Найденыш

– Глаза! Темные, красивые – просто загляденье.

– Неважно. Они совсем не как у тебя: не такие большие, не такие яркие, не такие улыбающиеся, – и поэтому я их ненавижу.

– И я, – с жаром добавила Зенобия.

– Не находите ли вы, Нед, что я вправе возгордиться, – заметил маркиз, обращаясь к Сидни, – когда две такие женщины расточают мне лесть?

– Думаю, вправе, милорд, и любой на вашем месте возгордился бы. Однако, сударыня, глаза вашего супруга не всегда улыбаются. Недавно я видел их совсем иными.

– Когда же?.. Ах да, вспомнила! Но он редко так гневается, как тогда.

– Марианна знает лишь одну сторону моего характера. Она меня не злит и потому не ведает, каким я бываю, когда вспылю. А вот вы, Зенобия, знаете меня лучше.

– Да, и восхищаюсь вами больше.

– Это почти невозможно, – кротко ответила Марианна.

– Не соглашусь. Как можете вы, совсем дитя, оценить его характер?

– Ну-ну, – вмешался маркиз, – не будем ссориться по такому глупому поводу, а то я знаю, кем перестану восхищаться. Не лучше ли нам присоединиться к остальному обществу? Я вижу, мой достойный друг капитан Арбор беседует с леди Селби, и хотел бы послушать их разговор. Что скажете, Нед? Не пора ли нам выбираться из этого уютного уголка?

Сидни легким поклоном выразил свое согласие. Они дружно встали и двинулись к беседующим. Еще издали стало видно, что, лицо капитана Арбора светится воодушевлением. Он говорил:

– Ах, миледи, я верю, что покуда Витрополь занимает свое место среди других народов, звуки песен не смолкнут, а струны арф не порвутся. Пусть же грохот волн у его подножия сливается с руладами менестрелей в его стенах! Пусть мелодический шепот ветра вторит сладкогласным аккордам вкруг нерушимых башен стольного града, и пусть напевы его вдохновенных сынов помнятся на земле до скончания веков!

– Капитан, – сказала леди Селби, – полагаю, любой из нас от всей души присовокупит «аминь» к вашей молитве. А теперь не споете ли вы те две песни, о которых говорили?

– Конечно, спою, если вашей милости угодно. Первая для мужского голоса, ее я исполню сам. Она называется «Возвращение швейцарца».

Томлюсь, вспоминая могучие скалы,Давно я покинул родные края,Где, пенясь, ревет водопад одичалый,Но там мое сердце и память моя.Мне бы к утесам и мрачным ущельямОт тихой реки убежать бы назад,Пусть ее воды струятся весельем,Плещут и шепчут, поют и журчат.Бури услышать бы мне завыванье,Мрачно гудящей в горах ледяных.Песнь ее сладкие воспоминаньяБудит пронзительней звуков иных.Встретит в отчизне пропавшего сынаПляшущих молний стихийный пожар,Сосен склоненных седые вершины,Тяжкого грома небесный удар.Мне эти дикие звуки милееПесен страны, где растет виноград,Ветр предрассветный прохладою веет,Кроткие звезды на тверди горят.Вершины, окутаны мантией снежной,В разрывах неистово мчащихся туч,Прекрасней, чем небо Италии нежнойИ вечного солнца ласкающий луч.Здесь я, как орленок в гнезде над обрывом,Дышать научился и в небо смотреть.Здесь домик убогий под кровом счастливым.Вернусь, чтоб под сенью его умереть[19].

Звучный и мягкий голос капитана как нельзя лучше соответствовал настроению слов. Все гости слушали затаив дыхание, а когда певец умолк, наступила долгая тишина. Наконец леди Селби прервала ее, сказав:

– Спасибо, капитан, вы превзошли самого себя. Слова, настроение, голос – все составляет идеальную гармонию. А теперь доставайте вторую вашу песню, мне не терпится ее услышать.

– Она у меня здесь, миледи, но лучше подходит для женского голоса. Не соблаговолит ли ее милость нам спеть?

– О нет, капитан, я уже давно не играю и не пою. Обратитесь к кому-нибудь помоложе.

– Что ж, – ответил капитан, – если маркиза Доуро примет то, от чего отказалась ваша милость, я буду чрезвычайно признателен.

Марианна взглянула на супруга, и тот шепнул:

– Думаю, песня любовная, так что уступите ее кузине.

