Убийство в теологическом колледже

Им повезло. Проехав мимо башен во двор, они увидели припаркованный перед зданием «рейндж-ровер». Мужчины уже выходили из машины, когда на ступеньках показался доктор Меткалф с чемоданчиком в руке; повернувшись, он помахал на прощание кому-то в доме. Доктор, высокий и загорелый, уже вплотную, как показалось Дэлглишу, подошел к пенсионному возрасту. Он направился к своему автомобилю, а когда открыл дверь, то оттуда с приветственным громким лаем бросились на хозяина два далматина. Шутливо ругаясь, доктор вытащил две огромные миски и пластиковую бутылку, открыл ее и налил собакам воду. Тут же раздалось хлюпанье, и мощные белые хвосты активно завиляли.

– Добрый день, отец! – крикнул Меткалф. – Питер идет на поправку, беспокоиться не о чем. Теперь ему нужно почаще выходить на улицу. Меньше теологии и больше свежего воздуха. Хочу отвести Аякса и Джаспера к озеру. Надеюсь, у вас все в порядке?

– Все хорошо, Джордж, спасибо. Познакомьтесь, это Адам Дэлглиш из Лондона. Он пробудет с нами день или два.

Доктор развернулся, посмотрел на Дэлглиша и, пожимая руку, одобряюще кивнул, как будто тот прошел медосмотр.

– Я надеялся увидеть миссис Манро, – начал Дэлглиш, – но опоздал. Я и не подозревал, что она была настолько больна. Впрочем, по словам отца Мартина, ее смерть не стала неожиданностью?

Доктор снял пиджак, вытащил толстенный свитер из машины и сменил туфли на уличные ботинки.

– Смерть не перестает меня удивлять, – сказал он. – Вот думаешь, что пациент не протянет и недели, а год спустя он полон интереса к жизни и всем надоедает. Считаешь, что по крайней мере еще месяцев шесть все будет хорошо, а утром узнаешь, что за ночь он угас. Поэтому я никогда не оцениваю, сколько у пациента осталось времени. Миссис Манро знала, что у нее плохо с сердцем – ведь она была медсестрой, – и ее смерть меня, естественно, не удивила.

– Выходит, колледж обошелся без второй аутопсии.

– Бог мой, конечно! Да и зачем она была нужна? Я регулярно осматривал бедняжку, более того, заходил за день до ее смерти. Вы были старинными друзьями? Она знала, что вы приедете погостить?

– Нет, – сказал Дэлглиш, – не знала.

– Жаль. Вот если бы она ждала этой встречи, то, глядишь, и продержалась бы. С сердечниками всякое бывает. Хотя всякое бывает с любыми пациентами, если на то пошло.

Он кивнул на прощание и зашагал прочь, а рядом с ним прыгали и резвились собаки.

– Если хочешь, давай посмотрим, у себя ли сейчас миссис Пилбим, – предложил отец Мартин. – Я провожу тебя до двери, познакомлю, а потом оставлю вас вдвоем.

13

Дверь на крыльцо в коттедже Святого Марка была широко открыта, и свет, разливаясь по красному плиточному полу, оживлял листья растений в терракотовых горшках, расставленных на невысоких полочках с обеих сторон. Отец Мартин не успел поднять руку к дверному молотку, как внутренняя дверь распахнулась, и улыбающаяся миссис Пилбим пригласила гостей войти. Священник быстро их познакомил и удалился, немного замешкавшись у двери, словно не был уверен, требуется ли благословение.

Дэлглиш вошел в небольшую, заставленную мебелью гостиную, и его захлестнуло ностальгическое, знакомое по детству ощущение умиротворения. В точно такой же комнате он ждал, будучи мальчиком, пока мать наносила визиты прихожанам: болтал ногами, сидя за столом, поглощая кекс с изюмом или, на Рождество, сладкие пирожки и прислушиваясь к тихому, робкому голосу матери. Все в комнате было привычно: маленький железный камин с декорированной вытяжкой; квадратный стол, покрытый красной синельной скатертью; два больших удобных кресла, одно из которых оказалось креслом-качалкой, по обе стороны от камина; безделушки на каминной полке: два стаффордширских терьера с выпученными глазами, вычурная ваза с надписью «Подарок из Саутенда» и куча фотографий в серебряных рамочках. Стены были увешаны викторианскими гравюрами в оригинальных красновато-коричневых рамках: какие-то неубедительно чистые ребятишки с родителями, идущие по лугу в церковь. Из распахнутого южного окна открывался вид на мыс, а узенький подоконник был заставлен разнообразными горшочками с кактусами и сенполиями. Общую картину нарушали лишь большой телевизор и видеомагнитофон в самом углу.

