой указательной таблице промелькнуло: Limpopo. Ха! Дальше наш Монстр уже поскакал именно в этом ритме: Лим-попо, Лим-попо, Лим-попо, хотя и ехал по совершенно гладкой дороге. Воспоминания нахлынули, растянули мои губы в улыбке.

А в Африке,

А в Африке,

На черной Лимпопо,

Сидит и плачет

В Африке

Печальный Гиппопо.

Нестерпимо захотелось рассказать кому-нибудь, почему ничем неприметная указательная таблица у дороги вызвала у меня целую лавину воспоминаний и эмоций. Ведь другие-то на нее никакого внимания не обратили. Шон глянул на меня удивленно, чего это де я вдруг заерзала и заулыбалась? Я повернулась к Андрее и стала рассказывать ей про книжку «Доктор Айболит». Передала ее основное содержание: один де ветеринар получил срочную телеграмму от больных зверей из Африки с реки Лимпопо и, не раздумывая, отправился им на помощь, невзирая на расстояния и опасности. В пути все звери и птицы оказывали ему всяческое содействие, и он благополучно и вовремя добрался до района бедствия и быстренько вылечил всех больных. Добавила еще, что читала эту книжку и детям, и внучкам, процитировала несколько строф, чтобы показать ритмы, в которых она написана. Андреа пожалела, что на немецком языке ей эту книжку в детстве читать не пришлось. Я спросила ее, читала ли она в детстве вообще какие-нибудь русские сказки? Ответ я, правда, уже знала, она не первая, кого я об этом спросила. Но зато она читала книжку про путешествие игрушек!

Знаю я такую книжку – «Reise nach Tripiti».9 Именно на нее во Владивостоке во время экскурсий ссылались пожилые туристы из немецкоговорящих стран всякий раз, когда я их поправляла и заверяла, что наша национальная игрушка называется не бабушка, да еще с ударением на втором слоге, как они говорят, а матрешка. Они мне не верили, некоторые даже пытались спорить со мной, они де ведь это у себя в книжке читали!

Мы порассуждали с Андреей еще про трудности перевода стихотворной литературы, и мне опять же нестерпимо захотелось позвонить во Владивосток дочери, которая и не подозревала о том, что я в Африке. Голоса внучек услышать. Растут без меня…

В воскресенье, за день до вылета, я позвонила дочери, как всегда, мы проболтали, как обычно, довольно долго, но я ни словом не обмолвилась о том, что намереваюсь отбыть в Африку. Не хотелось ее волновать. Я просто решила позвонить ей откуда-нибудь по пути как обычно в очередное воскресенье, но это магическое слово «Лимпопо» вызвало у меня такую острую ностальгию, что откладывать звонок до воскресенья мне показалось просто невыносимым. Именно она, и не кто иной, как моя дочь, могла понять, почему слово Лимпопо на меня подействовало так сильно.

На первой остановке, – у небольшой одинокой автозаправки, – телефона не оказалось. Только туалет и киоск с газетами, напитками и всякими мелочами. Стояли недолго, но времени мне хватило, чтобы сделать все свои дела и достать спальный мешок из багажного отсека. Попросила еще жену Фрэда сфотографировать меня на фоне ярко-лилового куста, растущего рядом, рассмотрела хорошенько, из каких цветков он состоит. Как бумажные, просто цвету много.

Стали садиться в машину. Все трое мужчин стоят внизу у лесенки и принимают парад поп.

Ladies first!10

Шон наиграно-галантно подает руку каждой женщине, чтобы той легче было взбираться по лесенке. Мои односафарницы явно польщены вниманием. Проследовали наверх в салон, демонстрируя при этом свои пятые точки и поражая разнообразием не только фасонов спортивных брюк. Ну, что мне сейчас возмутиться и не пойти?! Ведь все же по этикету! Тоже поднялась в салон, но руки Шону не подала. Не демонстративно – зачем мне открытый конфликт, а как бы в задумчивой рассеянности. И держаться на лесенке постаралась как можно прямее, чтобы зад не оттопыривать. Не то чтобы мне демонстрировать нечего, но как-то не по себе было с непривычки.

В салоне Шон опять как-то неопределенно хмыкнул, поглядывая в мою сторону, пока я мостилась в своем кресле, прилаживая спальный мешок. Зря хмыкал. Сидеть мне теперь в кресле, но верхом на спальнике, как на бревне, стало ну просто восхитительно! И мягко, и видно все. И то, что мешок такой примитивно-стеганый, оказалось его достоинством. То ли дело: высоко сижу, далеко гляжу! Офелия включила музыку, мои ладошки стали непроизвольно отбивать ритм по торчащему впереди концу спальника.