– Благодарю за честь, но я не смогу спеть ее так, как она того заслуживает, и потому прошу вас меня извинить.

– Увы! – воскликнул капитан. – Я отвергнутый ухажер и не знаю, к кому обратиться теперь!

– Ну, здесь есть леди Джулия, – игриво заметила маркиза, – и, судя по лицу, очень хочет, чтобы вы попросили ее.

– Скажите, сударыня, примете ли вы то, от чего привередливо отвернулись две другие дамы?

– Да, – ответила она, – какой бы вздор ни болтала тут Марианна.

Капитан Арбор протянул ей ноты. Леди Джулия вышла вперед и грациозно уселась рядом со стоявшей поблизости арфой. Она сыграла короткую прелюдию, словно проверяя, настроен ли инструмент, затем перешла к песне. Ее чистый, как флейта, голос сплетался со звуками арфы, взмывая все выше и выше. Слушатели подались вперед. Никто не шелохнулся и не произнес ни слова, покуда она пела:

Спокойные воды целует луна,Дрожа, отражаясь, златятся лучи.Проснись, моя радость, от сладкого сна,Взгляни, как прекрасна природа в ночи.Развеялись тучи, светлы небеса,Сапфировой аркой над нами горят.Напитана запахом пряным, росаСчастливой Аравии льет аромат.Забыл соловей свой полночный напев,Но слышишь, как ветви вверху шелестят?То ласковый ветер скользит меж дерев,И вслед ему нежные вздохи летят.Сияющих звезд хороводы в тишиВыводит Диана в назначенный срок.Спеши, о моя Джеральдина, спешиСо мною к ручью, где сребристый песок.Откуда же шепоты эти звучат?Сколь слаб и сколь сладостен звук неземной.На мне ли покоится влажный твой взгляд?Скажи, о любимая, ты ли со мной?Чу… шорох ветвей. Неужели она?Сквозит белизна… из ночной темнотыВыходит навстречу, светла и нежна,Как призрак любви, как душа красоты.

Громко и долго звучали аплодисменты после того, как последняя нота замерла на ее губах. Только Сидни, все это время стоявший у леди Джулии за спиной, не хлопал, и она, обернувшись к нему, спросила:

– А вы, сэр, не любите музыку?

– Люблю, – ответил он, – всем сердцем и всей душой, но когда поет ангел, как мне найти слова, чтобы описать охвативший меня восторг?

Леди Джулия густо покраснела. Джентльмен, с которым она сегодня танцевала, это заметил, недовольно нахмурился и хотел уже обратиться к Сидни, но маркиз Доуро, внимательно наблюдавший за разговором, опередил его:

– Итак, Джулия, скажите: кому вы посвятили эту серенаду? У вас за спиною два джентльмена, и каждый хотел бы отнести ее к себе. Советую вам рассудить их, пока дело не дошло до ссоры.

– До ссоры? – переспросила она, торопливо оборачиваясь. – Что такое?

– Ничего, сударыня, – ответил Сидни. – Ровным счетом ничего. Я ни слова не сказал вашему спутнику и не имею намерения говорить.

Засим он поспешно отошел прочь.

Тут пригласили ужинать, и гости направились туда, где были накрыты столы. За время еды ничего существенного не произошло, а вскоре по ее завершении начали объявлять кареты, так что все за исключением нескольких приятелей лорда Селби, намеренных скоротать остаток вечера за бутылкой в обществе хозяина, отбыли. Сидни в одинокой задумчивости добрел до отеля и немедля улегся спать. В ту ночь ему снилось, что он в раю и слышит пение ангелов.

Глава 6

Надеюсь, читатель меня простит, если теперь я пропущу неделю и перенесу действие в Эллрингтон-хаус. Леди Зенобия находилась одна в своем будуаре, когда вошел слуга и объявил, что лорд Эллрингтон посетит ее менее чем через час.

– Хорошо, – ответила она, – я готова принять его в любое время.

Слуга поклонился и вышел.