Миссис Пилбим была невысокой кругленькой женщиной с открытым обветренным лицом и светлыми волосами, аккуратно уложенными волнами. Поверх юбки на ней был передник с цветочным узором, который она сняла и повесила за дверью на крючок. Миссис Пилбим жестом пригласила гостя сесть в кресло-качалку, и они устроились друг напротив друга. Дэлглиш еле удержался, чтобы не откинуться назад и не начать уютно раскачиваться.

– Мне их оставила бабушка, – объяснила женщина, заметив, что коммандер разглядывает гравюры. – Я с ними выросла. Редж считает их немного слащавыми, а по мне, так в самый раз. Сейчас уже так не рисуют.

– Да, – согласился Дэлглиш, – не рисуют.

Ее взгляд был кротким, но в нем читался и здравый смысл. Сэр Элред Тривз ясно дал понять, что о расследовании распространяться не стоит, но не требовал держать его в секрете. Миссис Пилбим, как и отец Себастьян, имела полное право узнать правду, или по крайней мере столько, сколько необходимо.

– Дело касается смерти Рональда Тривза, – начал Дэлглиш. – Его отец, Элред Тривз, не смог присутствовать на следствии и попросил навести кое-какие справки, узнать, что случилось на самом деле. Он хочет удостовериться, что вердикт вынесен верно.

– Отец Себастьян сообщил нам, что вы зайдете, – сказала миссис Пилбим, – вопросы будете разные задавать. Чудна́я идея пришла сэру Элреду. Мне казалось, он оставит все как есть.

– А вы довольны решением присяжных, миссис Пилбим? – посмотрев на нее, спросил Дэлглиш.

– Тело нашла не я, и на дознании я тоже не была. Ко мне это вообще не имело никакого отношения. Хотя да, как-то странно. Все знают, что утесы опасны. И вот на тебе, мальчик-то помер. Не понимаю, чего хорошего хочет добиться его папаша. Ну поворошит старое…

– Я не могу побеседовать с миссис Манро, – сказал Дэлглиш, – но, может, она рассказывала вам, как нашла тело. Отец Мартин говорит, вы дружили.

– Бедняжка. Да, думаю, мы дружили, хотя Маргарет была не из тех, к кому можно зайти так, невзначай. Даже когда убили ее Чарли, я не чувствовала, что мы на самом деле близки. Он служил капитаном в сухопутных войсках, и она очень им гордилась. Говорила, что он всегда хотел стать военным. Его взяли в плен солдаты Ирландской республиканской армии. Думаю, у парня было какое-то секретное задание, и поэтому его пытали. Когда нам сообщили, я переехала к ней всего на неделю. Отец Себастьян попросил, хотя я бы и сама так сделала. А Маргарет никак не отреагировала, наверное, даже не заметила. Но если я ставила перед ней еду, она съедала кусочек-другой. Когда она вдруг попросила меня уйти, я обрадовалась. Она сказала: «Прости, Руби, ты была очень добра, но теперь, прошу тебя, уйди». И я ушла.

Несколько месяцев она была похожа на человека, который мучается в аду и при этом не может произнести ни единого звука. Глаза стали огромными, а сама вся съежилась. Потом мне показалось, что она, ну, понимаете, не то чтобы пришла в себя… Если такое случилось с твоим ребенком, это невозможно. Но хотя бы стала снова проявлять интерес к жизни. Так я думала. Мы все так думали. А после подписания Соглашения Страстной пятницы этих убийц выпустили из тюрьмы, и она не смогла этого вынести. Наверное, она страдала от одиночества. Хотя мальчишек любила: они всегда оставались для нее мальчишками, и, когда болели, она за ними ухаживала. Хотя, по-моему, после смерти Чарли они начали немного ее сторониться. Молодежь не любит смотреть на несчастье, и разве можно их за это винить?

– Когда они станут священниками, им придется этому научиться, – сказал Дэлглиш. – Не только смотреть, но и помогать.

– Научатся, наверное. Они хорошие ребятки.

– Миссис Пилбим, – спросил Дэлглиш, – а вам нравился Рональд Тривз?

Женщина ответила не сразу.

