Нерассказанные мифы

Какое-то движение, осторожное, но тяжелое, не принадлежащее лесу, раздалось у самого входа в грот, прямо за моей спиной. Я вскрикнула и, отшатнувшись, упала навзничь.

Нежная песня Фиалы и Псеки тотчас оборвалась, только что царившая в гроте безмятежность мгновенно разрушилась. В воздухе повисло напряжение, густое, как болотный туман, и мое сердце сжалось от недоброго предчувствия.

Он шагнул в грот нерешительно, словно боясь спугнуть дичь. Но и сам выглядел в этот момент, как лесной зверь: крепкий, ловкий, настороженный. Широкие плечи напряжены, в глазах – привычная сосредоточенность охотника. В нем не было ни изящества нимф, ни величия богов, но была сила и уверенность, какие свойственны лучшим из смертных. Он вовсе не казался испуганным. Скорее, походил на злоумышленника. На святотатца, вторгшегося в храм. Помню, меня поразили его глаза. Светло-карие, проницательные, они горели таким жадным, ненасытным любопытством, что я невольно содрогнулась и заслонилась от него рукой.

Нас – нимф – было около дюжины, но Актеон нас словно и не заметил: он видел только Артемиду.

Погруженная до пояса в воду, сбросившая с себя все покровы, она была прямо перед ним, вся открытая его дерзкому взору. В то мгновение он созерцал то, чего даже никто из богов не видел.

Как ни странно, я не увидела в глазах Актеона ни низменной похоти, ни грубого вожделения. Только чистое, животное изумление, ошеломление, почти благоговение, смешанное с восторгом. Он замер, затаив дыхание, не в силах оторвать взгляд от сияющей богини-девственницы.

Повернув голову, Артемида заметила непрошенного гостя и рывком выпрямилась во весь рост, представ перед ним в абсолютной наготе.

Воздух пронзили наши крики, нет, скорее, вздохи ужаса. Мы бросились к госпоже, раздавленные ее позором, пытаясь прикрыть ее от взора смертного, хотя и понимали, что уже слишком поздно. Нестерпимый жар стыда и страха сжигал нас.

Ее лицо исказилось, как мне показалось, гримасой боли и унижения, которые почти сразу сменились яростью. Тонкие брови богини сошлись, губы сжались, в глазах полыхнул пронизывающий до костей холод. Мне уже доводилось видеть ее в таком состоянии. Это был не просто гнев. Это было нечто более древнее, более глубокое – стыд, горевший ярче любого огня. Волна чистой, испепеляющей энергии, которая заполнила весь грот.

– Как ты посмел! – сказала она, и ее голос, обычно такой мелодичный, на этот раз прозвучал подобно раскату грома. А отразившись от стен грота, и вовсе чуть не оглушил нас всех.

Это вывело Актеона из оцепенения. Он отшатнулся, как от удара в грудь, его изумление сменилось мгновенным, парализующим ужасом. Он попытался что-то сказать, возможно, оправдаться, но невысказанные слова застряли у него в горле. Я думала, он побежит, пытаясь в отчаянной попытке спасти свою жизнь. Но он все стоял и смотрел. Смотрел во все глаза, как будто хотел запомнить это мгновение навсегда.

В ту минуту он уже был обречен. Никакая сила на свете уже не могла спасти его. Не только Артемида давала обет целомудрия. Все мы, ее спутницы, тоже давали такой обет. Так что вторжение чужака, мужчины, не могло восприниматься нами иначе как оскорбление, которое можно смыть только кровью.

Рука Артемиды взметнулась. Вода в купели забурлила, будто вскипая от гнева богини. Еще не зная, что она сделает, я не сомневалась: кара будет мгновенной и ужасной. Ибо унижение для олимпийцев страшнее смерти. Хотя Артемида и не жила на Олимпе постоянно, как другие боги, она все же была одной из них. И терпеть не могла ослушников.

Несколько капель попало на кожу Актеона. Нам всем было ясно, что они не были просто водой. Они были проклятием.

– Ты видел то, что смертному видеть не дóлжно! – грозно молвила Артемида. – Но ты не сможешь похвастаться этим, потому что сама память откажется от тебя. – На ее губах промелькнула жестокая усмешка: она явно наслаждалась своей местью. – Теперь иди! А лучше – беги!