Некоторое время она сидела, приложив руку ко лбу и устремив взор в раскрытую трагедию Эсхила на греческом. То была их первая встреча с Шельмой после ссоры на балу, и леди Зенобия страшилась последствий его гнева, который, она знала, за прошедшие дни не только не остыл, но и, напротив, не найдя выхода сразу, разгорелся еще жарче. Сперва ее лицо не выдавало никаких чувств, но затем большие круглые капли влаги затрепетали в ее глазах и оросили страницу, на которую те были устремлены. Наконец леди Зенобия вскочила из-за стола и быстро заходила по комнате, восклицая дрожащим голосом:

– Что означает эта слабость? Почему я трепещу перед тем, кого должна презирать? О, зачем в пылу отвергнутой, оскорбленной страсти я предала себя этому человеку? В час лживого мимолетного увлечения загубленными талантами я променяла свободу на ярмо горше плена египетского! Артур, Артур, зачем я только вас увидела, зачем услышала ваш голос? Возможно, мне легче было бы сносить жестокость тирана, не будь мое сердце занято другим. Быть может, я сумела бы бесконечным терпением и неизменной ласковой покорностью пробудить в нем хоть каплю любви. Однако это невозможно. Я не могу любить его! Я не могу даже притворяться, будто люблю его, и потому обречена влачить остаток моего жалкого существования в печали и безутешной скорби.

Тут она умолкла, бросилась на софу и огласила комнату горестными рыданиями.

По прошествии некоторого времени в коридоре раздались шаги. Леди Зенобия вскочила и не успела придать своему лицу хоть некое подобие спокойствия, как дверь отворилась, впустив… нет, не лорда Эллрингтона, а шесть или семь молодых джентльменов[20], которые, как один, прижимали к лицу белые носовые платки и прежалобно восклицали:

– Прощай, сестра Зенобия, прощай и адью, нас всех убьют, мы пришли повидаться с тобою в последний раз.

– Что случилось? – встревоженно спросила она.

Довольно долго ей не удавалось вытянуть из них ничего вразумительного, но в конце концов тот, кто по виду был старше других, сбивчиво поведал:

– Мы наряжались, чтобы отправиться на лодочную прогулку с виконтом Кавендишем, а Сильвий стал хвастаться и говорить, что его снежно-белые панталоны и коралловый камзол краше панталон цвета морской пены и фисташкового камзола Альсаны. Тогда Альсана сказал, что у Сильвия вкуса не больше, чем у рукомойника, иначе бы он ни за что не надел это вульгарное тряпье, и вообще с таким цветом лица впору носить вретище и посыпать голову пеплом. Тогда Сильвий заплакал, и плакал так долго, что Альсана сделал вид, будто его жалеет, и сказал, что знает притирание, от которого лицо у Сильвия станет белее, чем у фарфоровой куколки: надо размять дубильные орешки с железным купоросом, положить на влажное полотенце и втирать в кожу. Сильвий вытащил полпенса и отправил слугу за всем сказанным, а когда тот вернулся, сделал, как советовал Альсана, только вот лицо у него не побелело, а стало чернее сажи. Увидев себя в зеркале, Сильвий возопил громче и грубее, чем приличествует джентльмену, о чем я ему и сказал. Тогда он со злостью повернулся ко мне, вырвал у меня из рук вышитый батистовый платок, самый лучший, и вытер им свои гадкие мокрые глаза. Возмущенный этим гнусным деянием, я принялся колошматить его изо всех сил. Он ответил мне той же любезностью. Битва была в самом разгаре, когда вошла ваша служанка и сообщила, что лорд Эллрингтон пьет с приятелями в комнате под нами, и шум настолько ему надоел, что он велел вывести нас во двор и обезглавить на бревне, как цыплят.

Слушая эту трагическую повесть, леди Зенобия с трудом сдерживала улыбку, однако понимая, что сейчас важнее всего спасти братьев, немедля выпустила их через потайную дверь с наказом бежать во дворец Ватерлоо и оставаться там под защитой герцога Веллингтона, доколе тучи не рассеются.

Едва они убежали, как заявился Шельма. Он вошел в комнату твердой поступью, однако леди Зенобия содрогнулась, увидев лихорадочный блеск опьянения в его всегда свирепых глазах. Усевшись, он вытащил два пистолета, положил их на стол, грубо привлек жену к себе и обратился к ней:

– Что ж, гарпия, полагаю, вы думали, будто я позабыл вашу дерзкую выходку. Уверяю вас: в таком случае вы глубоко заблуждаетесь. На колени передо мной сию минуту и смиренно молите о прощении, не то…

– Никогда! – вскричала она, кривя губы в презрительной усмешке. – Никогда я так себя не унижу! Не надейтесь, что так будет, не воображайте этого даже в мыслях!