– Не мое это дело размышлять, нравился он мне или нет. Да и другим не пристало. Людей у нас живет мало, незачем заводить себе любимчиков. Отец Себастьян никогда этого не одобрял. Рональд не чувствовал себя здесь своим. Немного самодовольный, к другим относился излишне требовательно. Так обычно бывает, если чувствуешь себя не в своей тарелке. И никогда не упускал случая напомнить нам, что его отец богат.

– А к миссис Манро он, случайно, не был особенно расположен?

– К Маргарет? Наверное, можно сказать и так. Он, бывало, заходил к ней. Студентам положено заходить в коттеджи только по приглашению, но я подозреваю, что он иногда заскакивал к Маргарет просто так. Не представляю, о чем они могли говорить. Может, им просто нравилось общество друг друга.

– А она рассказывала, как нашла тело?

– Не особо, а я и не спрашивала. Конечно, на следствии и так все вылезло наружу, и я читала в газетах, но сама не ходила. Да и у нас это обсуждали, когда поблизости не было отца Себастьяна. Он сплетни терпеть не может.

– Она говорила вам, что записывала, как все произошло?

– Нет, не говорила. Но я не удивлена. Ее медом не корми, дай пописать. Такая она была, наша Маргарет. Пока Чарли не убили, она писала ему каждую неделю. Бывало, я захожу к ней, а она сидит за столом и строчит, страницу за страницей. Но она никогда не говорила, что пишет о молодом Рональде. Да и с чего бы?

– Это же вы нашли ее тело, когда с ней случился сердечный приступ? А что было потом, миссис Пилбим?

– Я возвращалась к себе сразу после шести и заметила, что у нее горит свет. Мы не виделись пару дней, не общались, и мне стало немного стыдно. Я подумала, что не забочусь о ней, а вдруг она хотела зайти, поужинать со мной и Реджем, телевизор вместе посмотреть. Поэтому я к ней и пошла. А там она, бедняжечка, в кресле, мертвая.

– Дверь была не заперта, или у вас был ключ?

– Не заперта. Да мы здесь и не закрываем их. Я постучала, и когда она не ответила, вошла. Мы так всегда делали. Тут я ее и увидела. Она уже окоченела, сидела в своем кресле деревянная как доска, а на коленях лежало вязанье. В правой руке еще была спица, продетая в петлю. Я, конечно, позвала отца Себастьяна, а он позвонил доктору Меткалфу. Доктор приезжал всего за день до этого. С сердцем у Маргарет было очень плохо, и проблем со свидетельством о смерти не возникло. По правде сказать, не самый ужасный конец. Всем нам можно лишь пожелать такой легкой смерти.

– Вы не заметили какого-нибудь листа или письма?

– На видном месте – нет, а я, конечно, копаться не стала. Да и смысл?

– Конечно, миссис Пилбим. Мне просто интересно, вдруг на столе лежала рукопись, письмо или документ?

– Нет, на столе ничего не было… Хотя есть одна странность – вряд ли она на самом деле вязала.

– Почему вы так считаете?

– Понимаете, она вязала зимний пуловер для отца Мартина. Он увидел такой в магазине в Ипсвиче и описал Маргарет. Она и решила связать ему подарок на Рождество. Но узор был очень мудреный: такой витой орнамент, с рисунком внутри, и она жаловалась, что он очень сложный. Я кучу раз видела, как она вяжет: ей всегда приходилось сверяться со схемой. К тому же на ней были очки, которые она надевает, чтобы смотреть телевизор. А для работы вблизи Маргарет всегда носила другие, в позолоченной оправе.

– И рядом не было схемы вязания?

– Нет, только спицы и шерсть. Да и спицу она держала необычно. Она вязала не так, как я: говорила, что так вяжут в Европе. Очень странный способ. Левую спицу держала неподвижно, а работала только правой. Я тогда подумала, как странно: зачем вязание на коленях, если она не вязала.

– Но вы об этом никому не рассказали?

– А зачем? Это ведь не важно, просто нелепица какая-то. Наверное, ей стало дурно и, дотянувшись до спиц с вязаньем, она села в кресло, а про схему забыла. Знаете, мне ее не хватает. Странно видеть пустующий коттедж, будто Маргарет просто внезапно исчезла. Она никогда не упоминала родственников, и вдруг выясняется, что есть какая-то сестра из Сурбитона. Она договорилась, чтобы тело отвезли на кремацию в Лондон, и приехала сюда с мужем убраться в коттедже. Иногда лишь смерть способна напомнить людям, что у них есть семья. Отец Себастьян организовал очень хорошую службу в церкви. Мы все принимали участие. Отец Себастьян предложил мне прочесть отрывок из святого Павла, но я сказала, что лучше просто помолюсь. Не могу понять святого Павла, и все. Он мне кажется каким-то смутьяном. Вот были небольшие группы христиан, занимались своим делом и, в общем и целом, жили нормально. Не без проблем, конечно, у кого их нет. А потом вдруг неожиданно возникает святой Павел, и давай всем указывать, всех критиковать. Или рассылал им эти свои письма. Я, например, не хотела бы получить такое письмо, так и сказала отцу Себастьяну.