Вторая остановка была в населенном пункте, очень напоминающем наши сибирские районные центры. На одном из перекрестков схожесть дополнил еще и открытый грузовик с прицепной тележкой, нагруженный апельсинами. Ну, прямо, как у нас картошкой или сахарной свеклой. Перекресток украшен такими же клумбами и газонами. Правда, деревья вдоль улицы растут совсем не нашенские. На верхушках высоченных голых стволов прилепились фрукты, похожие на наши кабачки. Ни листьев, ни веток. Стволы и фрукты. Оптимальное решение.

Офелия припарковала Монстра посреди широкой пустой площади, окруженной добротными одноэтажными постройками под изумрудно-зеленковыми крышами: супермаркет, два банка, почта, ресторан, еще какие-то официальные заведения.

Я спросила Офелию, где тут международный телефон? Та только плечами пожала.

На площади людей не видно, спросить не у кого. Пока отстегивала штанины, превращая брюки в шорты, из банка показались двое сотрудников в темно-синей форме. На мой вопрос, где тут можно позвонить в Россию, округлили глаза, уставились непонимающе друг на друга, пожали плечами и ничего мне не ответили. Как в немом кино.

Тут, похоже, общественными телефонами вообще никто не пользуется. Приспичило ей, видите ли, позвонить. Это тебе не Цюрих, где из телефонной кабины на каждом углу и позвонить в любую страну, и по электронной почте связаться можно. Офелия сказала, что у нас времени немного больше часа, так что я еще раз попытаюсь.

Увидела африканку с девочкой в возрасте моей старшей внучки и пошла им наперерез. Девчушка, точно так же, как и моя внучка, подпрыгивает и подскакивает, держась за руку матери. Шило в попе. Так захотелось обнять девочку и за другую ручку взять, чтобы пройти немного вместе. Я так и сделала: улыбнулась и маме, и дочке, поздоровалась с ними, они мне тоже обе улыбнулись. Я, молча, протянула руку к шоколадной ручке девочки, та не отпрянула и ручку не отдернула, а только глянула вопросительно на маму и положила, немного смутившись, свою маленькую ладошку с накрашенными ярким лаком ноготками в мою, и мы прошли так секунды три, а потом уже я спросила африканку, где тут можно позвонить в другую страну?

Оказывается, нам было по пути. Они тоже шли в ту же сторону. Только медленно. Мне бы надо было поспешить, но уж очень не хотелось выпускать такую тепленькую, мягонькую, прямо как родненькую ладошку девочки. Спросила африканку, как называются деревья с фруктами-кабачками? Мы как раз проходили мимо одного такого. Та опять улыбнулась:

– Папауа.

Я удивилась:

– Папайя?

Она кивнула:

– Папауа.

Вот мы и поговорили.

Идти дальше, все еще держа девочку за руку, постеснялась. Подумают еще, что со мной не все в порядке, да и шли они уж больно медленно. Поблагодарила обеих и пошла маршевым шагом к площади-рынку, где мне был обещан международный телефон.

Эта площадь так и кишела людьми, но ни одного светлого лица я тут не приметила. Огляделась по сторонам, ища вывеску про телефон или что-нибудь про международные связи. Ничего похожего не увидела. Ну а язык-то на что? Он ведь и до Киева…

Пока выискивала, кого бы спросить, увидела у торговок кучи макадамии – тех самых очищенных и неочищенных орешков, какие я дома открыть не смогла, и … кирпич, на котором одна из торговок эти орешки разбивает молотком. Ха! То есть ход моих мыслей был верный: молотком. Но! … Кирпич-то лежал, на чем бы вы думали? Правильно, на коленке торговки-африканки. Она клала на него один за другим твердые как камень орешки, единственным метким ударом разбивала их, и беседовала со своей соседкой, что-то мастерящей из ниток и веточек.

Один ноль в пользу Африки! До такого я не додумалась, хоть я и русская. Правда я очень сомневаюсь, что моя коленка бы такое стерпела.

Да, мне же позвонить надо! У той же торговки спросила, где мне можно это сделать? Похвалила ее сначала за находчивость, она заулыбалась и кивнула на металлический не то контейнер, не то маленький вагончик рядом.

Ни вывески, ни таблички, ни окон.