– Я ни на что не надеюсь и ничего не воображаю, но в одном убежден твердо: если вы не покоритесь, унция холодного свинца войдет вам в сердце. Неужто вы думаете, будто я позволю вам у меня на глазах танцевать с этим самодовольным, наглым, трусливым щенком?

– Только посмейте произнести хоть еще одно оскорбление в адрес маркиза Доуро!

– Безумная! – громовым голосом произнес Шельма; глаза его метали молнии. – Безумная и несмысленная женщина, такими ли словами мните вы отвратить от него и от себя заслуженную кару? Вы должны ползать предо мною в пыли! Вы должны коленопреклоненно молить о пощаде, пока ваш дерзкий язык не отсохнет и не утратит способность двигаться! Я не дарую вам прощения, хоть бы все ангелы неба и преисподней повелели мне смилостивиться!

– Подлый негодяй! Я отвергаю вашу милость! Я топчу ногами ваши посулы меня простить! И не помышляйте о том, чтобы причинить вред маркизу, – вам такое не под силу. Эта обагренная кровью, эта черная от преступлений рука не тронет и волоса на его благородной главе. И все же знайте: пусть я чту его не как человека, а как ангела или полубога, я лучше сию минуту паду мертвой у ваших ног, чем допущу вероломство, хоть бы и по отношению к вам!

– Лгунья! – воскликнул Шельма. – Вы собственными словами подписали себе приговор, и сейчас я приведу его в исполнение, но не надейтесь, что я одним выстрелом размозжу вам голову. Это была бы слишком легкая смерть. Нет! Я медленно проткну вас этим острым клинком, чтобы вы ощутили пытку и насладились ею сполна!

С этими словами он вытащил из ножен длинную сверкающую шпагу, намотал на руку густые темные волосы жены и уже готов был пронзить ее, недвижную и несопротивляющуюся, когда некто из-за спины резким движением остановил его руку. Задохнувшись от ярости, Шельма обернулся. Его мечущим молнии глазам предстало отвратительное лицо Монморанси, чье уродство десятикратно усиливала гнусная усмешка, исказившая безобразные черты. Дрожа от страсти и негодования, Шельма вопросил, что дало тому право дерзко вторгаться без разрешения.

– Ничего, любезный друг, – ответствовал тот, – кроме желания, во-первых, услужить вам и, во-вторых, не обидеть себя. Я шел по коридору, когда услышал ваш милый знакомый голос, звучащий чуть громче обыкновенного. Желая узнать, что так взволновало моего друга, и порадоваться вместе, коли повод счастливый, либо утишить его боль, если он страждет, я на цыпочках подкрался к двери и здесь, припав к замочной скважине, узрел премиленькую трагедию. Однако, когда она близилась к развязке, я припомнил, что за убийством нередко следует повешение, а ваша смерть принесла бы нашему делу трудно-поправимый урон. Мои честолюбивые мечты несколько поблекли бы, а неиссякаемый источник вод вечной жизни, которыми я привык умерять жар моего стремления к праведности, иссяк бы сразу и навсегда. Побуждаемый этими соображениями, я благородно лишил себя удовольствия досмотреть пиесу до конца. Я героически ринулся вперед, остановил разъяренного льва в прыжке и вызволил из беды сию прекрасную деву.

– Что ж, – усмехнулся Шельма, – коли мой дражайший друг вмешался, я на сей раз позволю этой женщине избегнуть заслуженного наказания.

В действительности он, хоть и утратил право именоваться человеком, был не до конца чудовищем. Смертельная бледность, разлившаяся по лицу жены, беспомощность, с которой она распростерлась перед ним на полу, отчасти тронули каменное сердце. Кроме того, в оправдание его поступка следует заметить, что услышанные им слова были из тех, какие мужчина не может и не должен терпеть молча. Он, впрочем, не пожелал выказывать чувств и, оттолкнув Зенобию ногой, воскликнул:

– Вставай, низкая тварь, и убирайся прочь сию же минуту!

Она не шелохнулась. Он взглянул пристальнее и понял, что она от пережитого страха лишилась чувств. Громко и гнусно выругавшись, Шельма позвонил в колокольчик и велел вбежавшему слуге «унести эту женщину».