– И что он на это ответил?

– Сказал, что святой Павел был одним из великих религиозных гениев, и если бы не он, мы бы сейчас не были христианами. На что я сказала, что уж кем-то мы были бы, и спросила, кем, на его взгляд. Похоже, отец Себастьян не знал ответа. Сказал, что подумает. Даже если подумал, то мне не сообщил. Я, видите ли, поднимаю вопросы, которые не освещаются программой теологического факультета Кембриджа.

И эти вопросы, пришло на ум Дэлглишу после того, как, отказавшись от чая с тортом, он вышел из коттеджа, волновали не только миссис Пилбим.

14

Доктор Эмма Лавенхэм выехала из Кембриджа позже, чем хотела. Джайлз обедал в столовой и, пока она паковала чемоданы, трепался о вещах, которые, по его разумению, нужно было уладить до отъезда. Она нутром чувствовала, как он рад, что ее задерживает. Джайлз никогда не одобрял ее периодических трехдневных поездок с лекциями в колледж Святого Ансельма. В открытую он не возражал, скорее всего, понимая, что Эмма посчитает это непростительным вмешательством в личную жизнь. У Джайлза были более искусные способы проявлять свое отношение к деятельности, которая проходила без его участия и к тому же в заведении, к которому он, как атеист, не испытывал особого уважения. Но пожаловаться на то, что страдает ее работа в Кембридже, он не мог.

Эмма опаздывала, и это значило, что ей не удастся избежать пробок – был вечер пятницы. Она задерживалась из раза в раз, поэтому обижалась на Джайлза за его тактику проволочек и была недовольна собой за то, что не сопротивляется более решительно. В конце прошлого семестра девушка начала понимать, что Джайлз становится собственником, требует больше времени и больше любви. Когда на горизонте замаячила перспектива возглавить кафедру одного университета на севере, он вдруг решил, что надо жениться: наверное, видел в этом подходящий способ увлечь ее за собой. Эмма знала: у него были собственные представления о том, что такое подходящая жена. И, к несчастью, она им, видимо, соответствовала… Ладно, хотя бы на следующие несколько дней надо выбросить это из головы, как и другие проблемы университетской жизни.

Еще три года назад Эмма обговорила условия работы в колледже. Как она поняла, отец Себастьян нанял ее в своей привычной манере: поднял свои кембриджские связи. Колледжу требовался преподаватель университета, по возможности молодой, чтобы в начале каждого семестра проводить три семинара по теме «Поэтическое наследие англиканства». Они хотели человека более или менее с именем, кто смог бы найти общий язык с молодыми студентами и приноровиться к духу колледжа Святого Ансельма. Каким был этот самый дух, отец Себастьян объяснить не потрудился. Ее должность, как позже рассказал директор, возникла непосредственно из пожеланий основательницы колледжа, мисс Арбетнот. В этом вопросе, как и во многих других, на нее оказали сильное влияние оксфордские друзья, принадлежащие высокой церкви, и женщина свято верила, что новопоставленным англиканским священникам просто необходимо быть в курсе своего литературного наследия.

Двадцативосьмилетнюю Эмму, которая недавно получила должность университетского лектора, пригласили, как выразился отец Себастьян, на неофициальную беседу, чтобы обсудить возможность работы в колледже. Позиция была предложена – и принята. Эмма выдвинула лишь одно условие: чтобы поэзия не ограничивалась писателями-англиканами и временны́ми рамками. Она сообщила отцу Себастьяну, что хочет включить в программу стихотворения Джерарда Мэнли Хопкинса и увеличить рассматриваемый период, затронув современных поэтов, например Т.С. Элиота. Отец Себастьян, очевидно, убедившись, что Эмма – кандидатура подходящая, был не против оставить детали на ее усмотрение. Он появился лишь на третьем семинаре, где своим молчаливым присутствием произвел устрашающий эффект, и в дальнейшем не проявлял к курсу никакого интереса.