Я поднялась на ступеньку и вошла через вход-прорез вовнутрь. Свет сюда проникает только через дверь. Два молоденьких африканца, то и дело похохатывая, общаются с кем-то по телефону. Телефонные аппараты стоят на узенькой доске-полочке вдоль стены. Никакой другой мебели. Из-за перегородки слева глазастая африканка уставилась на меня как на что-то, чего ей еще ни разу не приходилось видеть. Наверное, к ней сюда белые, да еще женщины, да еще в одиночку до сих пор никогда не заблуживались. Долго не могла понять, чего я от нее хочу. Я ей и код страны, и код города написала на формулярчике, который она мне пододвинула как-то автоматически, как бы защищаясь. Мне надо только выходную цифру знать, а там я уже сама разберусь. Африканка выглядела правда скорее смущенной, чем непонятливой. Через несколько минут до меня все-таки дошло, что ее смутило: она не знает тарифов. С Россией у нее здесь еще никто никогда не разговаривал. Я положила перед ней банкноту в десять рэнд, она написала мне на формулярчике выходную цифру и как-то неуверенно кивнула на единственно свободный телефон у противоположной стены. Сигнал в телефонной трубке долго пробивался через пространство, пока наконец-то ни отозвался длинными гудками и голосом моей дочери:

–Алло!

И пропал.

Спросила африканку, в чем дело? Та пожала плечами и предположила, что я мало денег дала. Я положила перед ней опять банкноту теперь уже в двадцать рэнд. Голос дочери в телефонной трубке кое-как пробился сквозь шум и треск и опять исчез. Рэнд, наверное, действительно очень уж недорогой. За пятьдесят рэнд связь все-таки наладилась, но слышимость была такой плохой, что ни я, ни моя дочь ничего понять не смогли. Я хотела сначала подготовить ее и не говорить сразу, что я в Африке. Хотела сказать, что у меня все хорошо, что чувствую я себя уже вполне здоровой, так что африканские нагрузки мне вполне по плечу. Но шум и треск в телефонной трубке не дали мне растекаться словесами и, чтобы хоть что-то путное сообщить, я прокричала в трубку:

–Я в Африке! На Лимпопо!

Молчание в трубке меня насторожило. Всего лишь месяц назад я была в реабилитационной клинике, общалась с врачами и даже с психологами… А вдруг дочь именно так и подумала, как я опасалась, что она подумает? Что бернаут у меня в сторону чего-нибудь нехорошего прогрессировал? Ну, в общем, что у меня «крыша поехала». Чтобы как-то разуверить ее, прокричала:

–Не сошла я, не переживай! Я…

Связь оборвалась. Ну, вот и позвонила.

Ехать на сегодня оставалось, оказывается, недолго. Дорога пропетляла между садов и невысоких, покрытых буйной растительностью то ли гор, то ли холмов и привела в роскошную усадьбу, въехать на которую мы смогли только после того, как Офелия связалась с кем-то по домофону, и высоченные ворота после долгого раздумья медленно отъехали в сторону. Офелия осторожно протиснула Монстра в нерассчитанное на его габариты пространство. Мимо дома, вроде богатого помещичьего, и плантации лимонов подъехали к наполовину скрытому деревьями дому под травяной крышей. Вроде как на задворках.

Шон, кажется, он уже считал это своей обязанностью, открыл дверь, откинул лесенку, спустился по ней и поднял руку, чтобы помочь дамам спуститься. Теперь это был парад ног. Все уже укоротили свои брюки до шорт и переобулись в шлепанцы и сандалии. Против того, чтобы продемонстрировать свои ноги, я ничего не имела. Они у меня загорелые. И волосы с них я перед отъездом эпилятором удалила, и ногти лаком покрыла, только не очень ярким. Но руку Шона я опять, как бы заглядевшись на гуляющего рядом страуса, проигнорировала, и смысл выражения его лица при этом боковым зрением определить не смогла. Действительно загляделась на страуса. На страусиху. Офелия уже предупредила нас, что на усадьбе есть два домашних страуса и, что они вполне покладистые, особенно страусиха, и сказала, что та нас скорей всего встречать и провожать будет. Это ее хобби.

Кроме страусихи нас встретила еще и местная дама-хозяйка, опять блондинка, и пригласила всех в бар-беседку за домом. Вся беседка обклеена изнутри настоящими банкнотами со всего белого света и стоит на дощатом настиле, окаймляющем дом со стороны обрыва, на краю которого он примостился. Сквозь щели настила проглядывает другой такой же настил – дом уходит двумя этажами вниз.