Когда тот шагнул к несчастной, Монморанси приблизился и шепнул ему на ухо что-то, на что лакей ответил:

– Да, сэр, незамедлительно.

Через несколько минут он вернулся с откупоренным бочонком бренди и двумя стаканами. Водрузив все это на стол, слуга вышел.

Шельма ничуть не удивился, что Монморанси распоряжается, будто в собственном доме. Оба уселись за стол и, черпая из бочонка стаканами, принялись заливать в себя его содержимое. Так продолжалось более получаса, причем за все это время не было произнесено ни слова. Теперь их раскрасневшиеся лица, нетвердые движения и блеск в глазах свидетельствовали, что нужная для беседы кондиция достигнута, и Монморанси обратился к товарищу:

– Ягненочек мой, вы наверняка догадываетесь, что я заглянул к вам не без причины.

Шельма:

– Да, и этот отличнейший старинный коньяк ее знает.

Монморанси:

– Ах верно: аромат вашего превосходного бренди поднял бы мертвеца, – однако эта причина не единственная, есть и другая.

– Какая же?

– Думаю, вам известно, что стойкие защитники существующего порядка заполучили себе новобранца, который может доставить нам, поборникам вольности, определенные затруднения.

– Еще бы не знать! И это самая свежая ваша новость?

– Она и самая свежая, и самая важная, однако у меня есть к ней свой комментарий. От этого Студня, или Сидня, или как там его зовут, необходимо избавиться.

– Да, но как это осуществить?

– Как? Вы совсем поглупели, если задаете такой вопрос.

– Что ж, я и сам могу на него ответить. Тут потребуется кинжал, кинжал убийцы.

– Конечно.

– Сделаете это вы или я?

– Вы. Мои рука и сердце будут заняты в другом месте.

– Вот как? И на какую же дичь нацелился кровопивец?

– На дичь, которую иные назвали бы достойной, я же нахожу охоту на нее унизительной. Не пройдет и нескольких месяцев, как маркиз Доуро превратится в покойника, который не восстанет вовеки.

– Маркиз Доуро? Милый Алекс, как вы к нему подберетесь, не подвергая опасности себя?

– Спокойствие! Я составил план, и, кстати, вы сможете устранить свою жертву тогда же и тем же способом – если, конечно, не побоитесь дать и нарушить клятву столь страшную, что содрогнутся основания Земли!

– Ха-ха-ха! Когда меня пугало деяние, угодное сатане? О, если бы я мог свершить преступление столь черное, что до него еще никто не додумывался!.. Говорите же скорее, и покончим с загадками.

– Пройдемте сюда, пока я буду наставлять вас в вашем искусстве, ибо я не хочу, чтобы нас подслушали. Речь идет не только о моей жизни.

Двое достойных сообщников вышли на балкон, где продолжали беседовать страстным шепотом до тех пор, пока сумерки (ибо час был закатный) не сменились тьмой. Наконец пронизывающий холодный ветер с протекающей неподалеку Гвадимы понудил их вернуться в комнату. Здесь они сели за стол и вновь атаковали бочонок, который за прошлый раз успели ополовинить. На протяжении трех часов они пили безостановочно, но вот Монморанси, в шестьдесят пятый раз опустив в бочонок стакан, вытащил его пустым. Он встал, проклял малую вместимость всех бочек и бочонков на свете, назвал Шельму скупым псом (ибо щедрый хозяин отправил бы слугу за новой порцией выпивки) и вышел на улицу, пошатываясь и невнятно чертыхаясь себе под нос.

Лорд Эллрингтон покинул комнату вскоре после гостя. Его походка, впрочем, была твердой и вполне уверенной. Он спустился в вестибюль, потребовал карету и, вскочив в нее, велел кучеру ехать в парламент. Там этот необыкновенный человек произнес речь столь блистательную, мощную и убедительную, что ни один оратор в истории не сумел ее превзойти и лишь немногие достигли тех же высот. По его манерам никто не догадался бы, что он пьян. Шельма был само изящество, выдержка и достоинство; лишь глаза, как обычно, выдавали тайну. Дикий, блуждающий, беспокойный огонь и чрезмерный блеск его темных очей придавали каждой черте лица почти безумное выражение.