Эти три дня в Святом Ансельме, как и предшествовавшие им выходные, стали для нее очень важными, Эмма ждала их с нетерпением и никогда не оставалась разочарованной. В Кембридже были свои подводные камни. Она рано заняла пост университетского лектора, по ее мнению, даже слишком рано. Сложно было совмещать преподавание, которое она обожала, с необходимостью проводить исследования, организационными обязанностями и заботой о студентах, которые все чаще со своими проблемами первым делом приходили к ней. Кто-то, прежде успешно справившись с уровнем А, считал рекомендованные списки для чтения чрезмерно длинными, а кто-то страдал от тоски по дому, стыдился этого и чувствовал, что недостаточно подготовлен к новой необычной жизни.

Все было и так непросто, а тут еще Джайлз со своими запросами, да и в собственных чувствах Эмма слегка запуталась.

Размеренная и умиротворенная жизнь в уединенности колледжа Святого Ансельма стала для нее настоящим утешением. Там она могла поговорить о любимой поэзии с умными молодыми людьми, которым не требовалось еженедельно писать сочинения, бессознательно стараясь угодить ей приемлемыми идеями, и над которыми не висела угроза грядущего экзамена. Они нравились ей, а она, хотя и не одобряла их периодических романтических или амурных поползновений, знала, что нравится им. Ребятам было приятно видеть в колледже женщину, ждать ее приезда и считать ее союзником. Но ее с радушием принимали не только студенты. Эмму всегда встречали как друга. Отец Себастьян обычно приветствовал ее спокойно, даже формально, хотя не мог скрыть, что доволен своим выбором. Зато другие священники, когда Эмма приезжала в колледж, демонстрировали свою радость более открыто.

Возвращаясь в Святой Ансельм, она всегда предвкушала удовольствие, а вот регулярные поездки домой – дочерний долг – оставляли на душе лишь тяжесть. Ее отец, уйдя с должности в Оксфорде, перебрался в квартиру в доме возле станции Мэрилебон. Стены из красного кирпича по цвету напоминали сырое мясо, а громоздкая мебель, темные обои и окна с сеткой от мошки создавали неизменную атмосферу душевного уныния, которую отец, похоже, не замечал.

Генри Лавенхэм женился поздно, но вскоре после рождения второй дочери жена скончалась от рака молочной железы. Эмме на тот момент стукнуло всего три. Позже ей стало казаться, что отец перенес на новорожденную девочку всю ту любовь, которую испытывал к своей жене, еще и усиленную состраданием к беспомощности ребенка, лишенного матери. Эмма всегда знала, что ее любят меньше, но не испытывала ни обиды, ни ревности и возмещала недостаток любви, упорно работая и добиваясь поставленных целей. С юных лет она слышала о себе «замечательная» и «красивая». И то и другое налагало бремя: в первом звучало ожидание успеха, который пришел к ней слишком просто и потому не вызывал доверия; во втором – загадка, иногда даже настоящая мука. В красотку она превратилась лишь в подростковом возрасте и часто смотрелась в зеркало, пытаясь определить и оценить это достояние с явно завышенной стоимостью. Девушка уже тогда осознавала, что привлекательная внешность и миловидность – благодать, а красота – опасный и менее послушный дар.

Пока сестре Марианне не исполнилось одиннадцать, за девочками присматривала тетка со стороны отца, благоразумная, сдержанная и добросовестная особа, полностью лишенная материнского инстинкта, зато знающая, что такое долг. Она проявляла постоянство, но не выказывала сентиментальности, а как только решила, что Марианна достаточно взрослая, тут же отчалила в свой собственный мир, полный собак, бриджа и путешествий за границу. Девочки восприняли ее уход без особых переживаний.

Однако вскоре Марианна погибла – в тринадцатый день рождения ее сбил пьяный водитель, – и Эмма с отцом остались одни.

Когда она приезжала в гости, он настолько добросовестно старался быть любезным, что порой становилось невмоготу. Возможно, дефицит общения и попытки избегать демонстрации привязанности – грубо говоря, отчуждение, ведь они явно стали друг другу чужими – возникли потому, что отец понимал: сейчас, когда ему уже за семьдесят и вокруг никого нет, унизительно и нелепо требовать от дочери любви, которая раньше ему была без надобности.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Открытый вердикт констатирует, что причина чьей-либо смерти не установлена. – Здесь и далее примеч. пер.

2

Находящийся под опекой (лат.).

3

Верю, чтобы понять (лат.).

4

В английском языке у выражения foul play (грязная игра) есть значение «убийство».

5

Чаша для христианского культового обряда.

6

Плоское круглое блюдо; используется в богослужении во время литургии.