И Артемида снова опустилась в воду. Как будто дальнейшее ее уже не интересовало.

Я перевела взгляд на Актеона и только сейчас заметила, что вообще-то он пришел не один.

У его ног, словно неподвижные тени, застыли охотничьи псы. Несомненно, его псы.

Мастифы, крупные, темно-бурые, с мощными лапами и широкими серыми мордами. Их янтарные глаза следили за каждым движением хозяина с безграничной преданностью.

АКТЕОН

Мудрый кентавр мог бы гордиться своим учеником, его усилия не пропали напрасно; я совершил немыслимое для смертного дело: сумев остаться незамеченным, подкрался к самому гроту богини-охотницы. Ни сама она, ни ее спутницы-нимфы не почувствовали моего приближения.

Только когда я вошел в грот, они обнаружили мое присутствие. Нимфа, стоявшая у самого входа, вероятно, в карауле, испуганно вскрикнула и, споткнувшись, упала на камни. Словно защищаясь (хоть я и не нападал), она вскинула руки к лицу, да так и застыла.

Ее крик заставил остальных обернуться. На мгновение, всего на мгновение, все персонажи открывшейся мне сцены будто окаменели. И это мгновение, длившееся целую вечность, преследует меня в видениях до сих пор… хоть я и сам давно стал не более, чем видением.

Воды священного источника, окутанные серебряным светом. Легкие, полупрозрачные тела нимф, переливающиеся оттенками бирюзы и золота. Короткая мужская туника Артемиды, небрежно брошенная на камни. И наконец, сама богиня-девственница.

Я никогда: ни наяву, ни в снах – не видел ничего прекраснее. Это была обжигающая, неземная красота, рожденная вне времени и вне смертных страстей, воплощение чистоты, которой никогда не касались не только рука, но даже взгляд ни одного мужчины. Ее тело казалось сотканным из света и тени, каждая линия являла собой гармонию силы и легкости, невесомости и твердости. Глядя на нее, невозможно было испытывать вожделение. Только глубокое эстетическое потрясение перед ликом божественной неприкосновенности.

Волшебное мгновение, наполнившее меня абсолютным, всепоглощающим счастьем, было таким коротким… Но это было то самое мгновение, ради которого я родился.

Увидев меня, Артемида порывисто вскочила на ноги. Теперь я видел ее всю, с головы до ног. Она была ослепительна, как внезапная вспышка света во тьме. Даже если бы я зажмурился, это не смогло бы помочь: ее облик мгновенно и навечно отпечатался на внутренней стороне моих век.

От резкого движения ее густые волосы, собранные в простой узел, волнами рассыпались по плечам и спине, подобно золотому водопаду; их струящиеся потоки напоминали темный шелк.

Ее нежная кожа светилась, сверкала, блистала, словно утренняя роса. Только шею, руки и ноги до границы туники покрывал ровный золотистый загар, остальное тело было белоснежным, как только что выпавший снег. На запястьях и шее я разглядел едва видневшиеся отблески золотых украшений, почти сливающиеся с кожей, но выдающие божественную сущность их владелицы.

Пурпурные соски, плоский живот, маленький треугольник медового цвета волос в паху – никогда раньше женское тело не казалось мне столь совершенным.

Падающие с Артемиды в купель капли воды рождали крошечные искры света. И сама она была лунным светом, одновременно притягательным и леденящим, как дыхание древней силы.

Кажется, нимфы что-то кричали. В напрасной и запоздалой попытке скрыть наготу своей госпожи от моих глаз, они кинулись к Артемиде. Но она была выше их на целую голову, к тому же, вовсе не намерена была прятаться. Напротив, она словно выставляла себя напоказ. И это обстоятельство наполнило мое сердце томительным ужасом. Потому что внезапно я понял: за этим последует неминуемая кара. И кара эта неизбежно будет жестокой: обитатели Олимпа никогда не отличались милосердием. А уж с теми, кто посягнул на их честь, они и вовсе не церемонились.

Наши глаза встретились, и по спине моей поползла холодная змея липкого страха. Во взгляде льдистых глаз, устремленных на меня, было одно только безжалостное непрощение.