Рассвет уже порозовил восточный край горизонта, когда Шельма возвратился домой, а когда наконец уронил раскалывающуюся голову на подушку, солнце вновь сияло над зелеными водами океана. Здесь я и оставлю его наслаждаться коротким периодом забытья и вернусь к другим героям моей повести.

Глава 7

К тому времени Сидни стал признанным ухажером леди Джулии. Снедаемый любовным беспокойством, он долгие часы проводил в доме, где она обитала, либо расхаживал по собственным комнатам в меланхолических раздумьях, пытаясь взвесить основания для отчаяния и надежды. Порой ему казалось, что вторые сильнее, порой – что сильнее первые. Определить верный баланс было тем труднее, что красавица вела себя на удивление непостоянно. Она то возносила его на вершину блаженства доверительным и ласковым обхождением, то повергала в бездну отчаяния холодностью и неприступностью, и тогда он готов был вообразить себя жертвой бессердечного кокетства. В таком переменчивом состоянии чувств Сидни не мог заниматься делами с должным прилежанием. Нередко, готовя речь или сочиняя политический памфлет, он невольно уносился мыслями к совсем иным предметам и принимался размышлять о последней улыбке леди Джулии, нахмуренных бровях, выражении глаз, повороте головы и тому подобном.

Это состояние дел не могло укрыться от проницательности его друга маркиза. Однажды вечером, когда они сидели рядом и Сидни ответил невпопад на какой-то заданный ему вопрос, маркиз сломал лед, вопросив:

– Нед, что с вами в последнее время? Полагаю, вас точит какой-то телесный или душевный недуг, если вы не в состоянии дать внятный ответ на простой вопрос.

Нед сделал жалкую попытку рассмеяться и сказал, что совершенно здоров душою и телом.

– Вижу, – заметил маркиз, – что вы не желаете говорить правду, и потому мне придется сказать ее за вас. Итак, начистоту: вы влюблены!

Сидни вздрогнул, но дознаватель продолжал:

– И я даже знаю, кто похитил ваше сердце, – моя кузина Джулия. А теперь отвечайте честно, Нед: я угадал?

После недолгого замешательства Сидни ответил:

– Милорд, я не стану отрицать то, о чем вы в своей мудрости догадались. Я и впрямь люблю эту даму всем сердцем, разумом и душою. Я даже смею надеяться, что любовь моя не вполне безответна.

– Если Джулия дала вам повод так думать, то поступила очень глупо, ибо… Лучше я сразу объясню, как обстоит дело, дабы вы знали, как вести себя в дальнейшем. Она не может стать вашей женой.

– Милорд! Как так? Что это значит?

– Это значит то, что я сказал. Она не может выйти за вас замуж, потому что давно обещана другому.

– Так я должен отринуть надежду и предаться вечному отчаянию?

– Нет, Эдвард, но вы должны немедля выкинуть из головы всякую мысль о женитьбе на ней и терпеть разочарование, как пристало мужчине.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Витрополь (от греч. Verdopolis – Стеклянный город) – место действия многих юношеских произведений сестер и брата Бронте. – Здесь и далее примеч. пер.

2

Здесь Бронте имеет в виду лорда Чарлза Уэлсли – еще один ее ранний псевдоним. Литературная рознь между ним и капитаном Древом проходит через все юношеское творчество Бронте.

3

Капитан Древ – один из ранних псевдонимов Шарлотты.

4

Старая итонская традиция, когда старосте (капитану) собирали деньги на обучение в Кембридже.

5

В творчестве детей Бронте Витрополь, который поначалу назывался Великим Стеклянным городом, стоит на берегу Гласстаунской бухты у впадения Нигера в Гвинейский залив.

6

В творчестве детей Бронте – эквивалент библейской Вавилонской башни.

7

Храбрун – один из «Дюжины», двенадцати солдатиков маленького Бренуэлла Бронте, они же «двенадцать удальцов».

8

Стихотворение написано на языке «старых удальцов», придуманном Бренуэллом для его двенадцати игрушечных солдатиков и отчасти имитирующем йоркширский диалект.

9

В сочинениях юных Бронте Букль – зловещий француз, который похищает, мучает и убивает детей.

10

Артур Уэлсли, маркиз Доуро – видный представитель витропольского общества.

11

Лорд Эллрингтон – Александр Перси, известный также под именем Александра Шельмы, заклятый враг маркиза Доуро.

12

Капитан Арбор – прославленный витропольский литератор. Arbor – дерево (лат.).