Прежде, чем разместить нас по комнатам, дама-хозяйка пригласила всех выпить welcome-drink11. Он оказался чем-то вроде охлажденного настоя или чая из трав – очень ароматного и очень приятного на вкус.

Утром за завтраком Офелия выловила меня на видовой площадке и строгим тоном указала на то, что я – единственная, кто все еще не зарегистрировался в книге для гостей! Я опешила. Разве не хватило уже того, что я это сделала в Йоханнесбурге, то есть в начале тура? Ведь я же постоянно с группой. На маршруте. По моей логике достаточно отметиться, что называется, на входе и на выходе, то есть в начале сафари и в конце его. Я даже спросила Офелию, неужели нам теперь на каждой ночевке надо регистрироваться?

–Да.

У них видно другая логика.

Теперь я решила отметиться прямо по прибытии. Как положено. Только вот другие-то уже, оказывается, знают данные своих паспортов наизусть и делают это походя, прямо не отрываясь от приветственного напитка, и у них это ни с каким стрессом не связано. Им не надо отыскивать паспорт в хаосе, в который превратился весь мой походный скарб. Утром я предусмотрительно положила паспорт в нашейную сумочку, чтобы был под рукой, но, когда стало жарко, я засунула сумочку в карман то ли жилета, то ли куртки, то ли кофты… Курица!

Решила, хоть я и в отпуске, поднапрячься и тоже запомнить, хотя бы на время сафари, номер и серию своего паспорта.

Пока срисовывала номер в регистрационную книгу, услышала, как дама-хозяйка сообщила Шону и его жене, что их багаж уже прибыл. Вот это я понимаю, сервис!

Посыпались каверзные истории из жизни разных авиакомпаний. У кого багаж не в ту страну отправили, кому рейс отменили, не предупредив, и так далее. А я не стала хаять родной Аэрофлот, хотя тоже могла бы добавить историю, и не одну. Усталость? Несовершенное знание английского языка? Вряд ли. Его и так уже достаточно хают, иногда совсем незаслуженно. Я вообще не люблю летать самолетами, хоть мне и приходится это делать всю жизнь и, если уж из всех зол выбирать меньшее, то: я с удовольствием летаю самолетами Аэрофлота! А с еще большим удовольствием я летала с Ориент авиа. Но эта компания просуществовала, к сожалению, совсем недолго. Такого обволакивающего сервиса и такой непоказной обезоруживающей вежливости, как на рейсах этой компании, я даже заграницей не встречала.

Дама-хозяйка раздала ключи от комнат. Все стали расходиться, а Шон с приветственного напитка переключился на вино.

Моей соседкой теперь оказалась Аня, а наша комната – этажом ниже. Что комната этажом ниже – это нехорошо, там солнца меньше. А вот то, что моей соседкой оказалась Аня, – не знаю, хорошо это или плохо? Посмотрим.

Когда занесли вещи в комнату и решили, кто какую кровать займет, я предложила Ане: если она меня – русскую тоже боится, то может воспринимать меня как швейцарку. Аня сказала, что ей русская больше подходит. Ну, вот и выяснили: то, что Аня – моя соседка по комнате – хорошо!

До полпятого – свободное время. Аня вскоре ушла, а я осталась, хотя в комнате было заметно холоднее, чем на улице.

Придется, когда вернусь домой, рассказать своему психологу, что я по праву еще только на полставки работаю. Вон другие гуляют, а я устала, ноги мерзнут, и спать хочется. И никакой это не сдвиг во времени года. Другие же ведь тоже из лета в зиму перелетели. Это просто мои еще неокрепшие нервы с эмоциональными нагрузками не справляются.

Залезла под толстое одеяло, еще и второе из шкафа достала.

А у Шона красновато-синюшный оттенок лица. Когда он стал пить вино, я обратила на это внимание. То есть пьет регулярно. Не обязательно много, но каждый день. Это поэтому у тебя ноги замерзли? Если бы в Шоне не разочаровалась, не замерзли бы? Ну, неужели на всей земле нету ни одного мужика, в которого бы я могла влюбиться, и не разочаровалась бы в нем ну хотя бы целую неделю или даже месяц?! Ты что?! Это же хорошо, что разочаровалась. Что толку влюбляться в чужого мужа? Спасибо, отрезвила. Здравомыслящая ты моя.