Лицо Артемиды вспыхнуло краской не то смущения, не то гнева.

Она выдохнула:

– Как ты посмел!

Не в силах ответить, я продолжал смотреть на нее, парализованный стыдом и страхом.

Она плеснула мне в лицо водой, и попавшие на кожу капли обожгли, как раскаленный свинец.

– Ты видел то, что не должен был видеть! – произнесла Артемида, и от звуков ее голоса мне захотелось сжаться в ничто. – Но попробуй-ка похвастать этим!

Ее пылающий взгляд проникал прямо в душу. Она видела меня насквозь. Бессмысленно было лгать и оправдываться. И молить тоже было бессмысленно. Этот взгляд, казалось, сдирал с меня не только кожу, но отдирал мясо с моих костей, уничтожал само мое имя.

– Теперь иди! – приказала она. – А лучше – беги!

Не сразу я понял, что на меня обрушилось не просто проклятие униженной богини – это был приказ природе забыть, кто я есть.

АРТЕМИДА

Вскрик Ахейи.

Как будто воздух дрогнул. Все тревоги и предчувствия, мучавшие меня с самого утра и лишь на короткое время забытые, мгновенно вернулись.

Я почувствовала взгляд Актеона еще до того, как, повернувшись ко входу в грот, увидела этого наглеца.

Его грубое, загорелое лицо, обрамленное растрепанными темными волосами, по-своему было привлекательным. Такие лица наделены особенной красотой. Она не в правильности и гармоничности черт, а в той силе, что исходит от них. Такое лицо я видела у Геракла. Или у Ахилла. Но то были прославленные герои. Актеон же был просто презренный соглядатай.

Он не был вооружен, насколько я видела. Да и чем бы ему помогло примитивное оружие людей!

В глазах его, широко распахнутых от ужаса и изумления, сверкали молнии, как у моего отца, когда он гневался. Невольно сравнив Актеона с Зевсом, я пришла в еще большую ярость. Это наглое животное недостойно было таких сравнений.

Я знала, зачем он пришел. Для меня его мысли, как мысли любого другого смертного, были открытой книгой. Он ничего не мог от меня утаить.

Преданные нимфы попытались закрыть меня своими телами. Но я оттолкнула их.

Этот безумец пришел посмотреть? Что ж, пусть смотрит. Ничего прекраснее в своей жалкой жизни он уже не увидит.

Я выпрямилась: негоже богине смотреть на смертного снизу вверх. И, несмотря на жгучий стыд, который испытывала, заставила себя глядеть ему прямо в глаза.

Подаренное отцом оружие: прекрасный серебряный лук, созданный Циклопами, и серебряные стрелы, которые били без промаха и мгновенно убивали все, во что попадали, лежало рядом. Я могла бы убить Актеона так быстро и так легко – прежде, чем он моргнет еще хоть раз. Но это было бы слишком просто для него. Он насладился зрелищем, ради которого пришел. Я должна была насладиться местью.

Давным-давно, еще будучи трехлетней девочкой, я попросила своего отца Зевса дать мне три дара: вечную девственность, лук и стрелы, а также возможность охотиться в горах с подругами-нимфами. Отец не мог мне отказать, и я получила все, что просила. Отец никогда не спрашивал, чем вызвана моя просьба. А я никогда не объясняла. Но если бы он спросил…

Я бы напомнила ему историю моего рождения. Зевс-то, понятное дело, предпочел все забыть: для него – любвеобильного и беспечного небожителя – роман с приглянувшейся смертной был делом обычным. И ему, как всегда, все сошло с рук. Все испытания, связанные с мучительной беременностью и тайными родами, выпали на долю моей матери. Скрываясь от гнева законной жены Зевса – Геры, несчастная Лето в смятении бродила по всей Греции в поисках места, где она могла бы произвести меня на свет. Ибо Гера, узнав об очередной интрижке мужа, заявила, что не будет на земле места, где Лето сможет родить. Никто не рисковал приютить мою мать, всех удерживал страх перед испепеляющим гневом Геры. Если бы на помощь не пришел брат моего отца, мой дядя Посейдон, отправивший Лето на остров Делос и оградивший его водным куполом, непроницаемым для глаз Геры, история моей жизни могла закончиться, едва успев начаться.